Разбойничья злая луна - Лукин Евгений. Страница 68

Так вот, тишина тогда была полной. Где-то далеко-далеко ворчал еле слышно листопрокатный да шевелились вверху чёрные кроны. Вот он, серый разрыв между кустами, вот она, выбитая в траве светлая тропинка, а на ней – никого… Как будто не стоял там секунду назад страшный серый человек с лицом Гриши Прахова.

Мне послышалось, что возле стены отчётливо хрустнул под чьей-то ногой осколок стекла. А в следующий миг землю рядом со мной словно подмело – сдуло бесшумно мелкие камушки, хвоя на низко опущенной ветке блеснула, как вымытая…

В себя я пришёл за травянистым бугорком метрах в пятнадцати от того места. Аллея теперь проходила рядом. Краем глаза я видел изнанку моей скамейки и бетонную урну. И только было я подумал, что хотя бы со стороны аллеи прикрыт надёжно, как урна эта – исчезла. А за ней исчезла и скамейка. Словно кто-то быстро и деловито убирал все заслоняющие меня предметы.

Дальше убирать было нечего – дальше был я. Меня подбросило… А вот что случилось потом – не помню. Наверное, я отбежал. Или отполз. Или откатился. Словом, что-то я такое сделал…

Дальше идут мелкие обрезки. Ума не приложу, за каким чёртом меня понесло через аллею, а главное – как это я ухитрился перебежать её, не попав под выстрел.

Но они, гады, эту ночку тоже запомнят надолго. Какой там, к дьяволу, Гриша Прахов! Им теперь было но до Гриши. Беготня и бесшумная пальба перекинулись на противоположную сторону сквера – ту, что примыкает к шоссе.

Вот не думал, что пригодится мне когда-нибудь моя армейская выучка! Похоже, я стянул на себя всех Гришиных родственников, дежуривших возле завода. Ещё раза три слизывал невидимый выстрел пыль с травы перед самым моим лицом. Я вскакивал, отбегал, падал, отползал, целился… В голове сидела одна-единственная мысль: «Лишь бы этот дурак не очухался раньше времени… Лишь бы он не полез меня выручать…»

А потом вдруг суматоха кончилась, и стало ясно, что дела мои плохи. Даже залечь было негде. Я сидел на корточках за жидким кустиком, а из чёрных провалов ночного сквера на меня наползала оглушительная леденящая тишина. А за спиной ограда, железные копья выше моего роста – не перелезешь. Короче говоря, зажали Миньку Бударина.

Кричать? Звать на помощь? Кого? Три часа ночи, пустая улица, никто не услышит. А услышит – так не успеет. А успеет – так не поможет…

И тут откуда-то издали, со стороны старого щебкарьера, поплыл низкий рокочущий звук. Сначала он был еле слышен, потом окреп, приблизился, распался на отдельные голоса… Это возвращались заводские КрАЗы!

Я видел, как шевельнулись кусты, как мелькнула за ними и пропала серая сгорбленная спина, но стрелять вдогонку не стал. Это уже ничего не меняло. Гоpод вспомнил наконец про Миньку Бударина и шёл теперь к нему на выручку.

Рычание моторов надвигалось – уверенное, торжествующее. Из него вдруг прорвался хриплый петушиный крик сигнала, – видно, шофёр пугнул сунувшуюся под колёса собачонку…

Я ждал, что заросли вскипят разом и ещё с десяток Гришиных родственников кинутся, пригибаясь, врассыпную от ограды. Но нигде даже веточка не дрогнула, лишь одна-единственная серая спина мелькнула по-крысиному на аллее, наискосок пересекая световой коридор. Где же остальные-то? Неужели я их всех…

Показались КрАЗы. Они шли колонной – пять длинных угловатых громад, и всё дрожало, когда они проходили один за другим. Метров за двадцать от меня водитель первой машины включил фары, и на тёмные закоулки старого сквера рухнул обвал света…

Конечно, они меня не заметили. Спорить готов, что никто из них даже голову в мою сторону не повернул, но кому какое дело? Главное, что незнакомые парни, сами о том не зная, успели вовремя. И попробуй кто пискнуть, что за баранкой КрАЗа сидел тогда хоть один плохой человек!..

