Пора волков - Клавель Бернар. Страница 10

Две масляные лампы, висевшие на крюках, вбитых в столбы из еловых бревен, что подпирали крышу, освещали десятка два тел, распростертых или скрюченных на двух дощатых нарах, где было набросано немного соломы. Больных, наверное, было больше, но Матье не мог видеть ни тех, кто лежал в глубине барака, ни тех, чье хриплое дыхание он слышал совсем рядом, по другую сторону стены. Всмотревшись повнимательнее, Матье обнаружил, что здесь только женщины и дети.

Сначала взгляд его остановился на старухе, которая сидела прямо под лампой, прислонившись к столбу, и держала на коленях голову мальчика лет десяти, чье худенькое тельце извивалось в муках. Колени у него раздулись точно шары, на изуродованные кисти рук с вывернутыми, опухшими и при этом костлявыми пальцами страшно было смотреть. Эти жуткие пальцы судорожно вцепились в живот и рвали, рвали и без того разодранную грязную рубашку. Из приоткрытого рта его текла пена. Старуха не шевелилась. Страшный взгляд ее был устремлен куда-то в бесконечность.

Чуть подальше женщина, должно быть, еще молодая, корчилась в конвульсиях, упираясь в нары затылком и пятками. Вся дрожа, она выгибалась дугой, потом тяжело падала на доски. Изо рта у нее тоже текла пена. Она то и дело хваталась за живот, – рубашка внизу у нее была мокрая от смеси крови, гноя и мочи. Как только ветер переставал дуть в спину Матье, он ощущал страшный смрад, проникавший сквозь плохо пригнанные доски.

Возница долго смотрел на эту женщину – взмокшие растрепанные пряди ее каштановых волос прилипли к голым доскам, с которых съехала разбросанная ее конвульсивными движениями солома.

Другие больные лежали неподвижно. Многие скрючились, прижав колени к груди, уронив голову. И почти у всех изо рта шла пена.

Матье уже хотел было уйти, но вдруг услышал, как хлопнула дверь. Он инстинктивно отшатнулся от окна, потом опять заглянул внутрь. По проходу между двумя рядами нар медленно, вразвалку, продвигалась толстуха на коротких, невообразимо распухших ногах. В руке она держала ведро, из которого торчал половник.

– Кому воды? – крикнула она.

Многие из тех, кто лежал скрючившись, приподнялись, кривясь от боли, и к толстухе потянулись миски, куда она плескала воду. Старуха, державшая меж колен голову мальчика, очнулась и тоже протянула кружку.

– Хотите, я помогу вам его напоить, мамаша? – спросила толстуха.

Старуха кивнула.

– Лучше вам попить до него, не то сами свалитесь, – посоветовала разносчица воды.

Голос у нее был, как у мужчины, грубый, с хрипотцой, а движения на редкость мягкие. Она долго пыталась напоить мальчика, но зубы у того, верно, были стиснуты, и вода текла по подбородку и по груди. Под конец она отступилась, и голова ребенка снова упала на тощие старухины колени. Разносчица воды вытерла фартуком край кружки, снова наполнила его и протянула старухе; та стала пить сама, большими глотками, а разносчица воды двинулась дальше.

Матье подождал, пока она выйдет из барака, и лишь тогда отошел от окна. Он выбрался из канавы и постоял спиной к свету, давая глазам немного привыкнуть к темноте. Он был весь в поту, сердце колотилось, и он с наслаждением вдыхал холодный ветер, порывами налетавший на него.

Покуда он шел вдоль загона, лошади сопровождали его. Он погладил их, с удовольствием ощутив под рукой теплую шкуру. До сторожевого барака он добрался не скоро, пойдя напрямик через участок перерытой земли, где приходилось то и дело перешагивать через разные препятствия и где несколько раз он чуть не упал, спотыкаясь о разбросанные поленья и колья.

Вокруг по-прежнему звучали стоны, а из сторожевого барака доносились хохот и брань пьяницы-стражника.

5

Войдя в сторожевой барак, Матье чуть не задохнулся от жары, тяжелой жары, насыщенной непередаваемой смесью запахов вина, дыма и пота. Отец Буасси сидел у большого стола и ел из миски суп. Напротив него, верхом на скамье, сидел цирюльник, поставив локоть на стол и подперев рукою голову в красном колпаке. В обеих концах комнаты, за невысокой загородкой, были сооружены деревянные топчаны, наподобие тех, что Матье видел у больных, только короче. Слева растянулся стражник, прислонясь плечами и затылком к засаленной загородке. Едва завидев вошедшего Матье, стражник вскочил, сграбастал лежавший в углу ворох одежды того же цвета, что колпак цирюльника, шагнул к вознице и швырнул тряпье ему в лицо.

