Летний свет, а затем наступает ночь - Стефанссон Йон Кальман. Страница 4

Еще остались люди, которые пишут письма. Мы имеем в виду — старым добрым способом, когда слова выводят на бумаге или набирают на компьютере, распечатывают, затем кладут в конверт и несут на почту, даже если адресат получит послание только на следующий день, чаще же оно идет намного дольше. Что это, как не консерватизм, попытка изо всех сил удержать исчезнувший мир, раздуть остывшие угли? Мы привыкли к скорости: вводишь нужные слова, нажимаешь на кнопку, и они тут же преодолевают заданный путь. Это мы называем энергией. Но для чего тогда посылать письма обычной почтой, ведь нам едва ли хватит терпения на такой тихий ход? Зачем ездить в конном экипаже, если есть машина? Слова в компьютере имеют свойство исчезать, превращаться в ничто, становиться недоступными при обновлении программ, стираться, когда накрывается компьютер; наши мысли и мнения растворяются в воздухе: через сто лет, не говоря уже о тысяче, никто не будет знать, что мы существовали. Нам, естественно, было бы все равно, мы живем здесь и сейчас, а не через сто лет, но однажды мы натыкаемся на старые письма, и в нас вселяется какой-то черт, нам кажется, мы чувствуем нить, идущую от нас и исчезающую в прошлом, и думаем, что это нить, связывающая времена.

Лондон, 28 мая 1759 г.

Поскорее возвращайся с этой дурацкой войны, приди, согрей грудь мою. Без тебя меня нет, я потерялась.

Письма, которые мы шлем друг другу по электронной почте, за несколько лет превращаются в ничто, и нас гложет мысль, ощущение, что мы обрываем нить, она доходит до нас, но не продолжается дальше, мы оставляем лакуну, которая никогда не будет заполнена. Мы хотим быть верными нашему собственному времени, а не какому-то мыслимому будущему, но при этом нас гложет совесть, что мы совершаем преступление, нам вообще блестяще удается коллекционировать угрызения совести. За то, что недостаточно много читаем, редко разговариваем с друзьями, проводим слишком мало времени со своими детьми и стариками. Мы находимся в постоянном движении вместо того, чтобы сесть и послушать дождь, выпить чашку кофе, согреть душу. И не пишем писем.

Но все же иногда мы, живущие вдали от главной магистрали, садимся за письмо и затем несем его на почту. К большой радости Августы, которой мы дарим смысл жизни. А нас самих охватывает приятное ощущение, сходное с тем, которое мы испытываем, когда вспоминаем, как пили колу через лакричную трубочку, когда ходим в Национальный музей или в гости к старой тетушке; мы демонстрируем верность прошлому.

Прежде почта была одним из центров притяжения нашей деревни, туда стекались письма и посылки, там были две телефонные кабинки, чтобы звонить в другие населенные пункты, и у них по вторникам скапливались очереди — последняя возможность заказать из столицы вино на выходные. Но теперь кабинки убрали, прошли те дни, когда Августа могла подслушивать. В деревне даже появился винный магазин, открыт с 13:00 до 14:30 по вторникам и четвергам. Вот как все меняется.

Тридцать лет назад на почте работали четыре женщины, Августа тогда была совсем молодой, пользовалась помадой очень насыщенного красного цвета, как на уличном светофоре, возможно, именно поэтому она и сейчас, в зрелом возрасте, до сих пор не замужем. Четыре женщины тридцать лет назад, а теперь одна Августа, не считая почтальонов: один из них разносит почту в деревне, другие ездят по окрестностям. Но в декабре она призывает на помощь двух своих племянниц, они так молоды, что вокруг них все вибрирует: парни приносят на почту письма и открытки, они готовы отправить что угодно кому угодно, только бы увидеть девушек. Августа и почта едины, как рука и рукав. Она держит почтальонов в ежовых рукавицах, маленькая, худая, легкая как перышко, ей опасно для жизни выходить на улицу, когда скорость ветра превышает двенадцать метров в секунду, она морщинистая, и голос хриплый, такими бывают курильщики с большим стажем, ее руки иногда напоминают двух любопытных собачек.

