Девочка, которой не было. Мистические истории - Мацейчик Гаянэ. Страница 25

Было заметно, что старик не хочет никому давать инструмент своего дохода и называет выдуманную сумму.

– Даю вам сто пятьдесят рублей залога. Этого хватит.

– Наверное, хватит, – неохотно согласился он. – Странное дело – столица.

Через пять минут я вышел с фотоаппаратом и набором пластинок, крикнул извозчика и отправился снимать.

Нельзя сказать, что я управился быстро, но уложился в один день, хотя список объектов занимал целую страницу. Дело в том, что две недели назад к моему близкому другу обратился предводитель дворянства города Красноярска, приехавший в Петербург по каким-то делам. Он спросил, нет ли у моего друга знакомого фотографа, который согласится провести каникулы в столице Сибири (все в Красноярске считают свой город столицей) и хорошо заработать. Конечно, друг порекомендовал меня. На мой вопрос, что я забыл в далеком Красноярске, он ответил, что мне, возможно, более никогда не выпадет случай посмотреть край русских богатств – Сибирь.

Предводителя дворянства звали Иннокентий Филиппович Лаевский, и он в течение безумно долгого пути на поезде успел рассказать мне все известные ему истории и анекдоты. Суть поездки была незатейливой, но интересной: сфотографировать достопримечательности города, которые будут включены в традиционное издание «Альбома Красноярска», имеющее честь выходить с 1908-го года по случаю трехсотлетия столицы Сибири. Кроме вознаграждения за будущую работу мне оплачивалась дорога и проживание в гостинице «Централь», а также обещался конный выезд в заповедный край золотодобытчиков и охотников за пушниной «Столбы». Заманчиво было бы вернуться в Петербург со шкуркой подстреленного соболя или с куском руды с золотыми вкраплениями.

На следующий день после удачной работы, хорошенько выспавшись, я навестил ателье «Ф.Е.А.» и отпечатал пробные снимки. Иван Терентьевич поинтересовался, как идут дела. Я ответил, что все здания, интересные места, памятники и пейзажи мною уже отсняты, и показал, что получилось. На фотографии женской гимназии каким-то образом очутилась случайная девочка, и мне пришло в голову в шутку спросить фотографа, узнаёт ли он ее: вдруг это одна из тех выпускниц, что изображены на фото в витрине ателье. Реакция старика оказалась непредсказуемой.

– Кажется, это она… – медленно выговорил он и чрезвычайно возбудился. – Вы позволите, я увеличу?

Меня удивило его поведение, но не было причины отказать.

– Пожалуйста, а в чем дело?..

– Боюсь, что это снова она. Но ведь надо убедиться, – бормотал старик, быстро доставая реактивы.

Когда он распечатал увеличенный фрагмент, лицо его пошло пятнами.

– Это Танечка, и скоро все случится.

– Позвольте? – я взял снимок из его рук. На меня смотрела девочка с небольшой косой в летней шляпке-канотье и белом платье с пелеринкой, она опиралась на детский зонтик. Не было бы ничего необычного в этом ребенке, если бы лицо ее не обезобразила неприятная гримаса.

Меня охватила досада: здание женской гимназии было выстроено в стиле модерн, который всегда мне нравился, и я точно планировал представить этот снимок на суд комиссии под патронатом Дворянского собрания, на чьи деньги издавался «Альбом Красноярска». Теперь придется заново брать аппарат и извозчика и переснимать готовую пластину.

– Так вы знаете эту девочку, которая испортила мне весь вид? Дочь начальницы гимназии?.. И что может случиться?

– Михаил Иванович, – тихим расстроенным голосом отозвался старик. – Это долгая и трагическая история. Давайте выпьем вместе чаю, и я расскажу вам, кто такая Танечка.

Чай оказался на высоте: Иван Терентьевич сознался, что добавляет в заварку секретную сибирскую травку. Однако мне не терпелось выслушать его рассказ. Он вздохнул, тщательно протер мягкой тканью свои очки и только после этой процедуры решился.

