Обычный день - Джексон Ширли. Страница 46

– Я умнее ее, – возразила Хелен.

Малышка захихикала.

– Старушке Хелен приходится ходить в школу каждый день, – сказала она.

Когда миссис Уильямс вернулась в холл, мистер Уильямс встал и отвернулся от детей. Он вынул бумажник, выбрал пятидолларовую купюру и показал ее миссис Уильямс – та кивнула. Мистер Уильямс вложил банкноту в руку старшей девочки.

– Держи крепче, не потеряй, – велел он. – Передай маме, что это рождественский подарок всем вам.

– Смогут ли они нести чемодан? – встревожилась миссис Уильямс.

Старшая девочка соскользнула со скамейки и взяла чемодан. «Даже учитывая, что в нем пальто, пожалуй, не тяжело, они справятся», – подумала миссис Уильямс. Она помогла маленькой девочке слезть со скамейки и застегнула на ней пальто.

– Большое спасибо, – сказала старшая девочка мистеру Уильямсу.

– Ерунда, – отмахнулся мистер Уильямс, – сейчас же Рождество, правда?

Старшая девочка улыбнулась и потянулась за чемоданом.

– Минуточку, – остановила ее миссис Уильямс.

Она побежала к елке, сняла пару карамельных конфет и принесла их детям.

Они молча приняли конфеты, но Джини вдруг расплакалась, взяла сестру за руку и указала на что-то.

Старшая девочка покаянно взглянула на хозяев.

– Это из-за плюшевого мишки, – произнесла она. – Увидела его только что. Она всегда хотела такого.

Старшая потянула сестру к входной двери, однако маленькая девочка отказывалась двигаться, стояла и плакала.

– Бедная крошка, – вздохнул мистер Уильямс.

Миссис Уильямс опустилась рядом с маленькой девочкой на колени.

– Джини, дорогая, просто послушай меня минутку. Плюшевый медвежонок очень милый, но он для моей маленькой дочки.

Джини перестала плакать и молча глядела на миссис Уильямс.

– Подождите, – вновь сказала миссис Уильямс.

Она вернулась к рождественской елке под нетерпеливым взглядом Джини и сняла с ветвей две маленькие игрушки. Елка из-за этого немного покосилась. Миссис Уильямс подумала, что исправит все позже. Одна из игрушек была маленькой куклой, а другая – сложенным в конверт одеялом с тремя очень маленькими куклами. Миссис Уильямс отдала трех крошечных кукол Джини, а большую куклу – Хелен.

– Это вам.

Джини держала одеяло с маленькими куклами, не сводя глаз с плюшевого медведя за спиной миссис Уильямс.

– Большое спасибо, – поблагодарила Хелен. – Мы лучше пойдем. – Поколебавшись, она обратилась к миссис Уильямс: – Пожалуйста, верните мне листок бумаги.

Мистер Уильямс передал ей сложенную записку, и Хелен, положив ее в карман, взяла Джини за руку.

– Счастливого Рождества, – пожелала она.

Подхватив свободной рукой чемодан, Хелен повела Джини к двери, которую распахнул перед ними мистер Уильямс. На крыльце она остановилась и обернулась.

– Мы споем вам рождественскую песенку, я выучила ее в школе.

Хелен запела, и через минуту к ней присоединилась Джини:

– Зал украшен остролистом, ла-ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ла…

Мистер и миссис Уильямс стояли на крыльце и смотрели, как девочки идут по дорожке к воротам и старательно поют. Когда они вышли на улицу, мистер Уильямс шагнул внутрь.

– Ты идешь? – спросил он жену.

– Счастливого Рождества! – крикнула миссис Уильямс вслед детям, и ее голос показался странным даже ей самой.

Хозяин замка

Черным зимним днем моего отца повесили на моих глазах. Я стоял, пятнадцатилетний и слишком гордый, чтобы показать свой страх перед столпившимися вокруг деревенскими жителями, и видел, как человек, дороже которого у меня не было в жизни, поднимается на эшафот и в последний раз смотрит на небо, деревья и горы, что он так любил.

В этой невежественной маленькой деревне за колдовство наказывали смертью, и даже господин в замке на вершине горы не был достаточно силен, чтобы противостоять суеверию и страху. И потому сегодня мой отец пошел на смерть под ненавидящими взглядами жителей деревни.

