Душа (СИ) - Селезнева Алиса. Страница 19

— Где ты сейчас? — вдруг произнёс он и посмотрел на потолок. — Почему-то мне кажется, что в раю.

— Конечно, в раю, — засмеялась я, жалея, что не могу пригладить его вихрастую чёлку. — Когда ты рядом и не хулиганишь, я в раю…

Вы, наверное, считаете, что между нами всё и всегда было идеальным? Смею вас расстроить: не всё и не всегда. Мы сорились, ссорились часто и, бывало, с пеной у рта, но это не мешало нам снова и снова возвращаться друг к другу…

В две тысячи седьмом году снег выпал рано. Уже к первым числам ноября были занесены все дороги, а по обочинам стояли сугробы в человеческий рост. Соседи с машинами жаловались на коммунальщиков и проклинали правительство, а я улыбалась, сжимая одной рукой томик стихов Ахматовой, а другой — горячие Ромкины пальцы. Мы сидели на подоконнике и отчаянно делали вид, что читаем. Марафон «Звёздных воин» подошёл к концу ещё вчера, а сегодня мы отмечали последний день каникул, играя в игру «Кошка министра» и попивая молоко с печеньем.

— Мне нужно уйти ненадолго.

Папа так резко заглянул в гостиную, что я едва не уронила Ахматову в свою кружку. Хорошо, что Ромка успел поймать её, едва заметно коснувшись ладонью моего обнажённого предплечья.

— Ненадолго. Минут на пятнадцать, — повторил папа, сделав ударение на последнем слове.

Я кивнула, он выдавил вялую улыбку. Было заметно, что уходить ему явно не хочется.

— Мы будем читать, — заверила я и помахала перед папиным носом «Записками юного врача». Ромка плотно сжал губы, чтобы не рассмеяться. Как только в замочной скважине провернулся ключ, он набросился на меня с дикими поцелуями.

— Ладно-ладно, не буду больше, — пообещал он, как только я начала уворачиваться. — Уже закончил, видишь?

В капитулирующем жесте он даже поднял руки над головой, но я всё равно слезла с подоконника. Нет, дело было не в том, что мне не нравилось целоваться. Очень даже нравилось, но иногда Ромка перегибал палку, и это «иногда» в последнее время стало проявляться слишком часто, особенно, если папа по каким-то причинам уходил из дома.

— Что-то не так? — нахмурившись, спросил он, когда я села в кресло и включила телевизор.

— Не так.

— Расскажешь?

— Мне не нравится, когда ты это делаешь?

— Что это?

Он чуть приподнял брови. Я прикусила губу, не зная, как сказать, что «это» означало лапать меня за грудь.

— Нам по шестнадцать лет.

— Мне через неделю будет семнадцать.

— Я уже купила тебе подарок.

— Хорошо, я понял. — Он спрыгнул с подоконника и, сжав мои запястья, заставил встать и посмотреть в глаза. — Больше никаких рукоблудий. Честно-честно. Что поделать? Сам себе выбрал строгую девушку.

— То-то же, — я щёлкнула его по носу, а потом крепко обняла. По правде говоря, я боялась, что он обидится или начнёт специально задирать меня фразами вроде: «Ну, тогда докажи, что любишь меня», но всё обошлось. В тот вечер обошлось…

Правда, на следующий день Ромка заболел и не пришёл в школу. Утром выяснилось, что у него бронхит, причиной которого стала вечно не застёгнутая куртка. На занятия я пошла одна, а вечером собиралась проведать его, но папа попросил меня остаться. Из школы он вернулся раньше, а по пути домой встретил соседа с дачи.

Соседа звали Вовой Стариковым. Рослый, белобрысый паренёк, на два года старше меня, приходился единственным сыном Анфисе Стариковой, председателю деревни, в которой жила тётя Глаша.

Вовку забрали в армию ещё летом, но послужить Родине, как следует, не дали. Высокий и красивый, он попал в Кремлёвский полк, но от бесконечного марширования начал хромать. О себе дал знать старый перелом на левой ноге, который он схлопотал лет восемь назад, гоняя на отцовском мопеде. Вовку комиссовали — поездом он добрался до нашего города, но на электричку до деревни опоздал, вот папа и оставил его у нас в гостях на день. Точнее, на ночь.

— Наташа, покажи Володе город. Сходите в кино или в галерею, — миролюбиво попросил папа, ставя чайник на плиту. — Я бы сам сходил, но ты же знаешь, ноябрь — это месяц ассоциальных семей. Не знаю, во сколько мы сегодня с Галиной Ивановной от Галимзяновых вернёмся.

