Где начинаются мечты - Клейпас Лиза. Страница 18

Скорчив гримасу, Бронсон положил ложку в хрустальное блюдо с вареньем.

– Обучайте меня всему, чему желаете, миледи. Только не пробуйте меня переделать.

Он был неисправимо безнравствен, но в этой его убежденной безнравственности таился определенный шарм. Холли задавалась вопросом: почему она симпатизирует этому человеку? Может быть, она слишком долго жила исключительно среди достойных людей.

– Мистер Бронсон, – сказала она, – я надеюсь, что в один прекрасный день вы поймете, что половой акт может быть чем-то гораздо большим, чем вы привыкли его считать. Это возвышенное выражение любви… объединение душ.

Бронсон тихо рассмеялся: похоже, его позабавило, что она пытается просветить его в этом отношении.

– Это обычная телесная потребность, – возразил он. – Сколько бы ни старались многочисленные музыканты, поэты и романисты изобразить это дело в другом свете. И еще – это одно из моих любимых занятий в свободное время.

– Тогда поступайте, как вам угодно, – холодно ответила она. – Но только не в этом доме.

Он послал ей улыбку, целью которой было взбесить ее еще больше:

– Так я и сделаю.

Глава 6

Закери мчался в город на головокружительной скорости, пытаясь собраться с мыслями к предстоящему заседанию совета. Этого дня он ждал давно и с нетерпением. Он должен заключить сделку с двумя совладельцами крупного мыловаренного завода, чтобы усовершенствовать производство и выстроить новое жилье для многочисленных работников. Партнеры, оба из аристократии, не соглашались на такие расходы, утверждая, что завод приносит хорошие доходы и ничего менять не стоит. Они считали желание Закери ввести усовершенствования пустой затеей. В конце концов, заявляли они, рабочие привыкли к тем убогим условиям, в которых живут и трудятся, и не надеются ни на что другое.

От Закери потребовалось немалое упорство и немного запугиваний, чтобы заставить понять его точку зрения. Он утверждал, что люди станут работать продуктивнее, если их жизнь станет не такой убогой. Он прекрасно понимал, почему эти аристократишки в конце концов согласились на его требования. Они сочли себя слишком утонченными и благородными, чтобы заниматься подобными прозаическими вещами. Они предпочли оставить все ему, и слава Богу. Он вполне доволен. Теперь все, что хотел, он провернет и проследит, чтобы впоследствии это принесло хорошую прибыль. Возможно, их годовой доход даже удвоится, а завод будет образцом для других лондонских производств.

– Подписывайте и помалкивайте, – посоветовал один из партнеров другому. – Ведь пока что дела у нас с Бронсоном шли неплохо. С его помощью мои капиталовложения принесли самый большой доход, какой когда-либо был у моей семьи.

Предстоящая встреча и будущее завода – вот и все, о чем ему следовало бы сейчас думать. Однако голова его была занята леди Холли: ее милой серьезностью, когда его так и подмывало задирать и подзуживать ее, и печальным, нежным ртом, порой изгибавшемся в неожиданно юной улыбке.

Она казалась Закери неотразимой, хотя он и сам не понимал почему. Он и раньше встречал милых женщин, женщин добрых и добродетельных, вызывавших у него восхищение. Но ни одну из них он никогда не хотел. Доброта не волновала его. Невинность в любой форме не казалась ему возбуждающей. Он предпочитал проводить время со склонными к авантюрам опытными сердцеедками, у которых капризные глаза и чьи наманикюренные руки без стеснения блуждают под столом во время званых обедов. В особенности его покоряли женщины, внешне представлявшиеся истинным воплощением леди, но в постели оказывавшиеся законченными распутницами.

Леди Холли не принадлежала ни к одному из этих типов. Задачу уложить ее в постель нельзя рассматривать как приключение ни в каком смысле этого слова. Почему же при одной мысли о ней его обдавало жаром? Почему его охватывало возбуждение, когда он всего лишь находился в одной с ней комнате? Да, она хороша собой, но он и раньше знавал очень красивых женщин. У нее хорошая фигура, но не более, чем у прочих. К тому же она маленького роста. Губы его дрогнули в усмешке, когда он представил себе ее нагую, лежащую на шелковых простынях в его огромной кровати. Он не мог вообразить более увлекательного занятия, чем предаваться любовным играм с этой маленькой женщиной на своем широченном матрасе.

