Поцелуй русалки (ЛП) - Блазон Нина. Страница 16

Иоганн лихорадочно перевернул страницу, разыскивая скрытое послание, но там не оказалось ничего, ни одного личного слова. Вероятно, они с Кристиной просто мимолетные знакомые, чтобы писать такие письма. В ярости он скомкал письмо и сунул его в карман штанов. Чувство, что его обманули, стало непреодолимым. Внезапно появилось страстное желание увидеть Кристину. Он был настолько погружен в свои мысли, что едва заметил, как Иван вошел в комнату. Только когда старик пробормотал что-то невнятное и резко повернул обратно к выходу, до Иоганна дошло, что он не один. Недовольно стряхнув со штанин опилки, он побрел к дому.

Топот заставил его обернуться. В нос ударил запах старой, грязной одежды. Перед глазами возникла Митина рожа. Никогда раньше юродивый не подходил к нему так близко. Безумие искривило его рот в оскаленную гримасу. Быстро, как гадюка, он схватил Иоганна за руку. Обычно ему этого не удавалось, но Иоганн не рискнул сопротивляться, и попробовал просто уклониться от сумасшедшего. Краем глаза он увидел, что некоторые помощники побросали свою работу и с открытыми ртами наблюдали эту сцену.

— Пусти! — прошипел он Мите.

Но дурачок дергал Иоганна за одежду, прыгал вокруг, как бешеный пес, который не позволяет от себя отмахнуться. Иоганн мог бы с ним справиться, но не осмелился. Внезапно Митя отпустил Иоганна и отскочил на несколько шагов, торжественно подняв в руке бумажку. Письмо Кристины!

Кровь ударила Иоганну в голову, он вцепился в него мертвой хваткой, готовый этого сумасшедшего разорвать на куски.

— Дай, сюда! — проревел он.

Некоторые крепостные угрожающе поднялись и встали полукругом за Митиной спиной. Если бы он выдрал с боем письмо из рук дурачка, то ему пришлось бы сражаться уже с несколькими противниками. Митя победно ухмыльнулся и запихал бумагу себе в рот.

— Ты, ублюдок! — закричал Иоганн и кинулся на него.

Даже если придется драться со всей толпой, ему все равно. Митины глаза стали размером с суповую тарелку, и, издав задохнувшийся звук, он удрал. Крепостные разошлись по-отдельности. Палка, которую кто-то бросил, попала Иоганну в колено и заставила его споткнуться. Он упал, с трудом поднявшись на ноги, погнался за сумасшедшим через площадь.

Митя оказался на удивление проворным. Как тряпичная кукла он стремительно мчался к поленнице. Когда Иоганн почти его догнал, юродивый споткнулся. С оглушительным грохотом он рухнул на кучу древесины. Иоганн смог увернуться от полена, свалившееся ему под ноги, но дурак уже лежал, вылупив глаза на свои руки. Кровь текла у него из носа, обрывок не дожёванной бумаги выпал изо рта. Он презрительно выплюнул остальное. Казалось, Митя не чувствовал боли, как зачарованный уставился он на кровь, капавшую из огромной рваной раны на руке. Красные капли сливались вместе на коже, превращаясь в маленькие реки. Одной из круглых капель юродивый балансировал на кончике пальца, который вытянул навстречу Иоганну.

— Искупление или рабство! — заявил он важным голосом. — Сокровище блестит на вершине неба. Рыба, которая целует облака, пожирает их.

— Что? — произнес Иоганн. Очевидно, Митя давно уже забыл о письме. Он почувствовал себя совершенно беспомощным.

— Дерево и уксус, — продолжил Митя. — Когда встанет солнце, расплавится гора и череп заскулит на кухне. Я пил вино, но это было в Архангельске.

— Оставь его в покое, — прозвучал за спиной Иоганна хриплый голос. Он повернулся и перепугался. Там стояла шеренга мужиков, хмурые бородатые лица уставились на него, в руках — деревянные дубины.

— Это вы меня оставьте в покое! — закричал Иоганн. — Только подойдите, я уж тогда позабочусь, чтобы вас загнали обратно в болота, откуда вы пришли. Знаете, как царь карает беглецов?

Один из крепостных, имевший только один глаз и сизую бороду, сплюнул.

— Твой царь — богохульник. Он велел переплавить церковные колокола, и отлить из них пушки, — проворчал он. — Но вскоре он потонет вместе со своим проклятым городом.

