Нам нельзя (СИ) - Лукьянова Виктория. Страница 15

И мне нечем ей парировать. Я люблю шоколад. Люблю цветы и даже чертовы воздушные шарики. Мне восемнадцать, но я не против плюшевого медведя в полный рост и модной сумочки. Я хочу быть как все девчонки. Хочу получить то, чего была лишена раньше, но в такие моменты одергиваю себя и просто благодарю.

Игрушки, сладости… Черт! Я же не ребенок.

Благодарю за обед и вновь возвращаюсь в свою комнату, по пути раздумывая над тем, как же сложно притворяться. Прятать в себе чувства, которые так и рвутся наружу. Например, я хотела бы рассказать Самойлову про его сына, что тот позволил себе бросаться угрозами в мой адрес или что мама едва ли не шантажирует меня, и если не подыграть ей, то не получу собственного жилья.

Отчего-то мне хочется забраться в горячую воду, и чтобы кожа так сильно раскраснелась, что физическая боль перемолола бы душевную, и покрылась свежими ранами, но они были бы настоящие. И я бы всем их показала и сказала, что это вина мамы. Вина тёти, которая продала меня за долю в бабушкиной квартире. Вина отца, моего настоящего отца, которого я никогда не знала…

Но я молча прикусываю губу и приближаюсь к букету. Он все так же великолепен, как и несколько часов назад. Дотронувшись до алых лепестков роз, я жмурюсь, представляя, как мне дарят их просто так. Не за заслуги, не ради того, чтобы угодить или похвалить. Просто так. От всего сердца.

Вряд ли Самойлов сделал это настолько искренне. Он просто поздравил меня с выпуском, как и поздравил бы кого-нибудь с днем рождения или еще с каким-нибудь праздником. Потому что так принято.

И я сжимаю бутон. Открываю глаза и смотрю, как алые лепестки мнутся, теряя свою прежнюю красоту. Превращаются в красное месиво под моими пальцами. Выдираю бутон с зеленого стебля, продолжая растирать лепестки между пальцев. Будто чье-то сердце, растоптанное безжалостными взрослыми.

Мое сердце.

На глазах наворачиваются слезы.

Бросаю бутон на пол. Он рассыпается. Уродливое нечто. Точно такое же у меня в груди качает кровь по сосудам.

Не знаю, сколько минут я смотрю на уничтоженный бутон, пока не понимаю, что не могу оставить его вот так. Наклоняюсь, сгребаю все лепестки и отношу в мусорную корзину. Прячу порыв, который не выставит меня в благородном свете, если кто-то заподозрит, какие на самом деле чувства обуревают мою душу.

Возвращаюсь в комнату, чтобы подготовиться к вечеру. Мама приедет, скорее всего, к восьми, об этом заикнулась Лидия Павловна, когда говорила про ужин. К тому времени вернется и Самойлов-старший. Насчет младшего Лилия Павловна любезно промолчала. Видимо, даже ей неизвестно, когда и как появляется в этом доме наследник.

Привожу себя в порядок, подбираю скромное платье, которое собираюсь надеть на ужин. Пусть буду именно той, кого хочет видеть мама. Ведь ей нужна послушная дочка, готовая выполнять любой приказ, как дрессированная собачка.

Собираю волосы в косу и креплю ее на затылке теми самыми невидимками, которые совсем недавно рассыпала по полу моей прошлой комнаты. Тетя тогда еще меня ругала за беспорядок.

Тётя…

Руки зависают перед лицом. Я смотрю на свои пальцы, с ужасом осознавая, что она так и не попыталась со мной связаться с того момента, как выставила из дома. Неужели всё? Всё кончено? И я никогда больше не увижу ту, кто меня вырастил вот такой?

Опускаю руку и сжимаю расческу, что лежала до этого момента на столике перед зеркалом. Всматриваюсь в зеркало, пытаясь выловить нужные эмоции. Мягкая улыбка или поджатые губы? Изогнутые от удивления брови или хмурые, сведенные к переносице? Играю масками, примеряя нужную на вечер. А после останавливаюсь и смотрю на себя настоящую.

Мое отражение — истинные чувства, отравляющие кровь.

