Жизнь Фениксов (СИ) - Овсянникова Татьяна Владимировна. Страница 13
— Мальки…
Нет, они никогда не унывали. Днем всегда ждали в гости Лильку — вот уж с кем точно можно было животики надорвать, а вечером для всех пела Женя Груздева. Лилька была из районного центра, поэтому приезжали к ней редко. У нее был неисчерпаемый запас баек, анекдотов и «вот те крест» правдивых историй.
— У нашей бабы Лизы груди аж до пояса- она когда к фельдшеру ездит, то лифчик одевает и их в трубочку скатывает, ну, чтоб в лифчик-то засунуть…
— И-и-и-и, — заходились от смеха слушательницы, — Ну ты же врешь все, Лилька…
Старшая медсестра Алевтина Федоровна была женщиной молодой и тоскующей без любви. Блондинка в теле, с роскошной грудью, гладкими уложенными в шишку на затылке волосами и высоким пронзительным голосом. Завидев Спиридона в коридоре, она надвигалась на него, неотвратимая, как судьба, теснила:
— Витенька, смотри, какую я себе распашоночку сшила, — оглаживала себя по груди, по бокам, демонстрируя обновку, — не жарко в ней, все дышит…
— Ну, все… Ему не спастись. Попадет сейчас под нее, как под каток… — комментировала Лилька. Они утыкались в подушки, давясь от смеха.
В Лилькиной палате лежала девочка с фамилией Попандопулах, красивая натуральная блондинка с голубыми глазами. Ее лечили препаратом, ампулу с которым она должна была каждый день брать у старшей медсестры. И каждый день происходило одно и то же. Раздавался высокий голос Алевтины Федоровны:
— ПопандОпола!
В ответ звучало невозмутимое:
— Я — ПопандопУлах.
— Возьми свое лекарство..
— Это она ревнует, что ты красивая, — объясняла Лилька причину забывчивости старшей медсестры. — Свои-то волосы она пергидролем красит.
И было непонятно, как такая веселая девчонка, как Лиля, могла заболеть.
Женька Груздева была из детдома. Родители от нее отказались, когда поняли, что с ней что-то не так: Женька всегда держала прижатой к себе неестественно вывернутую и согнутую в локте руку, ходила, раскачиваясь. На развитие травма повлияла тоже. Лицо Женьки — первое, что они видели, выйдя из комы: она сидела возле кровати и следила, чтоб не закончился раствор во флаконе капельницы, могла, если нужно, ее снять, гладила по руке:»Все хорошо! Все теперь хорошо!» Женя была их старше, девочка-женщина: на развитом округлившемся женском теле — маленькая, коротко, как у мальчишки, стриженная, голова. Ее выписывали и отправляли в детдом, а через несколько недель она с приступом поступала обратно. Так и жила. В больнице ей было лучше: здесь ее все знали, любили и жалели. За время каждого своего пребывания в отделении, она «прибарахлялась»: мамы «старожилов» уже ее знали и приносили платья, кофточки, юбки, но всему этому она радовалась до первой помывки в детдоме: когда возвращалась из душа — вместо обновок лежали уже чьи-нибудь старые вещи. Женька пела, красиво, чисто и волнующе. Неизвестно, кто и когда сочинял эти песни, но послушать их собирались со всего отделения. Когда они были помладше, то искренне считали, что если бы родители Женьки знали, как красиво она будет петь, то ни за что не отдали бы ее в детский дом. Женька раскачивалась в такт и пела про любовь:
— Они дружили с самого детства
Когда еще были детьми…
И часто-часто они клялися,
Что не забудут о любви…
Семнадцать лет мальчишке стало
И он в пилотчики пошел.
В машине звездной поднялся в небо
И счастье таи себе нашел…
Подобные тексты тогда никого не смущали, они ведь были про «настоящую любовь»:
Ах, ты не любишь,
Ну и не надо!
Я все равно тебя люблю…
Ну что мне стоит
Подняться в небо
И сделать «мертвую петлю».
Все они мечтали о любви, Верили, что любовь- такая же честная, как и смерть, приходит ко всем. Она найдет тебя среди тысячи здоровых девчонок. Часто любовь и смерть приходили вместе. Саня вспоминала хрупкую большеглазую Марину:
— Мне перед тем, как сюда попасть, привиделась огромная серая кошка — сидела у меня в ногах и смотрела на меня. Я даже не знаю, сон это был или явь. Бабушка сказала:»Это болезнь твоя…»
Марина умерла, вынашивая своего ребенка. В девятнадцать лет. «Смерть посетила твой дом, и я видела, как она скрылась с твоим малюткой. Она носится быстрее ветра и никогда не возвращает, что раз взяла!». Многие из них постепенно «сходили с дистанции».
