Луна над заливом - Дашкевич Ольга. Страница 11

— Спорим, что мы выпутаемся? — спросил он, продолжая улыбаться. — Спорим на «американку»!

— Что еще за американка? — спросила Татьяна с подозрением.

— А ты не знаешь? — он удивленно поднял брови. — Мы все детство так спорили. Я ужасно любил выигрывать. Если выиграешь «американку», проигравший должен будет выполнить любое твое желание. Причем, в любую минуту. Правда, только одно. Но ощущение своей безграничной власти захватывающе. — Он вздохнул. — Наверное, поэтому мне никогда не удалось побыть каким-нибудь начальником: слишком я рвался к власти в детстве… Вот бодливой корове Бог рогов и не дал.

Он откинулся на подушку и сказал, мечтательно глядя в потолок:

— Но слово красивое — «американка». У меня оно почему-то не ассоциируется с американской женщиной. А только с тем детским закладом на пари. Я потому и гостиницу выбрал с таким названием — «Американа». Как бы детская игра для взрослых.

— Постой! — Татьяна вскочила. — Ты что, остановился в «Американе»?..

— Ну да.

Она восхищенно покачала головой.

— Ну, ты везунчик чертов!.. Сначала клад нашел, потом со мной встретился…

— Ах, ты, скромница!..

Георгий со смехом притянул ее к себе, но она нетерпеливо высвободилась из его рук.

— Подожди! Ты не понимаешь! Я серьезно! Просто… просто у меня в «Американе» работает лучшая подруга. Я утром ей позвоню. И все. Понимаешь? Она вынесет твои вещи. Запросто. Понимаешь?..

Георгий сел на постели и недоверчиво уставился на нее.

— Ты серьезно?

Она кивнула и улыбнулась.

Георгий восхищенно покачал головой и сказал:

— Да… я действительно везунчик.

Глава 10

Утро было сереньким, влажным, но не свежим, а душным, тяжелым. Воздух в маленьком номере, спертый и пахнущий плесенью, залеплял горло и нос, и вообще — у Татьяны болела голова. Даже не болела, а была какой-то ватной, тяжелой, как случается, если не высыпаешься несколько ночей подряд. Собственно, так оно и было: в эту ночь они с Георгием почти не спали, то обсуждая предстоящий день и «выемку денег», как выразился Георгий, то занимаясь любовью. А уже на рассвете, совсем сонный, заплетающимся языком, стряхивая пепел мимо пепельницы, он рассказывал ей про старинный гарнитур: серьги, кольцо и колье с изумрудами. Он говорил, что из всего клада это у него — самая любимая вещь. Говорил, что часто любовался им, гладил — похоже было, что камни носил очень хороший, светлый человек, такая у них была приятная аура.

— Если бы была жива моя мать, — сказал Георгий, уже почти засыпая, — я бы подарил этот гарнитур ей. А теперь подарю тебе. Спи.

И он уснул мгновенно, как провалился, а Татьяна еще некоторое время лежала с открытыми глазами, курила и думала о том, что получила, кажется, самое необычное признание в любви из всех, какие ей приходилось выслушивать в жизни.

Утром она проснулась под плеск воды в ванной и лежала, безуспешно борясь с усталостью и раздражением, вызванными духотой и головной болью, пока Георгий не появился из ванной, свежий и прохладный, хотя и по-прежнему небритый. За эти дни его щетина превратилась в мягкую темную поросль в итальянском стиле, и уже чуть курчавилась. Борода и усы росли у него очень красиво, ровно, намекая на благородство происхождения. Да и осанка, выправка… он был бы неотразим в военном мундире прошлого века, — подумала Татьяна, но тут ей стало стыдно, что она валяется, хмурая и нечесаная, в постели, тогда как Георгий выглядит как огурчик, и она быстро вскочила и, как девочка, порхнула в ванную. Впрочем, по тому, с каким удовольствием Георгий проводил ее взглядом, она поняла, что, даже такой замарашкой нравится ему, и ее настроение почти исправилось.

