День рождения кошки - Набатникова Татьяна Алексеевна. Страница 8

— Нет, — говорю, — с Сокола приехала.

— Ух ты, из-за кошки? — удивился. — А я вот тут с ребятами… В кусты забегал, видела, наверно, — сказал, застыдившись.

— Все в порядке теперь? — успокоила я его.

— Да, — улыбнулся, — большое облегчение. А кошка — да хочешь, я ее заберу к себе на деревообделочный комбинат, у нас там крыс!..

— Забери, — взмолилась, — сделай милость!

— А потом, — припомнил он, — мои снова завели кошку и опять уехали. Нет бы с собой забрать — мне оставили, а ни к чему ее не приучили. Она нагадит в коридоре, размажет и половичком прикроет. Придешь — вонища! Ну, я ее избил. Соседка к ветеринару отвезла, гипс наложили.

— Ничего себе, так бил?

— Ага, — раскаянно сознался он. — Сломал ей что-то. А ты тоже соседям отдай!

Надежды на него не было, сгребла я кошку и побрела с ней вдоль дороги. Рыночные ряды тянулись и там. Встану, то тут постою со своей ношей, то там. Мужик плелся следом.

— Слушай, пойдем со мной! Мои опять уехали. А ты замужем?

— Еще как, — говорю. — И дети.

— Вот и у меня двое. Только жена — давно я уже с ней не живу, отбила у меня все, падла! — бедственно пожаловался мне.

— Ничего, — утешила я. — Это, считай, у всех.

Он задумался о печальных свойствах жизни, а мы с кошкой стали потихоньку отступать дворами. Там царила тишина, бугристый асфальт под кленами давно сроднился с землей.

Кошка моя присмирела и уже не лезла на плечо. Поняла, что жизнь — это не праздник победы над попранным Гаврилой, это невольничий рынок, где тебя продают — а покупателя нет.

Потом она завозилась у меня в руках и спрыгнула на землю. Я смотрела, что будет.

Она приникла к асфальту и вслушалась: вот он, мир, где не до побед: где надо выжить. Крадучись, двинулась прочь, пробуя этот мир всеми настороженными чувствами.

Она не оглянулась на меня. А я не шагнула следом. Пусть как знает, ведь что-то ей подсказывает инстинкт?

Счастье моего дома удалялось, крадясь навстречу неизвестности. Может, она почувствовала, что этот выбор надо сделать.

Вот скользнула за угол дома. Что же я медлю? Что же не бегу, а иду шагом?

Странно ли, что за углом я ее уже не нашла? Разве я не этого хотела?

Теперь, когда я прихожу домой, никто не бросается мне под ноги с воплями нетерпения, и я спокойно принимаюсь за дела. Никто не будит меня по утрам.

Но кошки находят свой дом за десятки километров. Я жду, когда она заскребется под дверью, как это было уже не раз. Я открою, она ошалело ворвется и снова водворится в доме хозяйкой — шумная, эгоистичная.

В ожидании стоят по местам ее блюдца и ванночка в туалете.

Умный, несчастный, обреченный мучиться со мной мужчина сказал:

— Вот всегда ты так: одной рукой гонишь, другой манишь. Настоящая женщина: стерва.

Он оглянулся

Самый печальный миф античности гласит: «Орфей очень любил свою жену Эвридику».

Это не начало мифа и не конец, но здесь корень трагедии. Что значит любил в случае мужчины и женщины? Господь Бог, например, в совершенстве своем любит всех, не делая различий. А Орфей выделил одну Эвридику. Значит, он любил ее иначе, чем Бог.

Почему-то представляется беспокойный паук: вот он высматривает, выжидает муху, вот он опутывает ее, трепещущую, заботливо укутывает и вступает в права обладания.

Нет, это неуместное сравнение. Не Бог, но ведь и не паук же! Совсем не такова любовь людей.

Довольно безобразное зрелище, если присмотреться.

Часа через два после того как они расставались, любящий муж начинал тосковать и звонил жене. Она, еще не сняв трубку, уже знала, что это звонит он. Как она выделяла его звонок из тридцати прочих, для нее самой оставалось загадкой. Наверное, телефонные провода облегчают телепатию.

