Божьим промыслом. Стремена и шпоры (СИ) - Конофальский Борис. Страница 4

— Неплохо, неплохо, — и похлопал его по плечу.

После чего с охраной отбыл к себе, напомнив Брюнхвальду, чтобы тот оставлял на ночь в казармах, кроме ротных, ещё и старшего офицера.

Барон собирался звать их поутру, но господа сами пришли к нему в гости, пока он ещё не лёг спать. Волков обрадовался тому и пригласил их выпить вина, а когда понял, что они ещё и голодны, велел слугам приготовить им яичницу из десятка яиц. И пока прапорщик Брюнхвальд и фон Готт ели, рассказывали ему.

— Те, кто постарше, те помалкивают, но косятся, хитрецы, — говорил фон Готт. — А молодые ублюдки стали задираться почти сразу, как мы там появились.

— Но мастера приняли вас в учение? — спрашивал генерал.

— Приняли, приняли, — соглашался Людвиг, — один мастер Киммер, а другой мастер Монтанари, — фон Готт усмехнулся. — Он так забавно разговаривает. Смуглый такой, как будто крестьянин. Он к нам хорошо отнёсся.

— Вы расскажите, как вас там встретили местные ученики.

— Плохо, — отвечал Максимилиан. — Молодые волками смотрят.

— А старшие? — спросил барон.

— Старшие молчали, — продолжал прапорщик, — но казалось мне, что как раз они-то и подначивают молодых.

— Верно, верно, мне тоже так показалось, — поддержал товарища фон Готт, хлебом размазывая по сковородке желток четвёртого яйца. — Говорю же — хитрые ублюдки.

— Но вы же не отвечали на их выпады? — уточнил барон.

— Нет, господин генерал, — заверил его молодой Брюнхвальд. — И им наш Людвиг ответил так, что у них задора поуменьшилось.

— Интересно, и что он им сказал?

— Они поначалу стали задирать меня, но я не отвечал, даже головы к ним не оборачивал, тогда один из них, некто Вебер…

— Сопляк лет семнадцати, — вставил восемнадцатилетний фон Готт, продолжая уничтожать яичницу.

— Да, — продолжал Максимилиан, — так он стал говорить, что либо я мул бессловесный, либо самый известный трус, а фон Готт и отвечает ему, что генерал фон Рабенбург дозволил нам сюда ходить при условии, что мы не будем потакать задирам.

— А ещё я сказал, что господин Брюнхвальд убил людей вполовину от того, что есть сейчас в зале, и за его храбрость генерал назначил его своим знаменосцем. И что нужно быть дураком, чтобы задирать такого. Уж тогда они попритихли немного.

— После этого, — продолжал Максимилиан с улыбкой уверенного в себе человека, — фон Готт ещё им поклонился и извинился. Чтобы не вышло чего. А те в ответ носы задирали.

— Они бы и хотели позадираться, но им мастера не разрешали, — добавил фон Готт.

— Да, а когда мастер Монтанари и Людвиг вышли на арену с шестами — мастер хотел посмотреть, на что способен фон Готт, — так многие позабыли про свои занятия и пошли глазеть.

— Это почему же? — поинтересовался генерал.

— Фон Готт с шестом не уступал мастеру.

— Вот как? — удивлялся Волков и смотрел на молодого офицера. — Шест? Не многие юноши интересуются простой палкой.

— Не знаю… — отвечал тот пожимая плечами. — Мне нравится. Копьё и шест, да и вообще любое древко, хоть алебарда, хоть протазан. Да и молот тоже.

— Вот и прекрасно, — произнёс генерал и, чуть подумав, встал и, подойдя к комоду, взял лежащий на нём кошелёк, достал из него монету, — у нас в атлетическом зале всегда стояла двухвёдерная бочка с белым столовым вином. Вино было разбавлено вполовину, мы пили его вместо воды.

Генерал положил монету на стол перед Максимилианом.

— А где это было? — поинтересовался фон Готт.

— Я служил в гвардии одного герцога, — ответил Волков и продолжил: — Купите вина, отвезите его в школу, предложите всем, кто пожелает.

— О! — воскликнул фон Готт. — Лучше вина нет способа завести приятелей.

— Если только хороший обед, — произнёс Максимилиан, забирая деньги со стола.

Глава 3

Утром он проснулся и лежал в темноте, ожидая, пока кто-нибудь из слуг придёт и принесёт лампу.

И вскоре в комнате появился Томас с лампой и произнёс негромко:

— Господин, утро.

— Я знаю, я не сплю. Который час?

