Идеальный враг - Кликин Михаил Геннадьевич. Страница 35
Несколько раз подходил ко мне сержант Хэллер, спрашивал, не желаю ли я отменить бой. Сильно удивился, когда я в первый раз сказал, что хочу драться. Кажется, сержант за меня переживает.
Лейтенант Уотерхилл приходил в казарму, чтобы пожать мне руку. «Будь псом», – снова сказал он мне. А я не хочу быть псом. Я – человек…
Сейчас я чувствую себя несколько странно. Колотит, бросает то в жар, то в холод, ломит мышцы, ноют суставы и кости, голова порой идет кругом. Такое ощущение, что я заболел. Но я полон сил. Более того – силы переполняют меня, я чувствую в себе мощь, поднимающуюся словно дрожжевое тесто. Скорей всего, это результат биоактивации. Я спрашивал у товарищей – многие тоже чувствовали нечто подобное. Говорят, что подобным ощущениям доверять нельзя, слишком уж они обманчивы.
Ну зачем я обещал Тинке вечером обязательно вернуться? Что за черт дернул меня за язык! Зачем вообще я заговорил с ней об этом? Надо было просто сказать, что меня отсылают в командировку, а я начал играть в конспирацию. Дурак!
Невовремя они приехали.
Я расслабился – не физически, а душой. Оттаял.
А мне нужно быть злым! Иначе проиграю и не смогу вернуться к Тинке.
Нарушу данное слово.
1
День прошел, как и прочие дни.
Подъем, пробежка, физические упражнения, утренние процедуры, завтрак, развод, занятия и тренировки, обед, получасовой отдых, часы самоподготовки под контролем сержанта, обязательный просмотр передачи «Люди в погонах», вечернее построение, прохождение маршем, ужин, личное время…
Все спокойные дни были похожи. Всё подчинялось обычному расписанию, менялись только мелочи: шуточки Гнутого и пререкания Рыжего, настроение сержанта, погода, меню в столовой. Монотонность дня порой нарушали всегда неожиданные визиты проверяющих офицеров. Время от времени кто-нибудь заступал в наряд, отправлялся на дежурство – это тоже вносило некоторое разнообразие…
Война – скучное дело.
И бойцы, как могли, пытались изменить свою скучную жизнь. Но фантазия у них была ограниченная, да и свободного времени оставалось совсем немного.
2
На этот раз все выглядело буднично. Не были ни иллюминации, ни громкой музыки, ни приветственных речей. На восьмиугольном ринге было пусто, на него не поднимались ни тонконогие девицы, ни говорливые клоуны. Высоко над помостом, словно удавленник, висел отключенный микрофон. Зрителей было не так много, как в прошлый раз. Отсутствовали женщины, не было видно старших офицеров – да и вообще офицеров было мало. Сегодня в спортивный комплекс пришли солдаты и капралы, сержанты, стафф– и мастер-сержанты. Много было уорент-офицеров – их всегда много там, где мало офицеров настоящих. Молодые лейтенанты старались держаться вместе – не все еще сошлись со своими подчиненными. Пожалуй только лейтенант Уотерхилл одинаково свободно общался и с солдатами своего взвода, и с равными по званию товарищами.
В большом зале спортивного комплекса собрались те, кто хотел посмотреть финальный, единственный бой между первой ротой и четвертой. Не все пришедшие знали бойцов по именам, совсем мало кто знал их по фамилиям, но вот прозвища были у всех на слуху.
Титан и Писатель…
– Ты готов? – спросил сержант Хэллер. В его голосе звучали новые нотки – заботливые, отеческие.
– Да, – Павел попрыгал, покрутил руками, повращал головой.
– Мышцы болят?
– Не очень.
– Как координация?
– В порядке.
– Ты точно решил? – Видно было, что сержант сомневается, стоит ли выпускать Павла на ринг. – Действительно хочешь драться?
– Да.
Они были одни в пустой раздевалке. За несколько минут до боя сержант Хэллер выгнал всех – и Цеце, бормочущего какие-то шаманские напевы, которым – лишь бы отвязаться – научил его пуэрториканец из второй роты; и Гнутого со своим приносящим удачу хотом за пазухой; и загадочно улыбающегося Шайтана, и всех прочих, кто желал Павлу победить. Таких было немного.