Приняв попеременно горячий и холодный душ, она немного пришла в себя, растерлась полотенцем, тщательно почистила зубы и поняла, что ей нечего надеть. Чистые носки кончились, не говоря уже о трусиках, с вечера она поленилась постирать, и теперь перед нею стоял невеселый выбор: то ли надевать вчерашнее, о чем она думала с содроганием, поскольку невозможно надеть на чистое тело несвежее белье, то ли постирать трусики прямо сейчас и надеть мокрыми, то ли не надевать ничего вообще. У нее была приятельница Ната, которая вообще не носила белья. Татьяна всегда считала это негигиеничным, но Ната только хохотала. «Гигиенично или нет, но зато как сексуально!» — говорила она, беззастенчиво закидывая ногу за ногу. И, надо отдать ей должное, вздохнув, признала Татьяна, отбою от мужчин у нее не было. То ли они каким-то шестым чувством улавливали отсутствие белья, то ли Ната сама давала им это понять, но они липли к ней, как мухи на мед.

Татьяна снова вздохнула и принялась стирать трусики под краном при помощи крохотного кусочка мотельного мыла. От этого мыла уже остался жалкий обмылок, а нового в этом затрапезном мотельчике, наверное, не полагалось.

Хорошо бы заехать хоть на несколько минут домой, — подумала Татьяна, — взять нормальный запас белья, еще несколько маек, мыло, шампунь… Впрочем, все это можно купить, — одернула она себя, — что это тебя домой потянуло? Устала бегать с Георгием по дорогам?

Легкий на помине Георгий деликатно стукнул в дверь.

— Таня, ты в порядке?

— Иду, — откликнулась она, выжимая трусики в полотенце и натягивая их влажными на подсохшее после ванны тело. К счастью, они были шелковыми, прозрачными, и обещали высохнуть минут через пять.

Выстиранные носки Татьяна повесила на спинку кровати и сказала с невеселой усмешкой:

— Видишь? Хозяйством занимаюсь. Белье постирала. Сделаешь ты из меня домработницу, чует мое сердце!

— Не домработницу, а кочевницу, — поправил Георгий со смешком. — Иди кофе пить, труженица банно-прачечного фронта. И звони своей подруге. Может, действительно, удастся вынуть деньги из номера, тогда я тебе сразу куплю большой мешок белья, чтобы можно было не стирать, а выбрасывать.

Татьяна забралась в кресло и с удовольствием взяла стакан с кофе. Она облюбовала это кресло, как кошка облюбовывает себе место в квартире, и Георгий даже не пытался в него сесть, молчаливо признавая ее приоритет. Татьяна улыбнулась сама себе.

— Что? — немедленно спросил Георгий. — Настроение хорошее?

— Настроение как раз не очень, — призналась Татьяна. — Ты хороший.

Он чуть приподнял недоуменно брови, его глаза смеялись. Татьяна дотянулась до своей сумки и, отставив на минутку кофе, набрала номер Ирины.

— Хелло? — та откликнулась после первого же звонка, в ее голосе, обычно тягучем и ленивом, Татьяне почудилась тревога, и она неосознанно стиснула трубку.

— Ирка, это я…

— Таня!.. Ты где? Танька!.. — Ирина так кричала, что ей пришлось чуть отвести трубку от уха.

— Ты что кричишь? Случилось что-то?

— Ну, ты даешь, мать твою!.. — Ирина аж задохнулась на том конце провода. — Тебя же вся полиция ищет! Наверное, вся полиция в Америке! Где ты? Что с тобой случилось? Ты цела? Ты знаешь, кто это сделал? Или… или это ты сама?..

— Что — сделал? — тихо спросила Татьяна. У нее неожиданно похолодели руки. Георгий смотрел на нее, не отрываясь, стакан с кофе замер в его руке, другая рука повисла в воздухе не полпути к пачке сигарет.

— Танька… ты что — ничего не знаешь? — голос Ирины изменился, она на несколько секунд умолкла в замешательстве, потом всхлипнула. — Полиция… обнаружила у тебя дома этого твоего мальчика… Ники. Буквально… буквально на куски разрезанным, Танька!..

Татьяна крепко зажмурилась.

Нет, подумала она, нет. Только не это. Не бедный, глупый, сладкий Ники, солнышко, мальчик мой, дурачок, за что… Он, должно быть, искал ее. И совсем не понимал, что им от него надо…

— Я тебе перезвоню, — сказала она чужим, скрипучим голосом и нажала на кнопку выключения телефона. Трубка выскользнула из ее руки и упала на пол, но Татьяна этого не заметила.

Ники, — думала она, стискивая руки и ломая пальцы, — бедный мой, бедный… Прости меня… солнышко… прости меня!..