Москит. Конфронтация - Корнев Павел Николаевич. Страница 46

Солнце! Солнце и отголоски незнакомой мелодии!

Лучи не жгли, а согревали, да и ритм мало-помалу перестал вызывать тошноту. И тогда я погрузился в состояние абсолютного спокойствия. Обманул сознание и немного даже перестарался: безмятежность сменилась сном. Недолгим — почти сразу разбудили продравшие нервную систему энергетические помехи.

Дерьмо! Снова это небрежное поисковое воздействие! А пару минут спустя — очередной лязг заслонки дверного глазка.

Лагерь это для военнопленных или нет, жизнь его обитателей подчинена жёсткому распорядку, и с этим ничего не поделать. Придётся подстраиваться.

В следующий раз растолкали сокамерники.

— Просыпайся, контуженный! — потряс меня за плечо парень с воспалённым рубцом на щеке. — Твоя очередь!

Переход от умиротворённости лесной поляны к беспросветности камеры вызвал вспышку бешенства.

Моя очередь?! Да вы издеваетесь?!

Но от двери раздался резкий окрик по-нихонски, и я мигом вскочил с циновки, скрипнул зубами от пронзившей занемевшее тело боли, переборол головокружение и поспешил на выход, не желая получить дубинкой.

— Чего там? — только и успел шепнуть шагнувшему из коридора навстречу мужичку-механику.

— Опрос, — коротко ответил тот.

Разом от сердца отлегло. Опрос — это не страшно. Опросы и допросы, если без пристрастия, меня не пугали. А какое тут пристрастие может быть? Тут совсем в другом дело, совсем-совсем в другом…

В кандалы меня не заковывали — как был, так и повели по коридору. Конвоир спереди, конвоир сзади, оба с дубинками в руках, а у одного на поясе ещё и меч. И у дежурного, задержавшегося запереть камеру, тоже меч. Огнестрельного оружия не видно, но оно им и без надобности: все операторы.

На этаже шесть железных дверей, у выхода на лестничную клетку закуток со столом. Проход в боковой коридор перекрыт решёткой, ещё одна распахнута настежь, сразу за ней пролёт в пять ступеней и крыльцо.

Я старался не вертеть головой по сторонам, но и в землю перед собой отнюдь не пялился. Пока шли до соседнего корпуса, постарался запомнить прямую дорогу к воротам, возможные укрытия, караульные вышки и вообще всё, что могло пригодиться для побега. Ничего из ряда вон не приметил, но хоть понемногу в голове план лагеря начал складываться. Лишним не будет.

На входе в соседний корпус замешкался и тут же получил ощутимый тычок дубинкой в спину. Поторопивший меня конвоир что-то резко сказал, и я к своему немалому удивлению понял, что мне приказано пошевеливаться.

Следующий тычок направил в комнатушку, и сначала взгляд зацепился за освещённое лучами заходящего солнца окно с вмурованными в каменную стену прутьями решётки, следом перескочил на человека, дожидавшегося меня за небольшим, сплошь заваленным листами желтоватой бумаги столом.

Уроженцем страны восходящего солнца он не был совершенно точно, не слишком походил и на вольнонаёмного. Осунувшееся и очень худое лицо, покрасневшие глаза, спутанные седые волосы, одежда под стать нашей, только на выглядывавших из-под стола ногах — деревянные сандалии.

Небольшая привилегия толмача? Должно быть — так.

Усомниться в этих выводах заставил акцент. На курсах нас знакомили ещё и с наиболее распространёнными акцентами бывших соотечественников, проживавших ныне за рубежом, так вот — переводчик говорил с интонациями, характерными для переселенцев в Джунго.

— Фамилия, имя, дата и место рождения.

Второго стула в комнате не оказалось, пришлось отвечать стоя. Вопросы были стандартными, юлить и выкручиваться не возникло нужды, поэтому я прокачивал личность собеседника, пытался определить его статус.

Насколько помнил из статей в научно-популярных журналах, здешний источник располагался в пятидесяти — шестидесяти километрах к юго-западу от Харабы, а этот город после революции стал центром эмиграции, перебирались туда подданные прекратившей своё существование империи и в силу политических разногласий с новыми властями, и просто в поисках лучшей жизни. Толмачу было далеко за сорок, в Джунго он точно переселился в сознательном возрасте, но что его к тому сподвигло? И почему он здесь?

