Черный треугольник. Дилогия - Кларов Юрий Михайлович. Страница 79

Бывший полицейский, а после революции полноправный член московской артели «Раскрепощенный лудильщик» потрудился не за страх, а за совесть. Впрочем, вернее было бы сказать: и за страх и за совесть, так как перспектива вновь заняться лудильным делом его не устраивала и он всячески старался избежать этой возможности.

Всего за неделю Хвощиков ухитрился собрать весьма обширный и важный материал, которому предстояло сыграть существенную роль в распутывании всех узлов и узелков этого трудоемкого дела.

Первое, что я узнал, – это то, что Елена Эгерт вовсе не переодетая английская королева, а дочь парикмахера. Правда, парикмахера не обычного, а придворного. Потомственного придворного парикмахера, занимающего на иерархической лестнице почетное место где-то между лейб-акушером и гофкондитером или камер-фурьером.

Не чуждый тщеславия отец Елены, Поль Эгерт, любил говорить, что род Эгертов имеет перед Россией исторические заслуги. И действительно, по семейным преданиям, прадед Поля, Эжен Эгерт, незадолго до Бородинского сражения был удостоен чести подстригать и расчесывать великолепные бакенбарды Александра Первого, что не могло, разумеется, не сказаться на духе и стойкости русских войск, боготворивших твоего красавца монарха. Не остался в долгу перед Россией и дед Поля, который ежедневно в поте лица трудился над прической супруги Николая Первого, любимейшей дочери прусского короля.

Самому Полю Эгерту повезло значительно меньше. Из-за каких-то сложных придворных интриг непосредственно к царствующей чете его не подпустили. Но все-таки он не остался на обочине истории. Его пригрела сестра царицы Елизавета Федоровна, с помощью которой он выстриг себе к концу жизни чин девятого класса, несколько медалей и весьма приличный пенсион.

После смерти Поля Эгерта обе его дочери оказались под высоким покровительством сестры царицы, которая хотела обеспечить их будущее. Но обеим не повезло. Старшую выдали замуж за подающего надежды чиновника. Но чиновник возлагавшихся на него надежд не оправдал, запил горькую и утонил свое чиновничье будущее в стакане водки. Еще меньше преуспела младшая, к которой Елизавета Федоровна особенно благоволила. Она попала в историю, которая наделала слишком много шума, чтобы из нее можно было благополучно выбраться.

Еще когда я занимался расследованием ограбления патриаршей ризницы, меня заинтересовало, почему полковой адъютант лейб-гвардии гусарского полка барон Олег Мессмер в 1912 году отказался от карьеры и вышел в отставку, а затем принял пострижение. Беседуя с архимандритом Димитрием, я как-то затронул эту тему, но Димитрий уклонился от ответа на мой вопрос, а особой необходимости докапываться до сути у меня тогда не было. Суть же заключалась не в ком ином, как в Елене Эгерт…

Познакомившись с ней в 1911 году, Мессмер увлекся ею. И увлекся всерьез. Как высокопарно и уважительно выразился Хвощиков, «воспылал страстью». Это словосочетание, видимо вычитанное старым чиновником в каком-то романе графа Салиаса, настолько нравилось Хвощикову, что он употребил его в разговоре со мною несколько раз, с особым вкусом произнося непривычное и чем-то привлекавшее его слово «страсть». Кто его знает, может быть, лет сорок назад юный гимназист Гриша Хвощиков, а я допускал, что он когда-то мог быть юным, тоже «пылал», «изнывал» и испытывал всю ту гамму чувств, которые остались для него самими яркими воспоминаниями в уже прожитой жизни? В конце концов, у каждого бывает в жизни яркое пятно или, по крайней мере, заплата. Лафатер попытался бы определить все это по лицу, но я Лафатером не был и юность Хвощикова коня не волновала. А вот отношения Олега Мессьера и Елены Эгерт, которые на многое проливали свет, – весьма.

Насколько я знал, гвардейским офицерам разрешалось спать с хористками, белошвейками, шансонетками, горничными и даже с «цветами асфальта», как стыдливо именовали либеральные деятели уличных проституток. Но жениться им полагалось лишь на девицах своего круга. Дочь же парикмахера, даже придворного, род которого имел «исторические заслуги» перед Россией, в этот круг не входила. Поэтому Олегу Мессмеру оставалось либо перестать «пылать» и немедленно принять меры противопожарной безопасности, либо, не дожидаясь решения офицерского собрания, подать в отставку. Он выбрал второе.

