Кукла вуду (СИ) - Сакрытина Мария. Страница 36

Подняв за уголки пятый плакат, Антон вскрикивает. Мне приходится подойти ближе, потому что оттуда, где стою, ничего не вижу.

- Кто там?

- Н-ник, - шепотом выдыхает Антон.

Я смотрю. Действительно, Никита Круглов. Антон всматривается в диагноз «сердечный приступ». Его руки, прижимающие плакат к стене, дрожат.

- Ты тоже думаешь?.. – тихо говорю я.

- Они мертвы, - выдыхает Антон. – Это же не простой сон. Я здесь. И этот, первый…

Я внимательно смотрю на плакат. Никита улыбается, всё портит лишь чёрная лента на рамке его портрета, если бы не она…

- Эм… Антон? Тебя дата не смущает?

- Что? – Он часто-часто моргает и кусает губу.

- Дата смерти, - я указываю пальцем на цифры. – Получается, Круглов должен быть первой жертвой. Сильно первой. И он мёртв уже месяца три. А ты с ним вроде бы только вчера на лыжах катался. Или я ошибаюсь?

- Действительно, - бормочет Антон. – Я не заметил… Тогда что это? – Он оглядывает коридор. – Чья-то шутка?

Я поднимаю следующий за Кругловым плакат. С него мне улыбается незнакомый пухлый парень. Обаятельный такой, добродушный – по глазам видно. Даже симпатичный.

Дату его смерти я рассмотреть не успеваю. Костлявые руки скользят по моей груди, поднимаются к шее, а низкий звучный голос говорит на ухо:

- Куколка, почему не танцуешь?

Антон моментально теряет к плакатам интерес.

- Отойди от неё!

- Антон, не надо, - прошу я, замирая.

Барон усмехается – от него пахнет почему-то не ромом и не дымом сигары, а чем-то приторно сладким… Наверное, завядшими цветами с могилы.

- Да, игрушка бокора, не стоит  вы…ться в моём доме.

Антон смотрит на меня и молчит, лишь зубы стискивает.

Я заставляю себя не думать о нём, расслабляюсь и холодно прошу:

- Отпусти меня.

Костлявые пальцы в перчатке лежат на моей груди.

- Не нравится, куколка? – усмехается Барон.

- Нет.

Он никогда не принуждает, это я помню… Поэтому не удивляюсь, когда Барон отступает.

- Идём потанцуем. – Его глаза смеются. – Потанцуй со смертью!

- Я хочу проснуться.

Барон тихо смеётся.

- Уже? Ночь длинна, идём со мной.

- Оля, - начинает Антон, но Барон холодно бросает ему:

- Заткнись.

И Антон почему-то слушается.

- Идём со мной, - повторяет Барон, протягивая костяную руку.

Я смотрю на него и говорю снова.

- Я хочу проснуться.

Барон вздыхает и затягивается невесть откуда взявшейся сигарой.

- Зачем вы…ся, куколка? Ты всё равно пойдёшь рано или поздно. Ты или он, - Барон кивает на Антона. Я замечаю, что он странно неподвижен и смотрит перед собой стеклянным взглядом.

- Что ты с ним сделал?

- Ничего, - бросает Барон. – Не обижу я твою игрушка, куколка, не кипишуй. – Он выпускает кольцо дыма прямо на меня. – Вижу, Легба ведёт тебя по серой дороге. Что, кровь тебя не прельстила?

Я обхватываю себя руками.

- Отпусти меня.

- Подожди, куколка. Рассвет вот-вот, - улыбается Барон. – Уверена, что не хочешь остаться? Покой не обещаю, но будет улётно! – Он оглядывается на разгулявшийся зал.

- Уверена.

Барон усмехается.

- Что ж. Я подожду. – Он кивает на что-то у меня за спиной. – Иди, куколка. Забирай свою игрушку и убирайся.

Я беру Антона за руку, но в последнюю минуту вспоминаю:

- Барон, скажи… Он обязательно умрёт потом? Снова?

- Он уже мёртв, куколка. Он зомби, игрушка, а разве игрушка может быть живой? - отвечает Барон. – Давай, проваливай! Ты же хотела.

Я замечаю в стене дверь, толкаю её и вывожу Антона наружу… В серое ничто.

Ну хоть на этот раз мне не нужно умереть, чтобы проснуться.

***

Антон

Я просыпаюсь, прижимая лезвие опасной бритвы к запястью.

Да вашу мать!

Ещё и руку убрать получается не сразу – тело словно одеревенело и не слушается. Это что, всегда теперь так будет? Почему?