Маргарита Львовна была дежурной медсестрой на их посту. Красивая, но злая, с пышными золотистыми локонами и всегда с модным маникюром, который она с удовольствием демонстрировала другим медсестрам, поясняя, что сделала его специально для вчерашнего «ну просто незабываемого свидания». Саню она не взлюбила с первого взгляда. Во время сончаса спать никому не хотелось: на улице стояла жара, цвели яблони под окнами и всем хотелось на улицу — гулять. Младшие девочки переговаривались и хихикали, перебегали, пригнувшись, от одной кровати к другой. Марго распахнула дверь палаты:
— В чем дело? Что вы здесь за балаган устроили? Взрослые уже телки, а ведете себя как малолетки. Что ты смотришь на меня, Суворова? Тебе не понятно, что в сончас нужно спать, а не мешать другим? Встань постой, чтоб в голове прояснилось.
Это повторялось в каждое дежурство Маргариты Львовны. Соня Геллер, бледная горделивая девочка, всегда державшаяся особняком, насмешливо заявила:
— В сончас вы все можете хоть на ушах стоять, все равно «в караул» Суворову выставят.
Вопрос: «А когда меня уже выпишут?» задавался детьми лечашему врачу каждый день, и Саня не была исключением:
— Раиса Михайловна, когда я пойду домой?
— Ну, дружочек мой, вот анализы сдадим — если будут хорошими, то на следующей неделе — может быть.
— А она и так уже в отличной форме, почти каждый день ведь тренируется — «в карауле» на сончасе стоит, — сказала Наташка.
— В каком еще «карауле»? — нахмурилась Раиса Михайловна.
— А ее Маргарита Львовнна во время сончаса ставит возле кровати.
Экзекуции прекратились, Марго оставила Саню в покое, но провожала «тяжелым» взглядом.
В один год на их этаже затеяли ремонт, и отделение перевели этажом ниже. Здесь тоже работал медбратом будущий врач, но только гораздо красивее Спиридона, и Света Коц, наконец-то вдосталь им налюбовавшись, заявила:
— Я выйду замуж только за такого, как он! Хорошенький! — наклонила голову набок, соединила руки перед грудью в кольцо и захлопала воображаемыми ресницами — как кукла Суок.
— Смазливый, — презрительно заметила Наташка. — Быть ему Мальвиной.
Ночью они с Наташкой ходили по подземному переходу в соседний больничный корпус — сдавать анализы крови, и наткнулись в одном из поворотов на Мальвину и медсестру из того же отделения — медсестра в спешке запахивала халатик, колпак съехал набок.
— Козел, — сказала Наташка. Жена Мальвины — интеллигентная нежная докторша — иногда приходила к нему в отделение.
В очередной ее визит Наташка стала фланировать мимо них с Мальвиной, а потом и вовсе подошла и поздоровалась с пребывающей в полном неведении супругой:
— Здравствуйте!
— Здравствуй, девочка!
Мальвина был спокоен, но из его глаз на них взглянула бездна.
— По законам детективного жанра теперь он должен нас убрать, как свидетелей, — сказала тогда подруге Саня.
В приютившем их отделении были боксы — в них лежали дети с белокровием. Они лежали здесь вместе с мамами. Из этих детей только один мальчик иногда выходил в общий коридор — Марат. Он был похож на актера индийского кино. Однажды вечером в палату заглянул Серега Юров — мальчик из их соматики:
— Привет. Можно к вам в гости? Но мы не одни…
Ребята привели с собой Марата. Они болтали, шутили, Марат предложил Соне сыграть партию в шахматы, что-то тихо говорил ей во время игры, глядя в глаза своими влажными очами. Бледная обычно Соня порозовела и обнаружилось, что она умеет смеяться. Мальчишки принесли с собой колоду карт — предложили перекинуться в картишки. Марат рассказывал анекдоты, и не все из них были «детскими». «Может, он с чем-нибудь другим лежит? Мало ли, один не дослышит- другой переврет..»— шепнула Сане подруга. Марат был их младше, но в нем не было «детскости». Может, его сознание проходило взросление в сжатые сроки, зная, что уже включен обратный отсчет? Он всех очаровал и пообещал:»Завтра вечером — снова у вас!» С утра возле боксов началась какая-то суета, забегали медсестры с полиэтиленовыми пакетами каких-то растворов. Потом все успокоилось. Вечером Марат не пришел. Заглянул Серега:»Маратику стало хуже». Еще часа через два снова началась беготня, и, наконец, закричала женщина. Потом все стихло. На следующий день, после сончаса они с Наташкой вяло тащились по больничному коридору. Им навстречу попалась высокая темноволосая женщина с огромной спортивной сумкой, она чуть не вдавила их в стену, проходя мимо. Сане показалось, что от нее исходит еле ощутимый запах спиртного.