Я вздохнула. Галина Ивановна два месяца назад стала нашим новым социальным педагогом. Худенькая, тихая девушка, лет на шесть старше меня, с большими оленьими глазами и белыми кудрями, как у Барби. Папа, конечно, мог бы и не помогать ей, но через неделю-другую таких гуляний по Галимзяновым и не только по Галимзяновым она бы уволилась, школа бы опять осталась без соцпедагога, а директор побитой собакой всё равно бы приползла за помощью к папе. Ему бы в любом случае пришлось разгребать эти дела, но уже в одиночку.

— А как же Ромка? — Отказывать папе не хотелось, но Рамку было жаль ещё больше.

— Так у него температура почти тридцать девять градусов. Куда ты пойдёшь? Оксана Леонидовна просила дать ему поболеть спокойно.

Я вздохнула и поглядела на Вовку: тот заискивающе оголил зубы.

Мы вышли из подъезда около пяти, а в девять уже вернулись домой. Заскочили в музей, поглазели на скелет мамонта, взяли билеты на третьего Шрека и немного прогулялись по скверу. В снежки не играли. В снегу не валялись. Лишь в самом конце, перед тем, как зайти в подъезд, Вовка вдруг поцеловал меня в щёку и поблагодарил за прекрасный вечер.

— Спасибо тебе. — Он засмеялся и похлопал мой капюшон. — Давно так не веселился. А то в деревне, то сенокос, то заготовки.

— Хорошо, — я кивнула. — Приезжай ещё — повторим.

В подъезд мы зашли вместе. Папа уже вернулся и вовсю чистил картошку для жарки. Сняв куртку и сапоги, я побежала ему помогать.

Перед сном я позвонила Ромке. Голос у него был уставшим и больным. Через каждое слово слышался кашель:

— Я тебя ждал сегодня.

— Твоя мама попросила не приходить. Видимо, боится, что я тоже заболею. Во всём дурацкая куртка виновата.

— Ясно. Что днём делала?

— Да так, ничего. Читала, — соврала я. Мне не хотелось говорить, что я бегала в кино, пока он лежал дома с температурой.

— Ладно.

— Лечись давай.

Он засмеялся и снова закашлял. Смех вышел лающий. Мы пожелали друг другу спокойной ночи и сбросили вызов. Я легла спать, а утром папа отвёз на вокзал Володю. В школу я шла на своих двоих и даже не подозревала, во что выльется мой вчерашний поход в кино…

На занятиях я снова сидела одна и от скуки перебирала листки тетрадей. Если кто-то и шептался сзади, то я не слышала. После второго урока мне объявили, что вечером я уезжаю в Санкт-Петербург на всероссийский конкурс по английскому языку. Я радовалась, грезила о победе и мечтала обнять Ромку. Казалось, что, если я не увижу его сегодня, то непременно умру. В конце концов, у нас оставалось всего шесть часов до разлуки на целых четыре дня.

В звонок пришлось звонить долго. Ромка почему-то не спешил открывать мне. В какой-то момент я даже решила, что дома никого нет. Убрала палец с белой кнопки, загрустила и уже собралась спускаться вниз, но дверь наконец распахнулась:

— Привет!

— Привет.

Он был одет в чёрный шерстяной свитер. На ногах тёплые носки, словно сваленные из овечьей шерсти. На щеках слишком густой и нездоровый румянец.

— Как самочувствие?

— Пойдёт.

Я улыбнулась и почему-то подумала о шарфе, которого явно не хватало в этом чересчур утеплённом образе.

— Впустишь меня?

— Заходи.

Что-то насторожило меня в интонации его голоса. Обычно Ромка никогда не вёл себя так. Не озирался по сторонам, не щурил глаза, не разговаривал сквозь зубы. Я списала всё на бронхит. Тётя Глаша с детства учила меня, что обижаться на больных мужчин — грех: «Нет ничего хуже, чем мужик с температурой тридцать семь и три, — говорила она, — отвратительнейшее создание». Я скинула ботинки, повесила пуховик на крючок и на всякий случай широко улыбнулась:

— Сделать тебе чай?

— Нет.

— Тебе что, льдинка в глаз попала? — миролюбиво съехидничала я, по привычке пытаясь пригладить его вихрастую чёлку. Он отодвинул голову и отступил назад. Моя рука замерла в воздухе на полпути к его лбу. — Ты как Кай из «Снежной Королевы».