Все развивалось в добрых литературных традициях графа Салиаса. Благородный пылкий офицер, презрев мнение света и благоразумие, глухой к мольбам старика отца, решил пожертвовать своим будущим во имя любви. Они обручились. Затем должен был следовать трогательный эпилог: бедная четырехкомнатная квартирка, одна-единственная горничная и одна-единственная кухарка, похожие на ангелочков дети, которые во что бы то ни стало хотят увидеть и обнять своего дедушку. А в заключение: скупая слеза, медленно сползающая по щеке старика генерала, прощение, щедро вознагражденная за преданность прислуга (одна-единственная горничная и одна-единственная кухарка), новая обширная квартира с приличной мебелью и, само собой понятно, завещание умершего на радостях генерала.

Но видимо, на чтение романов у Елены времени не было, поэтому венчание не состоялось.

– Сбежала-с, – горестно, но и с некоторой долей злорадства сказал Хвощиков и потер указательным пальцем кончик носа, что, как я заметил, служило верным признаком охватывающего его временами душевного волнения. – За неделю до свадьбы сбежала. Со штаб-ротмистром Винокуровым. В Варшаву укатили. Да-с.

Так разразился скандал, который получил широкую огласку и привел Олега Мессмера в Валаамский монастырь.

Елене тоже не ахти как повезло. В отличие от Мессмера у Винокурова был трезвый ум, и, «воспылав страстью» к очаровательной девице, он отнюдь не собирался сжигать на костре любви свое будущее. Поэтому варшавские каникулы бывшей невесты Мессмера продлились всего месяца три, не больше.

Шокированная происшедшим богомольная Елизавета Федоровна не прочь была отправить свою любимицу вслед за Мессмером в какой-нибудь монастырь. Но Елену монастырская жизнь не прельщала. Она обладала жизнерадостным характером и не без основания считала, что прежде, чем замаливать грехи, желательно совершить их как можно больше.

Бурный, но непродолжительный роман с Винокуровым был закончен, и продолжения не предвиделось. Красавец штаб-ротмистр жениться не собирался. Вынужденный покинуть гвардию, он продолжал служить царю и отечеству где-то в заштатном городке, поражая скромных армейцев своим размахом, сказочными проигрышами в карты и столичным шиком. Варшавское приключение, конечно, повредило ему, но в то же время принесло и некоторую пользу. Скандал окружил его романтическим ореолом, и Винокуров не сомневался, что через год-другой ему удастся вернуться в Петербург.

Положение Эгерт было значительно хуже. Но она не пала духом и пустилась во все тяжкие. А порастратив запасы веселья и устав от приключений, Елена решила взяться за ум. Предприимчивая девица попыталась восстановить отношения с Мессмером, который еще числился в бельцах, то есть послушниках, и выполнял какие-то обязанности на монастырском свечном заводе.

Иеромонах Феофил и некий Слюсарев, ведавший на Валааме странноприимным домом, рассказывали Хвощикову, что Елена тогда несколько раз приезжала в монастырь, где встречалась с Мессмером и архимандритом Димитрием. Видимо, эти встречи ее надежд не оправдали: время было упущено. И все же их нельзя было назвать и безуспешными. Кое-чего она добилась. Мессмер не только простил свою бывшую невесту, но и обратился с соответствующим письмом к Елизавете Федоровне. Кроме того, Феофил говорил, что по просьбе Олега его отец генерал Мессмер неоднократно оказывал Елене «вспомоществование» и устроил ее домоправительницей к Уваровым.

После 1915 года, когда «малосхимник» Афанасий перебрался в скит, куда по монастырскому уставу доступ женщинам был запрещен, Елена длительное время не приезжала, но переписка между ними, кажется, продолжалась.

Последний раз она появилась на Валааме в марте 1918 года. Приехала она вместе с кузиной Мессмера Ольгой Уваровой, у которой служила в Тобольске, и каким-то господином в партикулярном платье, но очень смахивающим на переодетого офицера. Гости остановились в монастырской гостинице и подолгу беседовали с Афанасием, покинувшим по такому случаю свой скит.