Но он спрашивал напрасно, парень ничего не знал про часы и ответил, как отвечал всегда в подобных случаях:

— Народ пошёл к утренней. Как позавтракаете, так и рассветёт.

— Не слышу что-то колоколов, — Волков вылез из-под тёплой перины. — Давай мыться.

Пока Томас и Гюнтер вносили в спальню тёплую воду, мыло, полотенца и почищенную одежду с обувью, он слышал, как кто-то разговаривает в приёмной.

— Кто там? — спросил генерал у слуг. — Хенрик?

— Господа Хенрик и фон Флюген, — отвечал Гюнтер, наливая ему в ладони воды из кувшина. — Господин фон Флюген желает вас видеть. Ждёт уже давно.

— Фон Флюген? Ждёт давно? — барон даже удивился. Мальчишка был немного ленив и часто просыпал и забывал про свои обязанности, за что получал нагоняй и от старших товарищей, и от самого генерала. И тут вдруг ждёт. — Ну хорошо… Пусть войдёт.

— Доброго вам утра, господин генерал.

Едва Томас сказал, что генерал ждёт его, юноша уже был в спальне, кланялся и вместо Гюнтера, который уносил грязную воду, стал подавать генералу одежду. Но сам речь ни о чём не заводил, и тогда Волков спросил у него:

— Вы сегодня что-то очень рьяны, господин фон Флюген. С чего бы вдруг такое усердие?

Подавая колет генералу, молодой человек произнёс:

— Прапорщик Брюнхвальд и второй ваш оруженосец ходят в местную фехтшуле, и я тоже желаю с ними. Но фон Готт говорит, что без вашего дозволения мне с ними идти нельзя, хотя я сам могу за себя заплатить.

— Они ходят туда для дела, — почти строго отвечал ему барон.

— И я хочу для дела, — тут Томас принёс в комнату кувшин с молоком и кофейник на подносе, так фон Флюген схватил с подноса чашу для кофе и кофейник, чашу поставил перед генералом и стал наливать в неё горячий кофе, — я тоже хочу учиться в той школе.

— Они там не для того, чтобы учиться, обучить вас смогут и многие сержанты и офицеры из наших людей. У нас много искусных бойцов. Прапорщик Брюнхвальд говорит, что наш капитан Нейман многим нос утрёт, и с мечом, и с алебардой, — и, видя, что молодой человек сразу после его отказа насупился, он добавил уже тише: — А господа ходят в школу для того, чтобы подружиться с молодыми горожанами. Я их для того туда и послал.

— Ах вот как?! — фон Флюген сразу ожил. — Так я же прекрасно со всеми дружу. Да, спросите хоть у кого, я со всеми дружу, и с капитанами и ротмистрами.

— Нет…, — барон чуть подумал и покачал головой. — Вас будут задирать и оскорблять, вы не выдержите и схватитесь за меч. Убьёте или пораните кого-нибудь, и в городе бюргеры поднимут восстание против нас. Нет, нет…

— Господин генерал, — продолжал упрашивать юноша. — Я уже на военной службе привык к оскорблениям! Как только Хенрик меня ни обзывал: и болван, и дурак, и осёл, и лентяй, и ещё по-всякому, но я всё терплю. И я обещаю, что за два дня с кем-нибудь в той школе подружусь. Если не подружусь в два дня… то больше и ходить туда не стану.

И тут генералу пришла в голову одна мысль, он внимательно глядел на своего оруженосца, слушал его. И наконец произнёс:

— Хорошо, господин фон Флюген, я дозволю вам сходить с прапорщиком и фон Готтом в фехтовальную школу, но предупреждаю, что вы не должны поддаваться ни на вызовы, ни на оскорбления, даже ежели оскорблять будут вашу матушку или нашу Церковь.

— Так и будет, поверьте мне, господин генерал. Ни с кем драться не буду и ругаться не буду, — заверял его юноша. — И обязательно с кем-нибудь там подружусь.

— И не думайте, что вы будете там прохлаждаться целый день. Чтобы до обеда вернулись в казармы и занялись моими лошадьми. Попоны все надобно выстирать и потники — найдите желающих, деньги я вам потом отдам, — и как следует вычистите моего рыжего.

— Я вернусь и всё сделаю, — радостно обещал фон Флюген перед тем, как убежать.

А генерал наконец приступил к своему завтраку, а слуги начали ставить перед ним блюда с варёными яйцами, сырами, теплое молоко и мёд, хлеб и сдобные булки, доливали ему в чашку кофе и пододвигали поближе блюдца с сушёными фруктами.