Я Распутин 4 (СИ) - Вязовский Алексей. Страница 24

А у левых как раз был проект сухого закона, да и повод отличный — война. Зачем спаивать еще и солдат, у которых стараниями Федорова появились в руках не только ружья, но еще и автоматы?

На бюджетном комитете отбояриться не получилось, пришлось устраивать отдельное заседание Думы. На него приехал не только Столыпин, но и министр финансов — Янжул. Последний с большой выкладкой цифр, которые он и озвучил с трибуны.

Государственный бюджет сверстан на доходах от казенной продажи спиртного, запланированных в размере 936 миллионов рублей, при сумме всех доходов — три с половиной миллиарда. То есть левые таким законом элегантно вымывали из бюджета четверть.

— Какие статьи будем резать? Народное образование? Медицину? Военные статьи то и помыслить нельзя сокращать — их увеличивать надо — этими вопросами Янжул просто “убил” Думу. Началась свара, на левых накинулись не только правые и центристы, но даже отдельные депутаты из их собственных партий. Кстати, за отсутствие предложений по борьбе с суррогатами. Один эсер так и спросил:

— Как будем бороться с самогоном? А хоронить погибшие от древесного спирта деревни кто будет?

Невнятное мычание было ему ответом.

Чернов с Ульяновым стоически отбивались, заседание затянулось до ночи. А уже за полночь мы собрались узким кругом — решать, что делать. Левые были мрачные, огрызались. Первый закон, одобренный даже ненавистным царем, рушат на глазах свои же коллеги-депутаты. Пришлось искать компромисс. Чтобы и бюджет не убить, и лицо всем сохранить.

Договорились поднять акциз до тринадцати рублей за ведро водки, запретить продажу спиртного после семи вечера и везде, где введено военное положение или состояние чрезвычайной охраны, особенно в прифронтовых областях. Также договорились установить запретную зону вокруг школ и университетов в сто саженей. Там продажа алкоголя тоже была запрещена. Решение о винной порции в армии — отдали на откуп военному министерству. Пусть у Палицына голова болит.

И когда вроде бы все придумали, тихо сидевший в уголке Ерандаков вдруг заметил:

— В обход пойдут.

— Кто, Василий Андреевич?

— Торговцы. Ну ничто же не мешает переименовать “водку” в “одеколон”, например. Капнул красителя для цвета и эссенции для запаха — и продавай, сколько влезет. Я уж не говорю про всякие хитрованские штучки, там пьют все, что может литься.

— И что вы предлагаете?

Жандарм в штатском сцепил и расцепил пальцы, а потом выдал:

— Надо в законе вместо “водки” и “алкоголя” написать “продукция, содержащая спирт”. И тогда никто “парфюмерией” не сможет торговать по ночам.

— А контролировать как? — сварливо вопросил Ленин.

— Через общества трезвости, небесников, ваши ячейки. Люди есть, они ходят, все видят, как найдут такое место — устраивать облавы. Изымать кассу у торговцев — треть ее… — Ерандаков замялся, я за него закончил:

— Доносчику

— Это что же, нам с полицией и комитетскими сотрудничать? — взвился Чернов.

— Ну так это вы о народном здравии заботились — пожал плечами жандарм — чего ж сейчас в кусты?

Ох зыркнул на меня Чернов, ох и зыркнул… Чую, припомнит он мне при случае.

На патриотическое мероприятие в Мариинке собрались все наши, кто был в Питере. По нынешним временам в столицу приходилось мотаться часто — не директорам, так заместителям, выбивать из казны положенное, а то многие чиновники что в военном, что в морском, что в гражданском ведомстве решили, коли Ростех “передан в казну”, то нужно, чтобы такая корова давала молока побольше, а жрала поменьше. А для этого ее нужно больше доить и меньше кормить. Вот и толклись ростеховцы в приемных, выбивая кто нефть, кто медную проволоку, а кто и вагоны под продукцию, которую затребовали срочно и непременно, но вывозить почему-то не торопятся. Бардак-с.

Мы всем кагалом устроились в двенадцатой ложе бельэтажа, прямо сбоку от царской. И пока со сцены толкали речи, пели непременные Шаляпин и Плевицкая и даже танцевала Карсавина — сперва “Бельгию” в патриотической пантомиме, а потом и свою знаменитую Жар-Птицу — тихо обсуждали состояние концерна.

