Божьим промыслом. Стремена и шпоры (СИ) - Конофальский Борис. Страница 44

— Вот как?

— А то вы не знаете? — продолжал шептать Гонзаго. — Весь город о том лишь и говорит, — он сделал паузу. Его неумытое лицо было серьёзно, смотрел разбойник на всё загнанным волком. — Верный человек сказал мне, что городской прокурор ездил нынче в сенат, просил денег, сто монет, чтобы объявить награду. Сто монет не за поимку, сто монет тому, кто лишь укажет на злодеев, даже если что-то просто слышал про тех, что совершили святотатство.

— О, — соглашался с озабоченностью бандита генерал. — Видно, это для них важно.

— Ещё бы! — продолжал Гонзаго. — Весь город о том говорит. Дамы из первых семейств приезжали к храму мыть его, не побрезговали.

Волков заметил, что храбрый человек, сидящий перед ним, если и не был напуган, то явно был встревожен. И для генерала это был хороший признак. Отличный признак. Признак того, он находится на правильном пути. И, почувствовав это, он решил не миндальничать, а брать, что называется, быка за рога.

— Друг мой, с храмом всё вышло так, как я и хотел, — произнёс он, получив в ответ лишь удивлённый взгляд собеседника. Уж и не знаю даже, что вы за человек, говорил взгляд трубочиста. И, не обращая на это удивление внимания, барон продолжал: — Надобно то же самое сделать и с молельным домом еретиков.

— Что? — ловкач, уверенный в себе разбойник даже растерялся, услыхав такое. А потом и закачал головой: — Нет. Нет… Вы уж извините меня, добрый господин, но нет… Человечек, с которым я делал дело… Так к нему приходили судейские, расспрашивали, он от страха чуть не помер.

— Ты же говорил, что он такой храбрец, что все-все церкви в городе за деньги готов перемазать? — насмешливо напомнил генерал трубочисту.

— И я так думал, а оно вон как развернулось… Оно… Как судейский человек придёт да начнёт расспрашивать, у многих храбрости поубавится, — разумно предположил Гонзаго. И, чуть помолчав, добавил: — Особенно когда на площади народ орал: «четвертовать, четвертовать»…

Генерал засмеялся; он всем своим видом показывал трубочисту, что ничего страшного не произошло, мало ли, кто там что орёт на площадях, сам же тем временем снова полез в кошель, в отдельный его кармашек, и достал оттуда три — три! — золотых дублона. И, укладывая монеты на стол перед трубочистом, произнёс:

— Повышаются риски — повышаются и ставки.

Но золото, лежащее на столе, произвело на трубочиста обратный эффект, он снова стал качать головой и даже поднял руки.

— Нет, не нужно мне; вы, добрый господин, даже и не просите!

— А я и не прошу, — вдруг резко сказал генерал и, поймав трубочиста за грязный ворот, дёрнул на себя, — тебе, дураку, плаха грозит с палачом, который тебя порубит, как говядину, на куски. И единственный, кто тебя может защитить от этого, сидит перед тобой и предлагает тебе кучу денег. Понимаешь? Я единственный, кто тебя может защитить. Так что прекрати ерепениться, бери деньги и делай то, что должно. И не бойся никого, в худшем случае уйдёшь из города со мной, я тебя не брошу.

Гонзаго ничего не отвечал, только смотрел на барона; он размышлял, и эти размышления давались ему непросто. Трубочист всё никак не мог принять решение.

— Бери, говорю, золото, — продолжал генерал, наконец выпуская одежду собеседника и меняя тон на более мягкий. — Одни золотой отдашь своему храброму золотарю, два — твои. Хорошие деньги, хоть и риск немалый.

Гонзаго, хоть всё ещё тревожился и опасался, но на монеты, что лежали перед ним, уже поглядывал. Ему не хватало самой малости, чтобы взять деньги, и генерал нашёл, что добавить к уже сказанному.

— Даю тебе слово Рыцаря Божьего, что, случись с тобой беда, твоя семья будет жить в сытости.

После этого Гонзаго молча встал и сгрёб золото со стола.

— Дело должно быть сделано нынче ночью, — произнёс генерал. — Молельный дом еретиков находится у Восточных ворот.

— Я знаю их церковь, — заверил генерала трубочист.

— Скажи золотарю, чтобы товар свой не экономил, — сказал Волков бандиту, прежде чем тот ушёл, — залейте их капище как следует.