Но она не всегда оказывалась на месте. Она работала на радио и бывала то в редакции, то в дирекции, то в студии, а то в репортерских разъездах. А ему важно было знать, где она в эту минуту находится и что делает. Не то чтобы он ревновал, нет, но ему становилось дурно, когда он представлял, как она разговаривает с интересным человеком, задает ему вопросы, с восхищением выслушивает или, не дай Бог, смеется — это самое нестерпимое: смех у нее такой, что так и тянет в него окунуться. Работать ей приходилось не с последними людьми — с политиками, промышленниками и руководителями. «Мерседесы» и «БМВ», никак не ниже «Волги». Но муж не ревновал, нет. Он звонил только для того, чтобы она чувствовала его присутствие, чтоб ни на минуту не забывала, что она не обособленная единица, а связанная с другой цифрой в нераздельное число. Он звонил, ее коллеги выясняли друг у друга, где она, подсказывали, по какому номеру перезвонить, и, со второй или третьей попытки дорвавшись наконец до ее певучего голоса, он чувствовал себя как марафонец на финише и исторгал, словно последний вздох:

— Ну, здравствуй!..

Если ему отвечали, что она «отъехала», он терял покой, его терзали видения: вот она на какой-нибудь презентации, вся в улыбках и искрах, с бокалом шампанского и даже не помнит о нем. Или где-нибудь в парке записывает интервью на фоне пения птиц. Или беседует с объектом своего журналистского интереса в доверительной обстановке квартиры, и хорошо, если квартира семейная, а если холостяцкая?

Тяжелее всего было, когда она отвечала с досадой: «Я сейчас не могу говорить, у меня люди». Отторгнутый, он не находил себе места до вечера, до самого ее возвращения. Но и окружив ее собой со всех сторон, как остров водой, он не мог избавиться от ощущения, что она вернулась домой не вся, что часть ее осталась где-то вне его обладания. Даже ночью, когда спала, она уносилась от него одна в неведомые сновидения. А ведь он был рожден под знаком Льва, чтобы сиять, как солнце, в центре мира. И был такой гордец, что находил множество изъянов в Божьем творении и Творцу в укор создавал свою вселенную, правда, иллюзорную. Тогда как деятели, окружавшие его жену, свои проекты воплощали в реальность. Пусть убогую, но реальность.

Неужто он, этот уязвленный гордец, мог смириться с их преобладанием над собой?

Он должен был доказать ей, что всем этим деятелям далеко до него, что на их территории он легко расправится с ними.

Он отложил на время свою лиру и организовал товарищество с ограниченной ответственностью — ТОО «Орфей». Фирма хоть и со скрежетом, но набирала обороты. Первоначальный капитал создавался на случайных операциях: то на ввозе спирта, то на переброске древесины из Коми, то на срочном переводе платежей в отделившиеся от рублевой зоны республики. В этих делах ему неожиданно сослужили службу обширные и казавшиеся бесполезными знакомства в самых разных сферах, какими всегда богата жизнь странствующего поэта и певца.

Фирма арендовала помещение на бойком месте, в коридоре на кожаных диванчиках дожидались приема посредники, рыскавшие по городу, как голодные собаки, продавая не свой товар и покупая не за свои деньги. В комнатах светились синие экраны компьютеров, мигал зеленым глазком ксерокс, пищали факсы и пейджеры. Для обедов сотрудники обжили близлежащий ресторан, официанты уже знали их вкусы и подавали, не спрашивая заказа. На вечерних приемах глава фирмы любил подозвать официанта и спросить: «Коля, а кто, на твой взгляд, лучший поэт современности?» — и официант, как герольд, отработанно возвещал его имя. Гости были в восторге. Особенно одна дама из партнерской фирмы, Маргарита.

Орфею как-то случилось заехать в эту партнерскую фирму как раз в тот момент, когда на Маргариту совершался наезд. Кого-то она сильно подвела, и ей грозила нешуточная расправа. Орфей решительно вмешался, провел с бандитами переговоры, и те отступили, как укрощенные хищники. Маргарита глядела на Орфея широко раскрытыми глазами, из которых только что схлынул страх, а он, великодушный и сильный, со словами «да что там, пустяки» царил, как в забытые времена.

Маргарита попросилась к нему на работу, и отныне горячая лава ее обожания затопляла его кабинет с утра до вечера. Даже придя домой, он первым делом хватался за телефон, чтобы полчаса выслушивать ее жаркие отчеты о сделанном и давать ей указания, которые она принимала, как благодать с небес.