Недостойный сын (СИ) - Лахов Игорь. Страница 10

— Тем более! Значит, это привычная модель поведения. Потом, естественно, постараюсь укрепить всех в вере, что становлюсь другим, но на первый раз и такое сойдёт.

— Смотри сам. Это теперь твоя голова и как рисковать ею — тоже твой выбор. Сегодня отлёживайся и отмывайся, а завтра жди родителей. Их зовут…

— Уже пришло. Венцим и Литария. Папаша с виду суров, но мягкотел, а мама наоборот. Её Ликкарт даже побаивался немного.

— Её все побаиваются! — хмыкнул Жанир. — Даже я, слуга божий, и то остерегаюсь лишнего при ней ляпнуть.

— Сурова?

— Что ты! Ласковая! Прелестная, несмотря на все годы и потрёпанные тобой нервы, но сила внутренняя не чета многим, по ошибке называющих себя мужчинами. Умна. В молодости, когда я ещё был далёк от мысли встать на стезю мерта, был в неё без памяти влюблён и серьёзно соперничал с твоим отцом за право поцеловать перед алтарём. Чувства со временем угасли, а уважение осталось. Будь с ней осторожен.

— Буду. Что по отцу? Краткая характеристика?

— Тоже не дурак и не мягкотел, как думал Ликк. Несколько лет командует раладой [16] — эскадрой из двадцати кораблей, Восточного побережья, давя пиратов. Больше военный, чем политик, поэтому ренгафару [17] — предводителю эскадры, Венциму присуща прямолинейность. Если видит чётко поставленную цель, без колебаний идёт вперёд. Только направление ему обязательно показать надо — чем Литария и занимается всю их совместную жизнь. Вдвоём твои родители представляют идеальную пару, в которой «голова» хорошо управляет «телом». Венцим с виду жёсткий человек, но в душе сентиментален… Наверное, поэтому Литария его и выбрала тогда… Извини! Я сейчас не об этом! Выбор был правильный!

— А что сестра? Эээ… Имя напомни, — немного слукавил я, притворяясь, что запамятовал его.

— Сарния. Пока её ждать не стоит — как и говорил, сейчас далеко от тебя прячется. Она одновременно взяла нежность матери и сентиментальность отца. Головушка светлая, но эмоции частенько перебивают здравые мысли. На мой вкус, если уменьшить её чувственные порывы хотя бы на треть, то могла б посоперничать и с самой экангандой Ирисией — пусть не во всём, но во многих вещах, точно. Ты на неё имел большое влияние с детства, пока совсем не зарвался. Теперь же страдает от разочарования и хоть любит… Учти! Как брата любит! — тряхнул присмер перед моим лицом указательным пальцем. — И хоть любит, но одновременно и боится. Думаю, что с Сарнией наладить контакт будет сложнее всего, ведь крушение идеалов для таких особ бесследно не проходит.

— Понятно, — вздохнул я. — Семейка разноплановая, требующая индивидуального подхода.

— Хорошая семья, иномирец! — жёстко ответил Жанир. — Я всю жизнь рядом с ней, и если ты попытаешься навредить хоть кому-то, то…

— Знаю, Ваше Безгрешие! Смерть! Можете не продолжать и не волноваться. Есть кто-то ещё из близких родственников, на которых стоит обратить особое внимание?

— Остальные не представляют интереса, — пожал плечами мгновенно успокоившийся жрец.

А вот тут он темнит! Не верю, что просто так упустил из виду родного дядю по материнской линии, тоже священника неслабого ранга канмерта [18] Браира, второго лица в храме бога Хирга Двуликого. Почему? Ведь должен же знать, что тот тесно общался с Ликкартом. Ладно! Пока делаю «лицо кирпичом», изображая, что не в курсе… но зарубочку в памяти оставлю.

— Нет так нет… Друзья? Товарищи?

— Посещать могут лишь родственники. А друзей как таковых не имеешь. Приятелей, попавших под влияние, навалом. До поры до времени каждый из них считал тебя своим другом, так как Ликк умеет манипулировать людьми, но, извини, дружить с тобой — это всё равно, что из чана дерьмо хлебать.

— Жаль… Всё больше убеждаюсь, что лучше бы попал в тело простого возничего, каким и доживал свою жизнь на Земле, а не в извращённого аристократа. Кусок хлеба, добытый честным трудом в компании верящих в тебя людей, намного вкуснее всех этих ублюдских «разносолов». Ещё ничего не случилось, а уже тошнит от будущего.