Тишина, установившаяся на площади, напоминала могильную. Мужики, затаив дыхание, уставились на одноглазого и отодвинулись от него. Тот побледнел и опустил голову.

— Кто это сказал? — спросил Иоганн.

Манера поведения, когда другие крепостные опустили глаза, встревожила его. Только одноглазый не опустил взгляд.

— Один поп сказал, — пробормотал он. — Когда нас согнали на рыночную площадь, чтобы сюда привезти.

— Ты откуда? — спросил Иоганн и, увидев, что мужик побледнел еще сильнее, поспешно добавил, — Я тебя ни в чем не обвиняю, просто хочу знать, откуда ты.

Одноглазый закашлялся.

— Из Есенгорода.

Иоганн вспомнил этот город. Во время переезда из Москвы они останавливались неподалеку от него. Повозки с мукой тоже пришли из этого старинного городка, расположенного примерно в тридцати милях от устья Невы в сторону Москвы.

— Это не что иное, как болтовня, господин, — произнес крестьянин с рыжими волосами. Он подобострастно улыбнулся и пожал плечами. — Не слушайте его и простите нас, господин. От голода у нас порой срываются проклятия с языка.

Страх замелькал и на других лицах. Иоганн засунул кулаки в карманы. Десять пар глаз следили за каждым его движением, когда он, проходя через толпу, направлялся домой.

Он успокоился лишь с наступлением ночи. Иван сегодня в избе не остался, а устроился на ночлег с помощниками в мастерской. Уже наступил конец июля, и ночи стали беспросветными. Иоганн тихонько вынул огарок свечи, припрятанный в ящичке с момента его переезда в Россию, и зажег почерневший фитиль. Маленькое пламя двигалось в полумраке, как блуждающий огонек на болоте. В соседней комнате дядя Михаэль, разговаривая во сне, сбрасывал с себя одеяло.

Иоганн сполз по стенке, оперся о дерево и уткнулся лицом в руки. Наконец то, он смог себе признаться, что ему было страшно.

Почему Митя разорвал письмо? И хотя в нем не оказалось ничего важного, он чувствовал себя, будто юродивый на его глазах влепил пощечину нежной купеческой дочери.

Спустя некоторое время Иоганн встал и осторожно поднял крышку лавки, на которой спал. Узкое изножье служило также ящиком, где он разместил свои немногочисленные пожитки. В самом низу под валенками и меховой шапкой, сшитой в первую московскую зиму Марфой, лежал деревянный сундучок. Иоганн заботливо завернул его в шерстяную шаль. Теперь он вытащил сундучок и осторожно открыл. При тусклом свете свечи показались знакомые края потрепанных писем. Их было немного, лишь с полдюжины, но беря листки в руки, он чувствовал, будто обнимал свою семью.

Неуклюжий почерк брата на желтоватом фоне. В некоторых местах грубое перо прорвало бумагу. У Симона была тяжелая рука, а писать без ошибок он так и не научился. Но был слишком гордым, чтобы нанять писаря. Последнее письмо от него пришло из Гамбурга. В нем Симон рассказывал о службе на корабле и о бочонке с протухшей водой, вонявшей, как выгребная яма. Письмо пришло одновременно с известием, что его корабль затонул во время шторма. Иоганн осторожно разгладил ладонью листок.

От застарелой боли сдавило грудь. Симон, его брат! Другое письмо было от отца, еще одно, очень потрепанное — от дяди Михаэля. Много лет назад Михаэль написал его отцу. Строчки в нем громоздились одна на другую, с множеством ошибок, перемежающихся с большим числом русских выражений, Иоганну казалось, что это письмо от какого-то чужого, экзотического существа. Он с улыбкой рассмотрел эскиз болванки для парика, которую Михаэль изготовил для немецкого посланника. Тогда дядя еще работал под руководством столяра и ящичника.

Однако у Михаэля сундуки получались лучше. Вместо подписи изображался квадратный сундучок. Аккуратно выполненный эскиз необычного герба. Заказ на этот шедевр сделал какой-то аристократ. Интарсия требовала кропотливой работы. В самом низу, хорошо спрятанный между двух листов бумаги, находился портрет Кристины. Она улыбалась ему таинственно и нежно, но даже русалка казалась ему реальнее, чем девушка, к которой он так стремился в Москве.