Соломка и Зверь (СИ) - Шолох Юлия. Страница 17

Соломка молча поднялась, зашла в первую попавшуюся комнату, упала на кровать и отрубилась.

* * *

Из закрытого фургона ничего не было видно, что только сильнее злило Зверя. Однако на подъезде к таунхаусам он уже успокоился, давала о себе знать старая привычка — и когда фургон остановился и дверь открыли, Гнат остался сидеть на полу, не пробуя выскочить и убежать в лес, как поступил бы Зверь. Его одежда превратилась в лохмотья, а грудь болела от порезов. Но эта боль не могла перебить другую, поэтому он сидел, опустив голову, и тупо смотрел в пол.

Раздался грохот — кто-то вошёл и присел рядом на корточки. Знакомый запах выражал не столько укоризну, сколько поддержку, отчего совесть мучила только сильнее.

— Гнат.

Тот словно не слышал.

— Гнат, ты сорвался.

И снова никакой реакции.

— Теперь легко ничего не исправишь. Мы, конечно, вступимся… за своего-то, но теперь только упираться рогами в ворота, как баран, понимаешь? Теперь по-хорошему не выйдет. Но если тебе станет легче — я тебя понимаю.

Легче не стало.

— Я и сам помню её запах и какую ярость он вызывал. Но это просто от неожиданности, слышишь? Только вначале, взятый врасплох, я реагировал на него инстинктивно и отпускал свою ярость на волю. Теперь, зная, что будет, я легко себя контролирую. И понимаю, что запах другой, в нём проступает всё больше другого — женского, мягкого и вкусного. Переключайся. У тебя всё получится. Просто не может не получиться, я же тебя знаю! Ну всё, теперь иди отдыхай.

Тартуга развернулся и спрыгнул на землю.

— Тартуга…

Гнат выглядел, как будто подрался с целой сворой. А взгляд побитый, будто дрался и проиграл.

— Помнишь, ты говорил… тогда?

— О чем?

— Почему я не могу… не оставляю её в покое?

— Да. И что?

— Ты же не думаешь так на самом деле?

И столько тоски и клокочущей ярости в голосе, что не тронет только человека совсем без сердца. У них, у племени сердца были. Причем очень большие и сильные. Поэтому и болели сильнее, даже за других. Что уж там говорить о соплеменниках, с которыми рос в одной клетке.

— Давай, я не буду отвечать.

— Кажется, я себя уже ненавижу… а если это правда…

— Ну и ладно. Ненависть проходит, если её отпустить. У тебя получится. Иди отдыхай Гнат, теперь тебе к людям дорога закрыта. Карантин на выезд в город на три месяца. Понял? Давай слово.

— Я не смогу его сдержать, — слабо.

— Не бойся, — отмахнулся Тартуга. — Тебе не придется нарушать слово из-за неё. Она будет тут, обещаю. Давай слово.

— Даю тебе слово, Тартуга, не покидать территории комплекса без твоего личного разрешения или разрешения Сбора. Свободное слово.

— Ну и прекрасно, — тот подался вперед и положил руку на склоненную голову. — Тебе нужно смириться с собой. А остальное я решу. Для чего ещё нужен друг?

Глава 7

Когда Соломка проснулась, первым делом столкнулась с острой головной болью. Хотелось верить, что это не попытка мозгов уйти от реальности и ответственности за решения, которые нужно принять, но в любом случае, думать совсем не хотелось.

Пришлось вставать, умываться, расчёсываться непонятно чей расческой, приглаживать мокрой ладонью вчерашнее платье, зная, что от этого оно всё равно не будет выглядеть лучше, и спускаться вниз в надежде, что там самым чудесным образом будет лежать решение всех проблем. Да-да. На блюдечке, прямо на столе возле чашки кофе и рогалика с маслом.

Внизу, однако ничего не лежало, только когда Соломка прошла мимо открытой двери, ведущей в кабинет, за столом увидела Тартугу. Он тоже её увидал, потому вскочил и вышел в коридор.

— Доброе утро.

— Доброе, — с большим сомнением отозвалась Соломка.

— Пошли в гостиную, — хозяин дома развернулся и широкими шагами понесся в гостиную. Соломка поплелась за ним.