– А ну, натягивай, раз ты новый могильщик, – заорал он. – Это одёжа того, заместо которого ты приехал. Его еще не закопали. Так что придется тебе этим заняться. А плащ мы с него все же сняли.

Матье с лету поймал плащ и швырнул его на землю. Стражник, закончивший свою речь раскатом хриплого смеха, так и остолбенел. Выпрямившись во весь свой рост, – а он на целых две головы был выше Матье, – стражник двинулся на него.

– Подыми плащ и надень! – взревел он. – Ты – могильщик, значит и носить тебе одежду могильщика!

– Оставь его в покое, – крикнул цирюльник, – он наденет плащ завтра. Еще успеет – наносится.

– Нет, – вопил пьяница, – он сейчас его наденет. Я хочу его видеть в нем.

Увидев, что стражник рассвирепел, Матье отступил и схватился за кнут, который повесил было себе на шею.

Стражник секунду поколебался, положив руку па эфес шпаги, и пошел на возницу; тот обогнул стол и ждал, держа кнут за тонкий конец рукоятки.

– Оставь его в покое, Вадо! – крикнул цирюльник.

– Нет. Он у меня будет слушаться!

– Не ты здесь командуешь!

– Над больными – ты. А прислуга подчиняется мне. Приказ мэра!

Отец Буасси медленно поднялся и стал между стражником и возницей.

– Нет, – сказал он, – отныне я отвечаю здесь за все.

У стражника забулькало в горле, – не то он засмеялся, не то закашлялся; потом он сплюнул и проговорил:

– Ты, кюре, занимайся своим господом богом. И лучше отойди отсюда, дай мне проучить эту гниду.

– Отойдите, отец мой! – крикнул возница. Стражник вытянул ручищу и, отодвинув священника, прижал его к дощатой стене, а сам пошел на Матье, который таким образом оказался загнанным в угол барака. Но возница был быстрым и ловким. Отяжелевший от вина стражник не сумел избежать удара. Кнут хлестнул его по плечу, и он взвыл, как раненый зверь. В вытянутой руке блеснула шпага. Матье увернулся от клинка, вскочив на скамью, но Вадо ринулся на него. Тогда священник, стоявший сзади, поднял буковое полено и ударил стражника. Могучее тело пошатнулось, ноги подкосились, и стражник съежился и осел, точно пустой мешок.

– Ни к чему вы это, отец мой, – проговорил Матье. – Я ведь и сам бы справился.

– Не сомневаюсь. Однако лучше было это сделать мне. Если бы проучили его вы, он бы вам так или иначе отомстил. А для таких скотов одним выстрелом из аркебузы больше, одним меньше – не имеет значения.

– Вы правильно сделали, – сказал цирюльник. – Мне уже столько раз хотелось его пристукнуть. Но я человек старый – куда мне… Надеюсь только, что вы его не убили.

Цирюльник встал и перевернул стражника; тот что-то заворчал, попытался было сесть, но тут же свалился, бормоча ругательства.

– Сейчас вылью на него горшок воды, – сказал цирюльник, – живо придет в чувство. Только уж яриться будет – не дай бог.

– Погодите, – прервал его иезуит. – А это животное умеет читать?

– Говорит, что умеет. Правда, я не верю.

– Я тоже сомневаюсь. Все они одинаковы. Тогда, – продолжал отец Буасси, подмигнув Матье, – если хотите, чтоб он оставил нас в покое, сразим его письменным приказом. – И, достав из кармана бумагу, он протянул ее цирюльнику и добавил: – Взгляните, это – пропускной лист, который выдал нам мэр, чтобы мы могли выехать из города. Когда забулдыга придет в себя, вы сделаете вид, будто читаете бумагу. И скажете ему, что это моя верительная грамота, которая дает мне здесь неограниченную власть. А потом предложите ему самому ознакомиться с бумагой.

Цирюльник колебался. Он пробежал глазами пропускной лист, потом прочел еще раз – уже внимательнее. Его согбенное высохшее тело, казалось, с трудом держало на плечах слишком большую голову, которую колпак делал еще больше и будто оттягивал вперед. Маленькие серые глазки глядели опасливо и то и дело перебегали с бумаги на стражника, наконец они остановились на священнике.