А когда трубочист ушёл, к нему вернулся аппетит, его настроение улучшилось. Странное дело, но он почему-то был уверен, просто знал, что этот ловкий человек всё сделает, всё устроит, как нужно. И то, что этой грязной работой не придётся заниматься его офицеру и его солдатам, радовало его. И даже возвращение Хенрика с докладом, что какие-то типы торчат рядом с казармами, ни настроения, ни аппетита ему не испортило. А вернувшийся фон Готт ещё и улучшил его настроение, сообщив, что Фриц Ламме покинул город, выехав из ворот перед самым их закрытием.

Он с удовольствием съел всю курицу и выпил немало вина из запасов полковника Брюнхвальда, которые тот закупал для офицерского стола. И когда вернулся капитан Нейман и сел перед генералом, желая доложить об увиденном, тот произнёс:

— Дорогой капитан, рад сообщить вам, что в том недостойном деле, о котором я упоминал, ваше участие не нужно.

— Вот как? — в вопросе капитана прозвучало разочарование. Кажется, он хотел проявить себя, а уж в каком деле — в деле, достойном звания офицера или в каком-то грязном, — ему было всё равно.

— Да, нашлись люди, которым это дело по их достоинству, — и теперь генерал уже точно видел, что капитан расстроен и поэтому продолжил — Но у меня есть ещё одно дело, — тут Волков сделал паузу.

— Так скажите мне, что за дело, — настоял офицер.

— Дело-то очень… Деликатное. Дело, достойное не храбреца, как вы, а скорее, человека, что готов на поступки тайные, которые не должны быть преданы огласке.

— Я возьмусь за всякое дело, коли вам, господин генерал, оно будет полезно, — сразу уверил барона капитан. — А уж про то, что буду до конца дней своих про дело ваше нем как рыба, а то и вовсе забуду про него, так о том даю вам своё слово. Слово чести.

— Это как раз то, что я и хотел от вас услышать, — произнёс барон. Он не собирался сейчас продолжать этот разговор, и капитан, откланявшись, ушёл. Но перед этим сказал:

— Уж только дайте мне шанс проявить себя, господин генерал.

И Волков обещал ему это. К нему уже собирался подсесть Карл Брюнхвальд; барон видел, что его товарищ давно желает с ним поговорить. Дел и вправду накопилось немало, один вопрос с дровами нужно было решить: холодные сквозняки в казармах выдували всё тепло, дров купельных на месяц уже не осталось; да и вода в колодцах кончилась, а той, что собиралась за ночь, едва хватало лошадям; и ещё была куча всяких мелочей, на улаживание которых требовалось «добро» генерала, но и на этот раз начальнику штаба не удалось поговорить с командиром, так как вернулся майор Дорфус и сразу уселся за стол к генералу, и не просто уселся, ещё и принёс свою карту, разложил её перед Волковым.

— Осмотрелся я там, — он стал указывать на точки на карте. — Хорошо, что съездил, вот тут переулок, этого переулка не видел раньше, нужно отметить будет, — майор ткнул пальцем, — а ещё не видел вот этой заставы городской стражи. Тут околоток, а вот тут у них застава с рогатками, улицу на ночь перекрывают — наверное, от воров. Или чтобы приезжие не ставили телеги на улице.

— Дом Рейнхаусов посмотрели? — разглядывая карту, спрашивал барон.

— Посмотрел. Дом крепок у еретика.

— Крепок? — переспросил генерал. И в его голосе послышалось некоторая тревога.

— Крепок, но не цитадель, — успокоил его майор. — Ворота во двор отличные, но зато стена невысокая, можно будет перелезть и с той стороны их открыть; двери в дом тоже крепкие, но я возьму с собой бревнышко… пять-шесть ударов, и покончу с ними. А ещё на эту улицу выходит одна стена дома, — он снова указывал пальцем, — там есть окна на первом этаже, они, конечно, закрыты ставнями, но ставни уложены не заподлицо и дерево не толстое, топорикам как раз под силу будут. В общем, ничего страшного, вскрою домик, слуг, говорят, там не много, четверо всего, и один из низ стар, а двое так и вовсе бабы, в семье четверо мужчин, я возьму с собой пару дюжин, не считая трёх десятков молодчиков нашего хранителя имущества; думаю, что справимся.