— Не всё так печально, — возразил Жанир. — И среди простых борга, и среди избранных хватает всяких — хороших и плохих. Мерзость всегда заметна больше, отравляя жизнь. Тебе не повезло с телом, но повезло с новой семьёй. Достойные люди! Даже наш канган Тойбрел Звейницилл справедливый человек, не желающий никому зла без веской на то причины.

— Ага! Поэтому чуть не траванул!

— За дело же. И пока отказался от этого намерения — учти это в своих умозаключениях.

— Слово «пока» мне не нравится… Что ты, Ваше Безгрешие, наплёл ему про меня?

— Меньше ехидства, Ликкарт! — быстро поставил на место присмер. — Я, конечно, теперь как бы близкий тебе человек, но помню, кто есть кто.

— Извините! — искренне покаялся я. — Мозги старые, да молодое тело даёт о себе знать. Видно, гормоны.

— Гормоны?

— Кровь горячая кипит, если вкратце.

— А! Так бы и сказал! Понимаю! Даже хорошо, что таков — больше на прошлого Ликкарта похож. Только не перестарайся. Всё! Мне пора! Не одним тобой день наполнен. Обживайся, думай, приведи себя в порядок и… рассмотри, что хотел у себя под пупком рассмотреть! — закончил шуткой разговор жрец, давая понять, что удовлетворён диалогом.

Один оставался недолго. Буквально через пять минут явился Патлок Болтун, уже не в потёртом костюме тюремного стражника, а в достаточно приличном прикиде, пусть и не очень знатного, но и не последнего воина. На пальце большой серебряный перстень, рубашка с большим, расшитым узорами воротником, лежащим поверх добротной кожаной куртки, стойкий запах местного парфюма… Красавец! Блюдёт себя, дамский угодник! Правда, и этот вид может быть ещё одним театральным костюмом, а на самом деле, дома в шкафу вдали от посторонних глаз висит родная ряса мерта, по которой Патлок очень скучает. Совсем не удивлюсь подобному!

— Ну что, Ваш Милсердие! — с ходу заявил он. — Тута повеселее жить будет! Чегось изволите? Поедите или омовение вначале?

— Мыться! — не раздумывая, почти прокричал я. — Чувствую себя мусорной кучей, а не человеком!

— Понимаю. Оно завсегда так, когда в простолюдинской тюрьме отсидишь! Вот, помню, с десяток рундин назад…

— Воды! Много и тёплой! Нет! Горячей! Всё тело зудит от грязи!

— Ох, прощения просим! Опять заболтался, значится! Щас бездельников позову — всё будет!

Два дюжих хлопца сноровисто натаскали воды. От их предложения банных услуг наотрез отказался и, забравшись в чан, долго тёр себя мочалкой из коры какого-то дерева, обильно посыпая розовым пенистым порошком. Ополоснулся, вытерся насухо и, облачившись в новую, заботливо принесённую Патлоком одежду, снова направился к зеркалу.

Да! Так намного лучше! Теперь вижу, что не простых кровей, а благородных! Оранжевая блестящая сорочка, накинутый на неё жилет, штаны с лёгким галифе и невысокие мягкие сапоги — всё сидело как влитое. И пусть одежда была с лёгким намёком на небрежность, но это только подчёркивало её дороговизну. Даже недельная небритость была к месту, придавая некую ироничную мужественность.

Долго рассматривал себя, придавая телу различные картинные позы и строя гримасы. С мимикой ещё надо поработать — привык к прошлому невзрачному лицу и пытаюсь скрыть дефекты стёршихся от времени зубов или блёклость старческих глаз. А тут всё «новенькое», не потасканное жизнью и фотомодельное! Шикарный, этот Ладомолиус, мужик! Яхту на задний план, пару красоток в бикини, и готова обложка для модного журнала! Но чего нет, того нет — только любопытная морда Болтуна иногда мелькала в отражении за моим широким плечом.

— Вы, ри Ликкарт, прям, как первый раз себя видите! — наконец, не выдержал он длительного молчания. — Моя Пунцерия и то меньше у зеркала крутится! Осторожнее с ним! Врать не буду — сам не видел, но один знакомый рассказывал, что у его троюродного деда был свояк, который тоже пялился, пялился в стекляшку проклятую, а потом упал замертво! Сам помер, а отражение стоять осталось… Видать, душу себе зеркало забрало!