Один из конвоиров прохаживался по коридору, время от времени заглядывая в оставленную открытой дверь, второй принёс миску разваренных овощей и кружку бурого чая — того самого, с землистым привкусом, сунул их мне в руки, едва не расплескав.

Я с сомнением глянул на заваленный бумагами стол, где усердно работал кисточкой, записывая мои ответы, переводчик, и поставил глиняные посудины на пол, сам уселся рядом. Никаких приборов не выдали, пришлось есть руками. Овощи оказались безвкусными, дабы не давиться ими, попутно делал маленькие глоточки чая.

Переводчик торопить меня не стал и отложил кисточку, принялся разминать пальцы. Я воспользовался моментом и спросил:

— Уважаемый, а мы где вообще? — заметил, как сжались в нить узкие губы, и поспешил уточнить свой вопрос: — Что это за учреждение?

Толмач слегка расслабился и после недолгой паузы всё же соизволил ответить:

— Они называют это «Отряд 731».

— Они? — ухватился я за формулировку. — А сами вы?..

На лице переводчика не дрогнул ни один мускул. Не став ничего отвечать, он возобновил прерванный опрос, на сей раз начал выспрашивать об ощущениях, которые я испытывал во время сегодняшнего забега. Вот тут возникла серьёзная опасность угодить впросак, и я припомнил впечатления от своего первого приближения к Эпицентру, поделился ими.

Ответы толмача, такое впечатление, вполне удовлетворили, а вот сам он откровенничать оказался не расположен, проигнорировал один мой вопрос, затем другой, и я не стал на него давить, решив, что толку из этого не выйдет. Ещё и самому изворачиваться и юлить пришлось, когда речь зашла о том, доводилось ли когда-либо бывать в Новинске.

Моя внутренняя энергетика даже в нынешнем прискорбном состоянии была слишком хорошо развита, вот в итоге и решил подстелить соломку на случай более тщательного обследования, сообщив, что жил в Новинске некоторое время и даже пробовался в операторы, но ни в одну из трёх попыток так и не сумел приблизиться к Эпицентру.

Переводчик тут же достал погребённый под бумагами лист с новыми вопросами, которые предназначались для анкетирования операторов, но я отбрехался как-то, ничем себя не выдал. За время опроса солнце село и на улице успело стемнеть, к моему возвращению сокамерники успели вдоволь наговориться и уже угомонились, да и на самого как-то неожиданно резко навалилась усталость — только лёг на циновку и сразу провалился в тёмный омут забытья. Вроде бы ещё успел шум авиационных двигателей разобрать, но могло и пригрезиться.

Ночью несколько раз просыпался от колючих касаний пронзавших всё и вся энергетических конструкций. Неизменно некоторое время спустя загорался свет и доносился скрежет отодвигаемой заслонки — уж не знаю, что именно рассчитывал увидеть надзиратель, но своими обязанностями он не манкировал и на посту не спал. Ещё кто-то тихонько поскуливал, а кто-то в голос стонал, но точно во сне. И — храп.

Утром я проснулся с гудящей головой, ломотой в ногах и сильнейшей изжогой, из-за неё даже не так сильно хотелось есть. Родион Перовский взялся разминаться, к нему присоединилось ещё четверо сокамерников. Мужик с въевшимися в пальцы пятнами машинного масла предложение заняться утренней гимнастикой отклонил и перевернулся на другой бок, парень со шрамом на щеке и вовсе на него никак не отреагировал; как сидел, уставившись в одну точку, так и продолжил пялиться неведомо куда. Я остался лежать на циновке, а нервного вида молодой человек беспрестанно вышагивал от стены к стене, испуганно озирался и вздрагивал. Когда в очередной раз камеру пронзила волна энергетических помех, он и вовсе вжался в угол, словно привидение увидел.

К слову, сегодня ощутили некую неправильность и остальные — разом замолчали и принялись озадаченно переглядываться. Вчера столь высокой чувствительностью они похвастаться не могли, и об этом стоило бы поразмыслить, но мне было не до того, я усилием воли вернул себя на лесную полянку и достаточно быстро погрузился в состояние безмятежного равновесия, но только лишь этим на сей раз не ограничился и обратился к ясновидению, сосредоточился на центральном энергетическом узле.