«Потому что ты уже давно должен быть мёртв», - бьётся в голове настойчивая мысль. Она теперь всегда со мной, ничего не могу с ней поделать… Разве что загнать поглубже в сознание и на день про неё забыть. Зато ночью самоконтроль слабеет и…

Что ж, теперь понятно, как это работает.

Привязывать себя к кровати, что ли? Хм, а это ведь мысль… Возьму у папы наручники и…

Вот только я сильно сомневаюсь, что наручники меня теперь удержат.

Но должно же быть что-то! С папой обязательно об этом поговорю. А пока…

А пока я убираю бритву обратно в футляр, потом нахожу ненужную коробку из-под обуви… И целый час трачу, складывая туда все колюще-режущие предметы. Звенит коробка потом будь здоров, а я остаюсь без обычной бритвы, в том числе и безопасной (электрическую я оставляю – не смогу же разобрать её во сне… надеюсь), ножниц, маникюрного набора, даже карандашей и ручек! Их же можно воткнуть в глаз.

Но вряд ли меня это спасёт, так что надо найти способ на ночь себя обездвижить…

Потом, успокаивая себя, что сны – это не предсказания, и вообще обман, я звоню Никите. По телефону – в Скайпе его, естественно, сейчас нет.

Берет он с третьего раза, заспанный, недовольный.

- Тох, ты на часы смотрел? Пять утра, блин! Что?

- С тобой всё хорошо?

Никита вздыхает.

- Кроме того, что ты разбудил меня в чёртову рань? Вообще замечательно.

Фух! Ну конечно, это был просто сон. Или чья-то пугалка. Может, колдуны вуду так развлекаются?

- Хорошо. Тогда спи дальше.

Но прежде чем я успеваю отключиться, у Никиты срабатывает позднее зажигание:

- Тох, а… как там Ирочка?

Я морщусь.

- Да, ты можешь приехать повидать её. Родители ей вчера вставили, сегодня я добавлю, и ей нужна будет жилетка для плача.

Никита не против для своей Ирочки быть кем угодно, хоть ковриком для ног.

- Тогда к полудню буду!

- К полудню она только глаза продерет, - усмехаюсь я. – Давай вечером. Снова сделаем вид, что ты ко мне заехал?

- Ага!

- Тогда до вечера.

Нормальный был друг, пока его не торкнуло, что он любит Ирочку. И сейчас нормальный, когда дело до сестры не доходит.

Пять утра плавно переходят в шесть, пока я привожу себя в порядок и роюсь в Интернете. Статья, конечно же, отовсюду исчезла. На её месте висит сухая заметка о том, что «автор приносит извинения всем указанным лицам». Ну да, хотел бы я посмотреть, как этот автор извинится!

Будить папу в шесть утра я считаю жестоким – да и мать рада не будет. Во всём доме не спит сейчас, пожалуй, только повариха, да может, горничные. И Оля – это я хорошо чувствую.

Ну что ж, вчера у нас установилось какое-никакое понимание… Надеюсь. Чёрт, девочка-то по всем параметрам интересная! Ершится, конечно, но её можно понять – с таким-то опытом… Лучше бы она всегда вела себя, как во сне – там она явно ничего не боится и показывает себя настоящую. Мне нравится. Даже не знаю, почему… Хм, да нет, знаю: она умная. И – пожалуй, это важно – ей не нравлюсь я. Это ново, серьёзно. И странным образом привлекает.

В общем, посидев ещё в Интернете и сильно заскучав, я иду к Оле. Нет, это не магия.  Мне правда любопытно, как она там.

Оля (снова в сером) сидит за столом, обложившись книгами, и что-то пишет. Стука не слышит, меня не замечает – я сажусь в кресло сбоку, оттуда её хорошо видно. И смотрю.

Нет, это не магия. Совсем-совсем не магия, хотя раньше я такое тоже не чувствовал – этот странный, болезненный интерес. Мой взгляд ловит каждое её движение – как она водит карандашом по бумаге, как покусывает губу и, забывшись, играет косой.

В голове сама собой всплывает строка из песни: «I'd never dreamed that I'd love somebody like you»^[2]. Это не любовь, конечно, но… Нет, не думал. Я всегда представлял рядом с собой сногсшибательную блондинку, ну или жгучую брюнетку. Кого-то вроде… не знаю… Блондинка как Мэрилин Монро напоминала бы мне о сестре, девушка вроде Анжелины Джоли – о матери. Оля стала бы мечтой какого-нибудь неформала-ролевика, который любит бегать по лесам с накладными ушами и отстреливаться из лука от таких же орков.