Яблоневый дворик - Даути Луиза. Страница 74

Гай думает, что я его разлюбила. Когда он сам закрутил роман на стороне, то пытался — правда, безуспешно — подвести под свою измену логическую базу. Он верил, что любит Розу, но и меня не разлюбил — потому что он мужчина. Женщинам подобной широты взглядов не дано. Следовательно, пришел он к выведу, если я крутила шашни с Марком Костли, значит, его, своего мужа, больше не любила. Он ошибается. В этом отношении во мне мужского больше, чем он может себе представить. Биологический детерминизм Гая основан отчасти на науке, отчасти — на рыцарстве, но он не прав по обоим пунктам. Он ведет себя со мной великодушно, чем причиняет себе лишнюю боль.

Я не разлюбила его и ни на минуту не переставала его любить. Я не разлюбила нашу общую жизнь здесь, в этом доме, тот мирок, который мы для себя построили. Мы создали его, потому что он нас устраивал. Если что я и разлюбила, то свой образ жизни. Тяжкий труд и бесконечные жертвы — все же я тянула двоих детей, одновременно занимаясь наукой.

Сидя на диване с чашкой чая, принесенной мне Гаем, я вдруг вспомнила, как укладывала детей спать, а на письменном столе у меня уже стоял полный кофейник; я вытаскивала их из ванны и пела им песенки, а сама в это время размышляла о технических аспектах секвенирования белка. Поцеловав детей на ночь, я прямиком бежала к своему столу. Маленькая Керри любила на часок заснуть после завтрака. Тогда я сажала Адама перед телевизором и лихорадочно читала научные статьи или писала свои. Иногда я на миг замирала, ловя себя на мысли «Я могу», не испытывая при этом ни тени самодовольства. Вот, смотрите, словно говорила я окружающим, я справляюсь. Мы тогда по выходным часто ездили к матери Гая — она умерла, когда Адаму исполнилось шесть, а Керри восемь лет. Свекровь устраивала семейные воскресные обеды, на которые, кроме нас, приглашала двух сестер Гая. Каждый раз, когда он вставал из-за стола, чтобы сменить памперс дочке или сыну, все три дамы впадали в благоговейный восторг: ах, какой молодец! Меня почему-то никто не хвалил, хотя я занималась детьми во много раз больше. Но я и не просила похвалы, принимая сложившийся порядок вещей как должное.

Я не потому стала для тебя легкой добычей, что разлюбила Гая. Я просто устала. Я разлюбила эти свои многочисленные обязанности. Я разлюбила себя.

* * *

Мне кажется, существует два типа супружеской измены: серийная и однократная. Я отношу свой случай ко второй категории. Не познакомься я с тобой, никакого любовника у меня не появилось бы. Шансы на то, что мы встретимся, я оцениваю как один на миллион. С той же степенью вероятности я могла ступить на проезжую часть ровно в ту секунду, когда из-за угла вылетел белый микроавтобус, водитель которого говорит по телефону. С такими как я, — я имею в виду, с теми, для кого нарушение супружеской верности — не правило, а исключение, — это если и случается, то в критический для брака период. После адюльтера тебя охватывает такое глубокое чувство вины и стыда, что ты не способен чувствовать к обманутому супругу ничего, кроме малодушной благодарности — за то, что он тебя не бросил.

Ты, как теперь мне известно, относишься к первому типу. Ты серийный прелюбодей. Серийные прелюбодеи изменяют супругам независимо от обстоятельств, хотя всегда находят для себя оправдания. Причина их измен не связана ни с характером супруга, ни с особенностями семейной жизни. Они должны изменять, иначе жизнь теряет для них смысл. На первый взгляд, поведение заядлого изменника заслуживает наиболее строгого осуждения, но, как ни странно, вероятность того, что из-за влечения к острым ощущениям на стороне его вполне благополучный брак распадется, ничтожно мала — хотя бы потому, что он, как правило, достигает вершин в искусстве обмана.

А вот в моральном смысле никакой разницы нет. Теперь я это понимаю.