Мы придумали это сравнение с собачками, потому что Августа очень любопытна, любопытство даже чуть не стоило работы и чести. Августу дразнили, ей угрожали, но она держалась стойко, не позволяла ввести себя в заблуждение и оставалась верной своей природе. Однако тогда, в середине восьмидесятых, мир был другим: все битлы еще живы; мы садились в самолет, не думая о террористах; дороги хуже, извилистее и длиннее; мир казался больше, и в общении людей почта играла важную роль. Августа проработала уже три или четыре года, была трудолюбива, на хорошем счету, но ее грызло какое-то беспокойство, мучила неудовлетворенность, ей чего-то в жизни не хватало. Как-то она открыла одно из писем, которые нужно было отправить, и прочитала его. Ее охватило приятное чувство: она словно втягивала в себя сигаретный дым после долгого воздержания, по телу разливалась сладкая истома. Августа вздохнула, где первое, там и второе. Она открыла следующее письмо, открыла посылку, открыла бандероль, и со временем стала основным источником новостей в нашей деревне: от нее мы узнавали о больших и малых событиях, надеждах и разочарованиях; она дважды разоблачала измену, три раза предупреждала родителей, когда подростки делились с друзьями по переписке своими планами, из которых выходило, что они вот-вот окажутся на скользкой дорожке. Вам, вероятно, покажется странным со стороны жителей деревни мириться с тем, что руки Августы, как две любопытные собачки, рылись в письмах и посылках, узнавали, кто что получает, кто выписывает желтую прессу, или постельные новости, как она выражалась. Но не забывайте, что зима бывает долгой и скучной, нас мало, на улицах снег и пронизывающий ветер. А в этом случае очень даже имеет смысл зайти по какой-нибудь надобности на почту, перемолвиться парой слов с Августой и вернуться затем оттуда с новостями и слухами, чтобы их медленно пережевывать, обсуждать за чашкой кофе, коротая время. И какая разница, что работа и честь Августы висели на волоске: ее обвиняли в нарушении неприкосновенности частной жизни, в злоупотреблении доверием, называли пронырой, сплетницей, змеей подколодной, ведьмой. Именно в то время она стала выкуривать больше двух пачек в день, хотя раньше не курила и одной. Эта привычка у нее с тех пор сохранилась, и можно считать, что нападки и горькие слова на несколько лет сократили Августе жизнь, а у некоторых из нас рыльце в пушку. Но ее не выгнали. Дело сошло на нет. С годами она научилась действовать тоньше, представлять новости так, будто от кого-то их услышала. Конечно, никто на этот трюк не повелся, но ведь ко всему привыкаешь, все становится будничным и, разумеется, заканчивается. От ее информации несомненно была определенная польза: любопытство Августы спасало браки, вытаскивало людей из безнадежных отношений, мы привыкли пользоваться своим положением, даже посылали друг другу письма, обеспечивая тем самым движение новостей. Но времена меняются, количество почтовых отделений постоянно уменьшается, их закрывают или засовывают в супермаркеты, где они теряют своеобразие, это все оптимизация, и почтальонов сокращают. Роль Августы в нашем обществе уменьшилась, она больше не центр притяжения, и лишь после того, как к Астроному потекли письма и посылки, мы почувствовали, насколько зависимы от Августы, ее бдительности и любопытства. Можете себе представить ее отчаяние, когда она открыла первое письмо и увидела, что оно на латыни. К тому времени Августа уже наловчилась разбираться в английском и скандинавских языках, у нее были хорошие словари. И что же теперь делать, подумала она, вертя письмо между пожелтевшими от табака пальцами. На следующий день пришло второе письмо, затем третье, через неделю их было уже шесть. Это не могло не сказаться на Августе: ее накрыла депрессия, появились круги под глазами; наверное, рак, думали мы, проклиная курение. Но Августа не из тех, кто сдается, она решительная, настоящий боец: поговорила с водителем грузовика Якобом, и через несколько дней тот привез ей латинско-исландский словарь. Однако латынь ей давалась плохо, кроме того, письма были написаны от руки, а их авторы, похоже, соревновались, у кого почерк хуже, вот гады, — поделилась с нами Августа. Мы испытали разочарование, нам казалось, что Августа нас обманула, и она это чувствовала, иногда безо всякого повода впадала в уныние. Письма все приходили, но постепенно Августа перестала их открывать, и на них легла печать молчания, таинственного молчания.