– Спасибо, ребята… – бормотал я, выбираясь на аллею. – Спасибо…

Выбрался – и остолбенел. Я и не думал, что их будет так много – чистых островков, лежащих вразброс на асфальте. То ли я палил, то ли по мне палили – ничего не помню… Но не всё же это промахи! Я смотрел на испятнанную смертельной стерильной чистотой аллею и чувствовал себя убийцей. Оставалось одно – добрести до цеха, положить оружие на металлический стол, сказать: «Вызывайте милицию, мужики. Этой вот самой штукой я только что уложил в сквере человек десять. Только вы учтите – Гриша здесь ни при чём, он пальцем никого не тронул…»

Кто-то приближался ко мне по асфальтовой дорожке, а у меня даже не было сил поднять руку. И слава богу, что не было, потому что навстречу мне, держась за ушибленную голову, брёл очнувшийся Гриша Прахов.

– Стой! – вырвалось вдруг у меня.

Между нами лежало чистое пятно, асфальт без пылинки, и Гриша неминуемо бы наступил на него, сделай он ещё один шаг.

– Обойди… – хрипло приказал я.

Нельзя было ходить по этим пятнам. Всё равно что на могилу на чью-то наступить.

Мы стояли друг против друга на том же самом месте, где встретились три месяца назад.

– Я так и знал, что ты ввяжешься, – услышал я его больной, надломленный голос. – Я же предупреждал… тебя бы не тронули… Зачем ты, Минька?..

Я смотрел в его замутнённые болью глаза и понимал уже, что если и положу оружие на стол, то слова мои будут другими. «Делайте со мной что хотите, – скажу я, – но только иначе никак не получалось. Не мог я им отдать этого человека, понимаете?..»

Я шагнул к Грише, хотел сказать, мол, не тушуйся, главное – отбились, живы оба, как вдруг что-то остановило меня. Остановило, а потом толкнуло в грудь, заставив снова отступить на шаг.

– Гриша… – выдохнул я, всматриваясь в знакомое и в то же время такое чужое теперь лицо. – Кто ты, Гриша?!

Глава 9

Я проснулся от ужаса. Мне приснилось, что на моей скамейке с крупно вырезанным словом «НАТАША», на скамейке, которая вот-вот должна исчезнуть, – спит дядя Коля.

Я рывком сел на койке и сбросил ноги на пол. Лоб мокрый, сердце колотится, перед глазами – пятнистый асфальт и пустота на том месте, где раньше стояла скамейка.

– Всю ночь не спала!.. – грянул где-то неподалёку голос тёти Шуры.

В окно лезло солнечное ясное утро. Я сунул руку под подушку, и пальцы наткнулись на прохладную шершавую рукоятку.

– Совсем из смысла выжил! – в сильном гневе продолжала соседка. – Ночь дома не ночевать – это что ж такое делается!..

Ничего не приснилось. Дядя Коля не пришёл ночевать. Он вообще никогда больше не придёт. Он спал вчера на этой скамейке… и исчез вместе с ней.

Я сидел оцепенев. А тётя Шура всё говорила и говорила, и некуда было деться от её казнящего голоса. Я старался не слушать, я готов был засунуть голову под подушку… если бы там не лежала эта проклятая штуковина!..

– Перед соседями бы хоть постыдился!..

Стоп! С кем она говорит?

Меня сорвало с койки, и я очутился у окна. Соседский двор из него просматривался плохо – мешали сарайчик и яблони. Мне удалось увидеть лишь закрывающуюся дверь и на секунду – обширную, в жёлтеньких цветочках спину уходящей в дом тёти Шуры.

С кем она сейчас говорила?

Я кинулся в прихожую, отомкнул дверь и, ослабев, остановился на крыльце. Посреди соседского двора стоял, насупясь, сухонький сердитый старичок. Маленький, как школьник.

Я сошёл с крыльца и двинулся босиком через двор к заборчику.

– Дядя Коля… – сипло позвал я. – Дядя Коля…

Он услышал меня не сразу.

– Да ты подойди, дядя Коля… Дело есть…

Он оглянулся на дверь, за которой недавно скрылась супруга, и, поколебавшись, подошёл.

– Что это она с утра расшумелась?

Дядя Коля хотел ответить и вдруг задумался. Как же мне сразу в голову не пришло: он ведь мог вчера десять раз проснуться и уйти из сквера до начала пальбы! Дядя Коля, дядя Коля…

Что ж ты со мной, старичок, делаешь!..

– Силу им девать некуда, вот что, – обиженно проговорил он.

Я глядел на него и не мог наглядеться. Живой. Ах ты, чёрт тебя возьми! Живой…

– Кому? Ты о ком, дядя Коля?