Откровенные признания - Клейпас Лиза. Страница 40

У Ника вырвался стон, он посадил ее повыше, на самую выпуклость под брюками.

— Ты такая влажная… Лотти, я больше не могу… Сядь повыше, а ноги… да, вот так…

Она охотно повернулась к нему лицом, села поудобнее и чуть не задохнулась, когда он погрузился в нее, взявшись за бедра. Восхитительно огромный и твердый, он крепко держал ее, проникая все глубже от каждого толчка кареты. Лотти нетерпеливо потерлась о него холмиком и ощутила, как откуда-то снизу исходят волны жара. Ладонь Ника переместилась ей на спину.

От сильного рывка кареты ощущения стали неописуемыми, и Лотти невольно вскрикнула.

— У нас мало времени, — напомнила она срывающимся голосом. — До дома слишком близко…

Ник в отчаянии застонал.

— В следующий раз я прикажу кучеру провезти нас в объезд, через весь Лондон… дважды. — Он принялся дразнить ее твердую бусинку кругообразными движениями большого пальца, надавливая на нее все сильнее, пока Лотти не всхлипнула, ошеломленная неожиданной лаской. Приподнявшись над сиденьем, Ник с ворчанием уткнулся лицом в ее шею и быстро достиг сокрушительной кульминации.

Соединенные под множеством слоев ткани, они тяжело дышали, мало-помалу приходя в себя.

— Слишком мало, — наконец проворчал Ник, подхватывая ладонью ее упругие ягодицы и прижимая ее к себе. — Я не прочь продолжить.

Лотти поняла сокровенный смысл этих слов. Их потребность друг в друге была не просто физическим влечением. Лотти уже обнаружила, что быть вместе — это не просто спать в одной постели и предаваться любви. Но до сих пор она даже не подозревала, что Ник тоже знает об этом. Неужели он боится признаться в своих чувствах?

Глава 11

Лондон так разительно отличался от безмятежного Гэмпшира, что порой Лотти казалось, будто она попала в другую страну. У нее за окном столица — мир высокой моды и бесконечных развлечений, резких контрастов нищеты и роскоши, шикарных лавок и соседствующих с ними притонов и трущоб. За воротами Темпл-Бар начинался Сити, исторический и деловой центр города, а к западу от него раскинулись сады, аллеи, концертные залы и лавки, заваленные самым неожиданным товаром.

На второй неделе супружеской жизни Ник нашел удовольствие в том, чтобы всячески баловать Лотти, словно капризного ребенка. Он возил ее в кондитерскую на Беркли-сквер и угощал мороженым из каштанового пюре с засахаренными вишнями. На Бонд-стрит Ник накупил для жены самой разной французской пудры, десяток флаконов туалетной воды, несколько дюжин пар вышитых шелковых чулок. Лотти тщетно уговаривала его не тратить целое состояние на белые перчатки и платки и наотрез отказалась от розовых шелковых туфелек с золотыми кисточками, которые стоили больше, чем месячная плата за обучение в Мейдстоуне. Но Ник пропускал ее возражения мимо ушей и продолжал скупать все, что привлекало его взгляд. В последнюю очередь они заехали в чайный магазин, где Ник заказал полдюжины экзотических сортов чая в расписных банках с загадочными названиями «Ружейный порох», «Конгу» и «Сушонг».

Вообразив, какую гору коробок и свертков сегодня доставят посыльные в дом на Беттертон-стрит, Лотти ужаснулась и принялась уговаривать Ника образумиться.

— Больше мне ничего не нужно, — твердила она, — ноги моей больше не будет ни в одной лавке! Для такого расточительства нет никаких причин.

— Напротив — есть, — возразил Ник, помогая жене сесть в карету, заваленную сверточками и коробочками.

— Вот как? Какие?

Ник расцвел обаятельной улыбкой. Вряд ли он пытался купить ее благосклонность — Лотти и без того охотно отзывалась на его ласки. Может быть, он просто хотел вызвать у нее чувство признательности? Но зачем?

Жизнь с Ником Джентри оказалась загадочным чередованием минут прекрасной близости и воспоминаний о том, что в остальном они совершенно чужие люди. Лотти не понимала, зачем Ник каждую ночь покидает ее спальню, не позволяя себе засыпать рядом с ней. Но на фоне согласия, царившего между ними, эта странность выглядела безобидно. Ник отклонял робкие попытки уговорить его остаться, объяснял, что предпочитает спать один и что так им будет гораздо удобнее.

