Две жизни одна Россия - Данилофф Николас. Страница 30

— Да, — ответил Сергадеев, — особенно зимой. Мь часто ходим там на лыжах.

Трудно было понять, был ли этот разговор просто легкой беседой, или Сергадеев старался показаться мне более человечным.

— Как насчет шоколада или кекса? — Полковник поднялся и поставил кипятить воду для чая.

"Почему он собирается нарушить правила, предлагая мне такое возбуждающее средство, как шоколад?" — подумал я. — Может быть за этим что-то скрывается? Но пытаться разобраться в психологической игре Серга-деева было невозможно и изнурительно. В конце концов, я отказался от попыток разгадать его замыслы и согласился на чай с шоколадом. |

— Ну, теперь вернемся к Мише, — начал полковника Я весь напрягся.

— Вы говорите, он не хотел попадать в поле зрения КГБ? — Полковник неоднократно повторял слова "в поле зрения", будто они были из обычного служебного жаргона КГБ и означали "под наблюдением". А может быть, он хотел, чтобы я тоже пользовался этими словами и выглядел так, как будто я знаком с жаргоном советских шпионов.

Я сказал, что Миша просил меня ничего не делать, что могло бы привлечь к нему внимание КГБ.

Сергадеев внезапно перешел к совершенно новой теме.

— Как американцы, живущие здесь, относятся к КГБ? — спросил он.

— Что Вы имеете в виду?

— Ну, что американцы думают и говорят о КГБ?

Это был странный вопрос. Только потом я понял, что у Сергадеева было несколько причин задать его мне.

— Вы должны понять, — ответил я, — что мы ощущаем Ваше присутствие всюду. Мы считаем, что наши телефоны прослушиваются, в наших квартирах установлена подслушивающая аппаратура. Мы уверены, что каждый советский гражданин, который приходит к нам домой, подвергается слежке КГБ. И я думаю, что Миша был озабочен этим обстоятельством.

Полковник вернулся к основной теме о Мише, повторяя одни и те же вопросы, видимо, пытаясь найти хоть небольшие, но существенные расхождения в моих ответах. Но поскольку я всегда говорю правду, я не путался в своих показаниях. Стас предупреждал меня, что допросы будут двигаться "черепашьим шагом" долгое время. Это было еще одним азбучным правилом следователя: утомлять подследственного бесконечным повтором одних и тех же вопросов, концентрируя внимание на мельчайших несоответствиях до тех пор, пока он сам не запутается, где правда, а где нет. В этом случае настойчивость Сергадеева привносила новый элемент в существо допроса, по крайней мере для него.

— Опишите фотографии, которые Миша передал Вам вначале, — попросил полковник.

Я опять описал их, добавив, что они были черно-белые и поэтому вряд ли могли быть использованы для журнала.

Сергадеев остановил меня.

— А почему?

— Наш журнал предпочитает цветные, черно-белые считаются некачественными, практически негодными.

Полковник, казалось, удивился, как будто контрразведка КГБ не предусмотрела это обстоятельство, давая Мише фотографии. Он подумал немного.

— А фотографии ракет?.. — Опять он начал выуживать из меня сведения относительно ракет, как будто они были предметом моего особого интереса.

— Там не было фотографий ракет, — ответил я уже в сотый раз.

— Не было фотографий ракет? — продолжал настаи вать полковник.

— Не было.

Мы продолжали топтаться на месте. Сколько бы я ни повторял одно и то же, Сергадеев казался неудовлетворенным. Явно, что одной из его задач как следователя было обессилить меня.

Он помолчал.

— Кто поручил Вам собирать эти материалы?

— Журнал все время интересовался вопросами, относящимися к конфликту в Афганистане. Я собирал их по собственной инициативе, зная об этом интересе.

— Нет, нет! — Сергадеев рассердился. — Какие спецслужбы поручили Вам собирать эти материалы?

— Говорю еще раз. Я не шпион. Я повторяю Вам все время, что я действовал по собственной инициативе, зная об интересе моего журнала.

Сергадеев улыбнулся, посмотрев на меня с недоверием.