Но этого не будет никогда. К своему величайшему сожалению, Закери сознавал, что он слишком хорошо относится к леди Холли, чтобы попытаться соблазнить ее. Это приведет ее в отчаяние. Удовольствие, которое она испытает, очень скоро заглушат чувство вины и угрызения совести. И она возненавидит его за это. Лучше оставить все как есть, пусть довольствуется счастливыми воспоминаниями о покойном муже и бережет себя для встречи с ним в ином мире.

Физическое удовлетворение Закери мог получить и на стороне, но никто другой не заменит ему Холли. Она умна, принципиальна и очаровательна, и если он не станет вести себя слишком дурно, то сможет наслаждаться ее обществом целый год. Это куда дольше, чем одна ночь, какое бы удовольствие она ни принесла.

Холли предложила Элизабет прогуляться по саду, отложив занятия до тех пор, пока не узнают друг друга получше.

– Это мое любимое место для прогулок, – сказала Элизабет, подводя Холли к тропинке, производившей гораздо более «дикое» впечатление, чем остальной сад. Ступая по дорожке, вымощенной известняком, Холли любовалась огромными полянами подснежников. Вдоль дорожки росли декоративные деревья и кусты жимолости, наполнявшие воздух ароматом. Куда ни кинь глаз, все было густо усыпано розовыми пятнами цикламенов и алых клематисов, манящих Холли дальше и дальше по извилистой дорожке.

Беседуя с Элизабет, Холли поняла, что сестра Бронсона оказалась воистину незаурядным человеком. Натура у нее была жизнерадостная, при этом девушка вовсе не скрывала, что хорошо знакома с неприятными сторонами жизни. В отличие от барышни, едва ступившей за порог классной комнаты и смотревшей на мир сквозь шоры привитых ей наставниками представлений, Элизабет была рождена в бедности, в такой бедности, которая лишила ее всех девических иллюзий. Ее темные глаза слишком много повидали для ее возраста, и ей, казалось, было незачем нравиться кому бы то ни было, кроме самой себя. Эти качества вряд ли вызвали бы энтузиазм предполагаемых поклонников, если бы Элизабет при этом не обладала необычной романтической красотой, против которой большинство мужчин едва ли смогло бы устоять.

Отбросив назад темные локоны, Элизабет начала разговор с характерной для нее резкостью:

– Надеюсь, вы не очень плохо думаете о моем брате, леди Холланд?

– Я смотрю на него как на чрезвычайно незаурядную личность. – Холли пришлось ускорить шаг, чтобы идти с Элизабет в ногу, хотя та вовсе не торопилась.

– Значит, нельзя сказать, что вы невзлюбили его?

– Вовсе нет.

– Это хорошо, – с явным облегчением сказала Элизабет. – Но я бы не удивилась, если бы вы сочли его совсем испорченным. У Зака много плохих привычек, он довольно необузданный, не говоря уже о том, что жутко надменен. Но за всем этим скрывается самый нежный человек из когда-либо живших на свете. Вы, пожалуй, никогда его таким не увидите – он проявляет это только с мамой и со мной. Но я очень хочу, чтобы вы поняли – он определенно стоит того, чтобы ему помочь.

– Если бы я в это не верила, я никогда бы не оказалась здесь.

Они поднялись по пологому склону и подошли к двум длинным прямоугольным прудам. Было так рано, что над водой висел белый туман, а на листьях еще блестела роса. Глубоко вдохнув утренний воздух, Холли с улыбкой посмотрела на Элизабет.

– Ваш брат замечательно все это устроил. – Она жестом показала на ослепительную красоту окружающего пейзажа.

– Зак всегда делает все для того, чтобы добиться своего, – отозвалась Элизабет, замедляя шаг. Теперь они шли по каменному мосту, ведущему к саду. – Не важно, во что это обходится. Я никогда не видела своего отца – обо мне заботились только мама и Зак. Все мое детство Зак работал в доках, чтобы содержать нас. Но денег на сносную жизнь не хватало. Тогда Зак занялся боксом. Конечно, у него это хорошо получалось, но бои были такие жестокие… Я буквально заболевала, когда слушала рассказы о них. – Остановившись у дерева, сформированного в виде пирамиды из трех шаров, Элизабет откинула со лба буйные темные кудри и вздохнула. – После боя Зак приходил в вонючую старую лачугу, где мы жили… Боже! Какой у него был вид! Весь в крови и синяках, тело черно-багровое от кровоподтеков. Он не выносил, если к нему прикасались, даже не давал маме или мне натереть себя мазью. Мы умоляли его больше не заниматься этим, но если уж он решил что-нибудь, его не отговорить.