— Сейчас я принесу тебе кофе, а пока сядь и посмотри небольшую нарезку хроники, которую для тебя подготовили. Она должна пояснить многое, чего нельзя описать словами. Потом поговорим.

— О чем?

Тартуга на миг замялся.

— Просто возьми и посмотри. Думаю, сама догадаешься.

Он схватил пульт, нажал пуск и, оставив гостью в одиночестве, ушёл на кухню.

— Сегодня великий день! Здравствуйте все!

На экране ярким летним днём на фоне леса бесновалась и кричала большая толпа народа. Одетые как попало, большинство вообще полуголые, но это почему-то в глаза не бросалось, настолько естественно люди себя вели. Доносились обрывки музыки. Развевались узкие флаги всевозможных цветов и расцветок. Лица многих были раскрашены — и все они сверкали счастьем.

День освобождения! Точно. А это всё — звери!

Почти все юные… почти дети. Боже, как же они смогли пережить? Сохранить этот восторг при виде чудес, которые преподносит свет?

Потом камера, пройдясь по рядам, устремилась вбок. Там высилась груда непонятных приспособлений, вызывающих на подсознательном уровне неприязнь и даже страх. Сломанная, искореженная техника и разные предметы непонятного назначения. Соломка разглядела нечто похожее на шлем с зубами, намордники, какую-то броню. Наверху щерились проволокой и микросхемами непонятные приборы, разбитые на части.

А ещё дальше лежал огромный взорванный корабль пришельцев, который при падении после неудачной попытки взлёта вызвал землетрясение и запыление на территории тридцати километров, практически уничтожив два населенных пункта, но это посчитали мелочью по сравнению с теми разрушениями, которые причинили бы захватчики, если бы их план удался.

— Тартуга!

Камера резко повернулась и крупным планом захватила Гната.

Соломка вздрогнула. Это сияющее улыбкой, счастливое лицо словно символизировала всё происходящее. Незнакомое лицо — и при этом невозможно не узнать.

— Тартуга, у нас вышло. Мы свободны!

И глаза, и губы те же — но насколько другие! Ни тебе презрительного прищура, ни ироничного излома.

Соломка сглотнула. Что могло произойти с человеком, если он из этого сияющего счастливца превратился в озлобленного мужчину, который смотрел на неё не иначе, чем с ненавистью? Как жаль.

Кадр сменился. Теперь это было какое-то совещание, где официально облачённые звери собрались в помещении без окон и обсуждали что-то довольно серьёзное. Постоянно звучало: «люди, связи, защита». Сто процентов, это их так называемый Сбор.

И тут камера тоже сосредоточилась на Гнате.

— Не нужно говорить, что взаимопонимание невозможно! — резко отвечал он кому-то, оставшемуся за кадром. И хотя сейчас Гнат не улыбался безоблачно и счастливо, а был собран и серьёзен, всё равно разительно отличался от зверя, с которым Соломке пришлось раз за разом сталкиваться лицом к лицу. — Если не пробовать, так и останемся каждый по свою сторону! Рано или поздно мы станем воевать… если сейчас не сможем слиться. Кому из вас нужна война?.. Никому. А семья? — он на секунду замолчал и сказал очень тихо и сильно. — Каждому.

И согласное гудение остальных.

Ролики сменяли друг друга, показывая разные моменты истории племени. Но Соломка сидела, замерев, и видела только одно лицо — единственное, что связывало все эти отрывки в целое.

Получается, Тартуга хотел показать ей Гната. Другого Гната, настоящего, такого, каким он был во времена, пока месть и ярость не спрятали человечность так глубоко, что без лопаты не откопать.

И это был потрясающий человек. Он много улыбался, шутил, смеялся над чужими шутками и крайне спокойно объяснял и отстаивал на Сборах свою точку зрения.

Соломка никогда бы не поверила, что это светлое лицо из хроники способно на ненависть. Не поверила бы… если бы не видела собственными глазами.

События роликов оставались за кадром, приходилось только догадываться, что происходит, но мелькали разные года и ситуации — пикник на свежем воздухе, что-то похожее на спортивные соревнования, рабочие совещания, даже городские прогулки по улицам.