— Хотите знать, как мне стало известно о том, что Вы агент ЦРУ? Помните, Вы написали статью в КГБ, опубликованную в номере Вашего журнала 31 марта 1985 года…

На Сергадеева, очевидно, произвели впечатление точные данные, приведенные в моей статье, написанной, когда Горбачев пришел к власти. Озаглавленная "Как КГБ продолжает держать в железном кулаке советскую жизнь", она рассказывала о военных и финансовых ресурсах и постоянном запугивании, к которому госбезопасность прибегала в своем государстве.

— Все мы знаем, что ЦРУ и КГБ лучшие знатоки друг друга, — сказал Сергадеев. Съязвив таким образом с явным удовольствием, он добавил: — Вы не могли бы написать ту статью, если бы Вам не продиктовали ее Ваши хозяева из ЦРУ.

Но это же нелепо! Неужели это самый веский довод против меня? Если да, то Сергадеева можно вполне переубедить. Во всяком случае, я воспрянул духом оттого, что допрос пошел в таком направлении.

— Ерунда! Вы хотите знать, на чем были основаны данные моей статьи? Пожалуйста. На работе западных авторов, таких, как Джон Баррон из "Ридерз Дайджест", а также на ежегодных докладах Института Стратегических Исследований в Лондоне. И конечно, на беседах с многими советскими гражданами, которых допрашивала Ваша организация.

Полковник был немного обескуражен. Он стряхнул пепел с сигареты и сказал:

— Когда Вы будете писать о КГБ в следующий раз, то есть если Вам удастся когда-нибудь еще написать статью, позвоните нам. Мы предоставим Вам всю необходимую информацию.

КГБ будет давать данные западному корреспонденту о себе самом?! Вот это да! За кого он меня принимает?

Сергадеев помолчал, уставившись, как сфинкс, в одну точку прямо перед собой. На меня эти паузы всегда действовали неприятно. Собирался ли он выдвинуть какое-то новое страшное обвинение? И я или не буду знать, как на него ответить, или попаду в ловушку.

Сергадеев опять сменил тему разговора, сказав, что хотел бы вести ежедневный протокол наших бесед. Это будет выглядеть примерно так: он задает вопрос, я на него отвечаю. Он записывает ответ, формулирует его должным образом, затем прочитывает мне. Я делаю свои замечания, и он вносит необходимые коррективы. Вечером секретарь перепечатывает протокол, а в следующую встречу мы вместе просматриваем его и подписываем, если не будет возражений.

— Я хочу, — пояснил полковник, — составить объективный отчет о сложившихся обстоятельствах. По окончании следствия он будет доступен как представителям обвинения, так и представителям защиты. У Вас будет возможность прочитать весь протокол и исправить его. Исправления можно вносить до окончательного завершения следствия. Это может продолжаться шесть месяцев.

То, что этот изнурительный процесс может продлиться шесть месяцев, приводило в отчаяние. Я полностью отдавал себе отчет в том, что Сергадеев говорил все вполне серьезно. Я освещал шпионский процесс Гревилла Уинна, английского бизнесмена, и полковника Олега Пеньковского в 1963 году. Следствие по их делу продолжалось более шести месяцев, а процесс был закончен в течение недели. Несмотря на упоминание "объективного отчета", я знал, что Сергадеев использует все свое умение, чтобы обвинить меня по всем статьям. У меня не было права на юридическую помощь на этой стадии. Я мог воспользоваться услугами адвоката, приемлемого для КГБ, только после окончания следствия. Из бесед с адвокатами задолго до своего ареста я знал, что следствие является наиболее опасным периодом. Не имея юридической помощи, большинство подозреваемых попадают в ловушку.

Сергадеев посмотрел на меня с любопытством и спросил уже не очень деловым тоном:

— Николай Сергеевич, скажите, а если бы мы были 1 Америке, как проходил бы подобный процесс?

Я был озадачен.

— В Америке?

— Да, в Америке. Как ведется следствие в Америке?

— Валерий Дмитриевич, — я отвечал со всей искренностью, — откуда мне знать. Я никогда раньше не был в таком положении. Но я думаю, что в Америке для ведения такого протокола — вопросы и ответы — следователь пользовался бы компьютером.