Разжимаю ладони, перестав сдавливать расческу. Поднимаюсь и иду к кровати. Рядом на тумбочке лежит телефон с несколькими сообщениями от одноклассницы. На них я отвечаю короткими предложениями, чтобы сохранить видимость нашей дружбы. После просматриваю последнее сообщение от тёти, убедившись, что она была сегодня в сети. Причем совсем недавно.

Сглатываю горечь и набираю короткое, но емкое письмо-прощание:

«Я уже на месте. Обживаюсь в своей новой комнате. Здесь трехразовое питание, отдельный санузел и чудесный сад под окнами. Спасибо за всё».

Сообщение доставлено, но не прочитано.

Я откладываю телефон в сторону и смотрю куда-то вперед…

Глава 11

Разглаживаю невидимые складки на платье, заправляю тоненькую прядку за ухо и выхожу из комнаты. Пора играть роль скромницы-дочки, которая счастлива видеть мать после тяжелого трудового дня. С последним сомневаюсь — мама достигла тех высот в своей карьере, когда ей не нужно пропадать на съемочной площадке с утра до ночи, теперь в некоторых сценах ее спокойно заменяют дублеры.

Я видела, как приехала ее машина. И да, я вновь подглядывала в окно. Кажется, становится уже привычкой следить за теми, кто живет в этом доме, при этом самой оставаться в тени. Самойлов, кстати, тоже вернулся не так давно, и для меня удивительно, что приехали они на разных машинах, словно вовсе не муж и жена, которые буквально на днях сыграли шикарную свадьбу. Наверное, это мои собственные тараканы или заблуждения, построенные на романтичных сериалах, которые от нечего делать смотрела тетя. Здесь же я вижу двух самодостаточных людей со своими карьерами и достижениями, которые просто встречаются за ужином.

Про ужин как раз и думаю, спускаясь на первый этаж по лестнице. Лидия Павловна предупредила меня, что все будет готово к восьми. И я направляюсь в столовую, надеясь, что Арсений все-таки пропустит ужин.

Буквально на последних ступеньках мне приходится остановиться, потому что я слышу голоса. Самойлов общается с моей мамой и, судя по нарастающим звукам, они приближаются. Я оглядываюсь, на миг позволив себе мысль о побеге. Подняться обратно по лестнице, добежать до комнаты и закрыться там, притворившись больной. Мало ли… Но я сжимаю кулаки и делаю шаг вперед. Нельзя их бояться. Нельзя.

— Добрый вечер, Элла, — первым меня замечает Станислав Валерьевич.

Здороваюсь и слегка киваю, смотря на маму. На ней белоснежная шелковая блузка, широкие черные брюки, которые не скрывают тонких щиколоток. Она одета не так, как утром, что заставляет меня призадуматься — переоделась специально для мужа или сменила наряд после того, как отвезла меня сюда. Впрочем, какая разница? Я ведь тоже подбираю одежду, чтобы выразить свои эмоции или играть по правилам, от которых уже тошно.

— Здравствуй, мама, — здороваюсь официально, и от нее не скрывается тот факт, что делаю так нарочно. Самойлов следит, видимо, понимая, что между нами все еще носится со скоростью света черная кошка.

— Идемте. Лидия Павловна уже приготовила стол, — нарушает повисшую тишину мужчина, подхватывая жену под локоть. Шелк мнется, как и дребезжит на ее лице безупречная маска. На миг, не более. Но я успеваю заметить, и мне страшно признаться, но нравится.

Станислав Валерьевич смотрит на меня и протягивает ладонь, видимо, решив, что я позволю себе взять его за руку. Но я не делаю этого, потому что еще рано. Замечаю, как морщится мама, но когда она видит, что я прохожу мимо, выдыхает. Напряжение, которое повисает между нами, можно резать ножом.

Входим в столовую, где уже накрыт праздничный стол. На миг мне кажется, что здесь по-семейному уютно, пока я не присматриваюсь к деталям. Мираж тает. Я ошиблась. Изысканная посуда, о цене которой мне даже страшно подумать, стоит на столе так, словно сейчас будет идти съемка для какой-нибудь люксовой рекламы, а не трое почти родственников сядут за стол, чтобы насладиться праздничным тортом. Вилки, ножи, ложки — все они разложены около тарелок, салфетки изогнуты под причудливыми углами. Даже вазы с цветами и подсвечники…