Вопреки моим опасениям, все было не так уж и плохо. Ну да, задерживали оплату, но при наличии собственного банка Ростех худо-бедно с этим справлялся, в чем отчитался сильно заматеревший за последние год-два Варженевский.

Лена не смогла приехать, заводы в Сызрани работали аж в три смены, взрыватели, производимые просто в бешеных количествах, уходили как в песок. Как, впрочем, и толуол — его всасывало ненасытное военное ведомство, и потому Гуревич тоже дневал и ночевал на производстве.

Миша Шулейкин отчитался о увеличенном в три раза выпуске полевых телефонных аппаратов и в пять раз — радиостанций. И все равно мало, надо больше.

В партере и ложах бенуара скороспелые богачи швыряли нажитые на поставках пачки ассигнаций в ящики для пожертвований. Кое-кто сам догадался, кое-кому пришлось в тихом месте у теплой стенки объяснить политику партии небесников. Мол, гребешь деньги? Поделись с фронтом.

Гершун порадовал — вышли на запланированные числа производства биноклей. Все, не надо больше военному агенту Игнатьеву закупать цейссовские через Швейцарию, у России больше золота останется, а у Германии его будет хоть немного, но поменьше. Йод у нас, что выделяют в Беломорском кластере, идет на ура — медики не нахвалятся. Корейво двигатели клепает и для грузовиков, и для броневиков, и для самолетов.

Кстати, насчет самолетов — почти под конец первого отделения примчался сияющий как начищенный медный самовар Сикорский. Причина такого настроения определилась довольно быстро — Игорь все время косил глаза и поправлял ленточку ордена Владимира в петличке, обломилась ему награда прямо сегодня, из рук августейшего шефа Военно-Воздушного флота великого князя Александра Михайловича. Плюс личная благодарность Сандро за унификацию — все самолеты Сикорского, что бомберы, что истребители, делаются на одинаковых движках и с большим числом одинаковых деталей, отчего техники не нарадуются.

В общем, проблема только одна — как после войны забирать все заводы обратно. Ведь понравится чинушам, к бабке не ходи, захотят себе отжать, выпишут компенсацию в десятую часть цены и гуляй, Вася. То есть, Гриша — а коли буду возмущаться, то начнут давить на патриотизм. Ладно, надо с юристами нашими обкашлять и подготовиться. Ну и власть крепить. Что в Зимнем дворце, что Царском селе — в Таврическом то я и так всех держу в кулаке.

В антракте к нам в ложу почти незаметно проник Корнилов и попросил о разговоре тет-а-тет. Я выставил всех в фойе, попросив молодежь постеречь дверь и мы отошли посекретничать в уголок.

— Григорий Ефимович, мы закончили следствие по случаю проникновения в ваш кабинет в Таврическом, — как обычно, сухо и безэмоционально заговорил генерал-майор.

— Что-то неожиданное?

— Отнюдь, все как и предполагали, германские агенты. Некоторых мы уже арестовали, часть держим, как вы говорите, под колпаком, — Лавр Георгиевич позволил себе бесцветную усмешку. — Но вот что любопытно, мы по своим каналам и люди генерала Моркевица…

Николая Августовича я знал шапочно, но то, что он руководит военной разведкой, мне было известно.

— … так вот, наши люди, действуя с двух сторон, достоверно установили, что санкция, вернее, одобрение этих действий, поступило с самого верха.

— Что, неужто от Вильгельма? — выпучил я глаза.

Хрена себе, как поднялся, уже лично император поручает рыться в моем сейфе.

— Тише, Григорий Ефимович, тише! — оборвал меня контрразведчик. — Вильгельм, по нашим данным, был извещен о готовящейся акции, но решение принимали в его ближайшем окружении. Доклад готовил небезызвестный Вальтер Николаи, а вот санкцию дал скорее всего начальник Генерального штаба.

— Мольтке? — покачал головой я

— Нет, его отставили ввиду неуспеха во Франции. Ныне должность исполняет генерал Фалькенхайм.

— Так, и что же?