Солдаты умели реально оценивать противников. И все понимали – у щуплого Писателя ничтожные шансы на победу.
– Пора! – объявил сержант Хэллер и, хлопнув ладонями себя по коленям, рывком поднялся. Следом встал и Павел.
Они вышли из раздевалки.
Не было приветственного рева трибун, и бравурного марша, рвущегося из динамиков. Прожектора не скрестили на их фигурах цветные лучи, и отключенное электронное табло осталось черным.
В тишине и полумраке Павел прошел сквозь толпу, обступившую ринг, поднялся на помост, прислонился спиной к канатам, дожидаясь противника. Неуверенно осмотрелся, нашел в толпе своих товарищей, подмигнул им. Гнутый поднял над головой извивающегося хота.
Возвышающиеся амфитеатром трибуны пустовали. Зрители стремились подобраться как можно ближе к рингу. В тесной колышущейся толпе смешались все – и солдаты, и офицеры.
Некко задерживался. Наверняка специально тянул время, чтобы заставить противника поволноваться.
Но Павел уже справился с волнением. Он смотрел на верхние ряды пустых трибун и думал о том, как сегодня вечером, сразу же после боя, отправится в гостиницу, где его уже ждут, тревожатся, наверное…
– О чем думаешь, Писатель? – крикнул кто-то ехидно. И охнул, получив тяжелый подзатыльник от оказавшегося рядом сержанта Хэллера.
Некко появился минуты через три. На нем были длинные боксерские трусы и облегающая майка с оскаленной бульдожьей мордой на груди. Похоже, идя на ринг, Некко как следует размялся. Он тяжело дышал, на покатом лбу серебрилась испарина, разогретые мышцы вздулись из-за прилива крови.
Павел представил, как он сам выглядит со стороны: среднего роста, среднего телосложения, босой, с голым торсом, в обычных х/б штанах, у которых уже обвисли коленки.
Одно слово – Писатель!
Он невольно усмехнулся.
И среди зрителей послышались смешки.
Некко, не глядя в сторону противника, взошел на ринг. Поднял руки над головой, словно уже одержал победу.
– Ладно тебе рисоваться, – сказал недовольный голос из толпы. – Незачем. Баб тут нет.
Некко опустил руки, сердито повернулся, отыскивая взглядом, кто это произнес. По лицам людей понял, что сказать это мог любой из них. Фыркнул. Стукнул себя кулаком в грудь. Только после этого соизволил заметить Павла. Прорычал, скаля зубы не хуже бульдога на майке:
– Я раздавлю тебя! Размажу!..
– Ладно, не хвались, – прозвучал все тот же голос. – И хватит выделываться, у нас тут не рестлинг. Начинайте уже…
Противники вышли на центр ринга. Они не спешили: Павел осторожничал, да и Некко, помня короткую схватку на крыльце канцелярии, не торопился сразу же переходить в наступление. Бойцы описывали широкие круги, приняв одинаковые позы: они чуть пригнулись, слегка ссутулились, подняли к груди согнутые руки, прижали локти к животу. Не моргая, они смотрели друг другу в глаза. Губы Некко кривились – он что-то бормотал, возможно, старался запугать противника, а быть может раззадоривал себя.
Какое-то время зрители молчали, наблюдая за этим неторопливым бесконтактным танцем. Через минуту послышался недовольный ропот. Кто-то присвистнул. Загудели голоса:
– Долго вы топтаться будете? Титан, ты что, перетрусил? Эй, Писатель, сойди с ринга, если драться не хочешь!
Павел в атаку идти не собирался. Свой бой он планировал строить на защите. На коротких контратаках, быстрых уходах. И только когда подвернется удобный момент для броска, для болевого приема, тогда и надо будет действовать решительно…
Некко бросился вперед.
Павел отскочил в сторону, увернулся от удара. Легко переметнулся противнику за спину, несильно ткнул кулаком в затылок.
Некко, резко выдохнув, стремительно развернулся. Руки его разлетелись в стороны, и Павел едва успел отклониться.
Зрители одобрительно зашумели. Но ни Павел, ни Некко уже ничего не слышали. Их мир сузился до размеров восьмиугольного ринга. И мир этот был слишком тесен для двоих.