Лотти вскоре выяснила, что с Ником не стоит заводить разговоры на некоторые темы, от которых он вспыхивает, как порох от искры. Она больше не пыталась расспрашивать его о детстве и о тех временах, когда он носил другое имя. Когда Ник злился, он не кричал и не швырял в нее чем попало, но словно каменел, уходил из дома и возвращался лишь поздно ночью. Еще Лотти узнала, что Ник ненавидит беспомощность, предпочитая всецело распоряжаться своей жизнью. Он считал, что настоящий мужчина обязан уметь пить, не пьянея, — и при этом иногда злоупотреблял спиртным. Даже такой доступной роскоши, как сон, он не любил предаваться слишком часто, поскольку не желал надолго терять бдительность. Как и объясняла Софи, Ник не допускал никаких проявлений слабости и упрямо уверял, что не чувствует боли.

— Но почему? — недоуменно допытывалась Лотти у Софи, отправляясь с ней на примерку или за готовыми нарядами. — Чего он боится, если постоянно вынужден оставаться начеку?

Долгую минуту сестра Ника смотрела на нее так, словно ответ уже был готов сорваться у нее с языка. Ее синие глаза наполнились печалью.

— Надеюсь, когда-нибудь он доверится вам, — тихо произнесла Софи. — Такую ношу нелегко тащить в одиночку. Скорее всего он молчит, не зная, как вы отнесетесь к его признанию.

— К признанию в чем? — уточнила Лотти, но Софи не ответила.

Что же это за страшная тайна? Лотти напрасно ломала над ней голову. Ей осталось лишь предположить, что Ник кого-то убил — скорее всего в припадке бешенства. Ничего хуже представить себе она не могла. Она помнила о его преступном прошлом и допускала, что прежде он совершал постыдные и достойные осуждения поступки. Но при этом Ник был настолько сдержан, что Лотти всерьез опасалась никогда не узнать, что у него на душе.

А в остальном Ник оказался неожиданно нежным и щедрым мужем. Он выспрашивал у Лотти правила этикета, которые вдолбили ей в школе, останавливал ее, просил подробных объяснений. По вечерам он необидно подшучивал над ее скромностью, раздевал ее при свете лампы, целовал с головы до пят, поставив перед зеркалом, выбирал изощренные позы, отчего Лотти становилось и сладко, и стыдно. Ник умел воспламенить ее единственным взглядом, мимолетной лаской, одним словом. Дни проходили, окутанные дымкой любовного влечения, в ежеминутных воспоминаниях друг о друге.

Когда прибыли ящики с книгами, Лотти завела обычай по вечерам читать Нику в постели. Иногда, слушая ее чтение, Ник укладывал к себе на колени ее ноги и массировал ступни, щиколотки, перебирал пальцы. Стоило Лотти сделать паузу, и она видела, что Ник смотрит на нее не отрываясь. Это зрелище ему никогда не надоедало, он словно пытался разгадать какую-то тайну, скрытую в глубинах ее глаз.

Однажды вечером он взялся учить ее играть в карты и за каждый проигрыш потребовал интимных ласк. Игра завершилась сплетением рук и ног на ковре, причем Лотти задыхающимся голосом обвиняла Ника в мошенничестве. В ответ он лишь усмехнулся, сунул голову к ней под юбку, и обвинения утихли сами собой.

Ник оказался замечательным компаньоном — непревзойденным рассказчиком, превосходным танцором, искусным любовником. Он умел дурачиться, но не выглядел при этом глупо, никогда не утрачивал мудрости, которой хватило бы, вероятно, на несколько жизней. Он возил Лотти по Лондону с неиссякаемой энергией, знал буквально все и вся. Не раз на балах по подписке, на вечеринках в узком кругу и даже на прогулках в парке Лотти замечала, какое внимание привлекает ее спутник. Одни считали Ника героем, другие — отщепенцем, но в любом случае стремились познакомиться с ним. Мужчины торопились обменяться с ним рукопожатием и выяснить его мнение по множеству вопросов. Женщины жеманились, хихикали, беззастенчиво флиртовали с ним даже в присутствии Лотти. Подобные авансы донельзя раздражали Лотти, и она вскоре поняла, какие чувства испытывают ревнивые жены.