Стоя там, в одиночестве, я чувствовал, как на меня искоса поглядывают, и, кажется, слышал шепот:

– Это его сын…

– Тот молодой…

– Вон тот мальчик, что унаследовал дьявольские предания…

И я возненавидел их всех за их невежество и страх. Когда вывели моего отца, я подошел к нему и встал с ним рядом, пока устанавливали эшафот. Я вгляделся в его бездонные черные глаза, которые видели то, что никогда не видел до него ни один смертный, выпрямился и громко произнес:

– Отец, я знаю, что вы обвинены несправедливо, и я клянусь отомстить тем, кто это сделал, собственными руками.

А он лишь улыбнулся мне и сказал:

– Нехорошо воздавать смертью за смерть, сын мой. Лучше надейся, что я обрету мир на том свете и оставлю тебя в покое.

Отец прикоснулся к моей голове, снял с пальца массивное кольцо с печаткой и надел его на мой. Я стоял и смотрел, как он поднимается на помост. Человек рядом со мной крикнул:

– Возвращайся к дьяволу, к своему хозяину!

– Молчи! – заорал я в ответ и набросился на него с кнутом, который сжимал в руках.

Угрюмо ворча, толпа отползла от меня, и я остался один рядом с эшафотом. Я смотрел, как отец умирает, и не мог отвести глаз, ибо лучше бы я умер сам, чем показал бы себя трусом перед толпой.

А потом я уехал. Один. Поднялся на холм в высокий, темный замок – теперь он мой, мой дом и дом моей мести. В пятнадцать лет я стал властелином на холме и обладателем богатства. У меня было столько золота, земли и сокровищ, что меня с радостью приняли бы в любой столице мира. Только ни одна столица меня не влекла, ведь мое сердце, страсть и ужасная история моей семьи удерживали меня в моем доме – в доме, где жил и умер мой отец. Я не хотел упускать из виду ту длинную черную линию, которая очерчивала на рассвете и закате мой замок на холме. Держало меня и обещание отомстить за смерть отца.

Много дней и ночей я провел в одиночестве, читая отцовские книги и постигая его знания. Со мной был лишь глухой старик, который, едва слышно ступая во тьме (кто движется тише, чем те, кто не может говорить?), приносил мне все необходимое и удерживал внешний мир снаружи. Я жаждал мести и искал способ ее достичь, ибо я был опутан теми же дьявольскими преданиями, что погубили и моего отца. Я хотел отомстить виновным. Месяцы шли за месяцами, а я так и не приблизился к исполнению самого главного моего желания.

Спустя ровно год я сидел в саду, укрытом в тени горного хребта тяжелой каменной стеной. «Здесь меня никто не увидит, – думал я, – ни один шпион». Я читал и не слышал звука шагов, как вдруг у моего плеча раздался голос:

– Разве этот сад наполовину не мой?

Я вскочил, выронив книгу, и увидел перед собой высокого, худощавого молодого человека, оборванного и утомленного; в его прикрытых от усталости глазах мелькало некое семейное сходство.

– Кто ты? – требовательно спросил я незнакомца, и он засмеялся.

– Я твой сводный брат, – ответил он.

Тогда засмеялся я, однако тут же отступил под его взглядом, так напомнившим мне отцовский, что я испугался.

– У твоего отца были и другие сыновья, – заявил незнакомец, прикоснувшись кончиком пальца к кольцу с печаткой на моей руке, а когда я отдернул руку, снова засмеялся.

Посерьезнев, он добродушно взглянул мне в глаза.

– Наш отец, – продолжил он, – отдал тебе кольцо только потому, что у меня не было на него законного права… тогда не было.

– Ты сын бедной деревенской женщины, которую мой отец… – я деликатно оборвал себя, но он все равно рассмеялся.

– Он самый.

Я почувствовал, как во мне растет доброта к несчастному юноше.

– Тогда я твой должник, – сказал я, и он безучастно кивнул.

Я предложил ему убежище в замке на день или два, пока мы не решим, что мне предстоит для него сделать, как возместить злополучное наследие моего отца. Мы вернулись в замок из сада вместе, едва не держась за руки, и пошли темными коридорами: я – повелитель замка, он – нищий с надеждой на помощь. Мы прошли по длинному залу, со стен которого на нас смотрели потемневшие от времени портреты. Портреты тех, кто породил нас и лелеял нас, и дал нам жизнь. В комнате, где старый Иосиф разжег огонь и подал ужин, я повернулся к своему спутнику, чтобы предложить ему сесть и разделить со мной пищу.