Я ничего не знаю о твоем браке. Я понятия не имею, как ты вел себя в семье. Но я догадываюсь, что ты жил двойной жизнью. Дома, в Туикенеме, или где там еще, ты был совершенно заурядным человеком: смотрел с женой телевизор, помогал по хозяйству. Иногда вы, в точности как мы с Гаем, спорили, чья очередь ехать за автомобильной наклейкой об уплате дорожного налога. Но одновременно ты крутил романы, беспрерывно меняя любовниц. Если бы не эти романы, ты не смог бы сохранить свой брак. С другой стороны, они были возможны только на фоне твоей размеренной семейной жизни. Одно не могло существовать без другого. Ты превратил свою жизнь в изнурительную партию в пинг-понг и, словно шарик, летал туда и обратно, не в состоянии остановиться. Ты подсел на адреналин. И я вслед за тобой, убегая от скуки повседневной жизни, согласилась сыграть роль в сочиненной тобой пьесе. Я ведь не знала, что к последнему акту пьеса обернется трагедией. Когда это случилось, нам обоим хотелось одного — вернуть ту самую рутину обычного скучного существования, но, увы, оно уже было разрушено. Оказывается, безопасность и защищенность это ценности; их можно обменять на острые ощущения, но обратный обмен невозможен.

Интересно, что произойдет, когда ты выйдешь из тюрьмы. Сможешь ли ты заново построить свою жизнь? Сомневаюсь. Непохоже, чтобы твоя жена была из тех, кто прощает, и ее трудно за это винить. Что, если ты попытаешься связаться со мной? Если мы встретимся? И вздрогнем от неожиданности, обнаружив, как постарели? Не знаю. Я знаю только, что мы с Гаем пока справляемся.

Мы любим друг друга. Это я знаю твердо.

* * *

Наша жизнь медленно возвращается в нормальное русло. Гай читает лекции. Адам пока живет с нами, но подыскивает себе съемную квартиру в Крауч-Эвде. Там живет его приятель, клавишник. Крауч-Энд гораздо ближе Манчестера. С Крауч-Эндом я худо-бедно примирилась бы. Инспектор по надзору за досрочно освобожденными, ирландка лет шестидесяти пяти, советует мне почаще выходить из дому. Говорит, я правильно делаю, что не порю горячку, но пора уже задуматься о будущем. Начинать работать. Я уже прикидывала, чем хочу заняться? Нет, не прикидывала. Может, меня возьмут официанткой в кафе или кассиршей в магазин?

* * *

Примерно через месяц после освобождения я, на целый день оставшись одна, решила съездить в город. Если бы я как следует поразмыслила, то отказалась бы от этой идеи, но я знала, что рано или поздно ноги все равно занесут меня в район Вестминстера, и мне не хотелось оказаться там без подготовки, застигнутой врасплох. Бофортовский институт, здание парламента, Сады набережной Виктории — я позволю себе разок посетить эти места и проверю, преследуют меня тени из прошлого или нет. Потом мне не надо будет бояться, что я наткнусь на нас с тобой и вздрогну, увидев, как мы гуляем под ручку по набережной или сидим в кафе, соприкасаясь коленями. Сделай это один раз, говорила я себе, и освободись.

Я не пошла туда сразу. Обманывая себя, заглянула в универмаг «Джон Льюис» и даже что-то там купила, затем побрела вниз по Бонд-стрит, мимо открытых нараспашку дверей пустующих дизайнерских бутиков с сияющими хромом вешалками, на которых висят единичные черные одеяния, а рядом неподвижно застыли вымуштрованные продавцы. Потом, двигаясь на автопилоте на юг — клянусь, я сама не заметила как, — неподалеку от Королевской Академии я пересекла Пикадилли, бросила взгляд на афишу и поняла, что выставка меня не интересует. Я даже засомневалась, стоит ли продолжать прогулку; может, дойти до станции метро и вернуться домой? Однако вместо этого свернула на Черч-плейс — только потому, что это пешеходная улица, а мне не хотелось идти вдоль транспортной магистрали.

А потом оказалась там. Я привела себя туда обманом.

Я стояла посередине Дьюк-оф-Йорк-стрит и смотрела влево. Всю неделю ясная погода то и дело сменялась ненастьем, небо было странного желто-серого цвета, а солнце едва пробивалось сквозь плотные дождевые тучи. Старый почерневший дом на углу был обнесен строительными лесами. В соседнем здании, также предназначенном на снос, стены зияли выбитыми окнами — похоже, передо мной очередная потенциальная жертва современной архитектуры. Офисное здание напротив дверного проема исчезло вместе со своими глухими окнами, на которые я когда-то смотрела, гадая, не следит ли кто-нибудь за нами. От него остался только забор, над которым царило серо-желтое небо. На заборе висел большой предупреждающий знак — крупные красные буквы на белом фоне: «ВНИМАНИЕ! ВЕДУТСЯ РАБОТЫ ПО СНОСУ!» За забором ревели экскаваторы, грохотали отбойные молотки, визжали электропилы, перекликались рабочие в касках.