– Все началось четыре года назад. Вы помните, какое это было страшное время – разгул террора. И Красноярск не избежал этого кошмара, у нас ведь многие политические ссыльные остаются жить после отбытия ссылки. Городовых убивали средь бела дня, к начальнику сыскной полиции террористы ворвались ночью и застрелили прямо на глазах у детей. Когда пришла подмога, вдова вся в крови мужа плакала на груди у мертвеца, а дети ревели. Это ужас, ужас… – фотограф снял очки и отложил.

– В те же дни неизвестный «боевой отряд», как называли себя подобные группы, решил убить вице-губернатора барона Лессера. Его экипаж в чудный воскресный день ехал по набережной, по которой гуляли горожане. Неприметный мещанин перебежал улицу и бросил бомбу прямо под коляску. После взрыва коляска упала на бок и прикрыла вице-губернатора от осколков. Он выжил, зато нападавшего один осколок поразил в грудь. В этот жуткий день погибли убийца и почти вся семья Лещиновых, прогуливавшихся по набережной: отец, мать и дочь. В живых осталась только девочка Таня, она была близнецом погибшей Ани. Попавшие ей в голову осколки повредили лицевой нерв, и гримаса исказила ее черты; врачи ничего не смогли поделать…

Аникин остановился, чтобы перевести дух, и затем продолжил:

– Полиция искала организаторов теракта и сообщников террориста, но, видимо, боевая группа была очень закрытой, и поиски ничего не дали. Танечка Лещинова с тех пор боялась людей и пряталась при виде незнакомцев. Начальник городской психиатрической больницы заинтересовался необычным случаем и забрал девочку к себе. А революционеры тем временем набирали силу, и уже в декабре у нас появились Советы, да как появились: разоружили всю полицию и городовых, а железнодорожный охранный полк перетянули на свою сторону. Разогнали их только в январе, когда из Маньчжурии вернулись Красноярский полк и уральские казаки. Кто в таком хаосе будет искать убийц? – никто и не искал…

Год назад красноярцы праздновали трехсотлетие города, и тогда родилась идея сфотографировать памятные места и издать подарочный альбом: хочешь себе покупай, а хочешь – дорогому гостю в подарок преподнеси. Снимать доверили Людвигу Вонаго, довольно известному в городе фотомастеру, а в этом году, стало быть, – вам. Вонаго наснимал все, что требовалось, и вдруг заметил на фото Пушкинского театра недовольную девочку; она, как и вам, испортила вид. А наш Людвиг, надо сказать, большой мастер трепать языком: это у него не хуже композиции получается. Да и то сказать, болтливость – полезная вещь; каких только отшельников и ворчунов он не затаскивал к себе в ателье! Поэтому наши мамаши капризного дитятю всегда к Вонаго ведут.

Ох, я и сам заболтался. Так вот: он и у меня побывал, и так уж убивался, что заново придется к театру ехать: а вдруг непогода, а вдруг вдохновение не такое? А без нашего театра Красноярску нельзя – Енисейская губерния! Я почти сразу забыл о его жалобах, но прошло два дня, а на третий он влетает ко мне в ателье как безумный: без шляпы, борода всклокочена, сапоги в пыли. «Убили, – говорит, – дамочку, аккурат в том месте, где страшная девочка стояла».

Я ему: «Давайте-ка, Людвиг Кристианович, по порядку».

Рассказывает: «В субботу вечером шел в Пушкинском спектакль «Доктор Фауст», и пришла его посмотреть некая Зинаида Семенова – аптечный провизор. Одета она была в белое платье с розовыми фестонами. В антракте решила выйти на Воскресенскую улицу, как будто ждала кого. Стояла, курила пахитоску. В то время мимо проезжал водовоз. А там на брусчатке не хватало камней, и колесо прыгнуло в яму. Телега подскочила, и из полной бочки плеснуло прямо на Семенову. Она, жалея платье, отшатнулась и ткнула пахитоской кобыле в морду. Животное – на дыбы, дамочка от неожиданности падает, а лошадь разбивает ей копытом висок. Пять минут – и нет человека из-за какой-то поганой пахитоски.

Но это еще не конец истории. Вонаго – ушлый человек и подрабатывает фотографом в полиции. Кого вызывают на происшествие? – Людвига Кристиановича. И вот он приезжает к Пушкинскому театру и понимает, что некрасивая девочка стояла на том самом месте, где лошадь разбила голову провизору Семеновой и кровь забрызгала белое платье с розовыми фестонами…»