Остановка. Неслучившиеся истории - Сенчин Роман Валерьевич. Страница 18

В этом году июль и начало августа были относительно прохладные, почти без дождей. Этому радовались – жары нет, и огород не надо каждый день поливать, дожди мешают собирать ягоду, сено гноят, таежные проселки делают непроезжими. Потом стала давить жара, выпаривающая из всего живого и неживого влагу. Грибницы ссохлись, замерли.

И наконец, наступил период дождей. Точнее, гроз.

Тучи медленно заваливали небо своими серыми телами, ветер там, наверху, сбивал их в тяжелую, плотную массу. И из серой эта масса превращалась в коричневато-зеленое, заполнившее все небо от горизонта до горизонта поле.

Это было редкое и грандиозное зрелище. Обычно гроза откуда-то приходила, а тут рождалась над головой. Там клубилось, кипело, тяжко ворочалось.

Впрочем, наблюдали немногие – большинство металось по дворам и огородам, накрывало посадки чем только можно. Боялись града.

И вот наступала тишина. Всё смолкало, и становилось жутко. Оказывается, в мире столько звуков, на которые не обращаешь внимания. Кто-то вечно жужжит, пищит, лает, квохчет. А тут – обрывается, словно нажали кнопку «стоп». Тихо. И ты сам оторопело замираешь. Стоишь и не можешь сдвинуться с места. Лишь прислушиваешься и ждешь.

Но это продолжается минуту. Вот еще в застывшем, мертвом воздухе начинают шипеть листья берез и осин, а еще через несколько секунд возникает ветер. Здесь, под родившейся тучей, он беспорядочный, какой-то кружащийся. Наверное, так появляются вихри, смерчи, торнадо. Ветер поднимает с земли обрывки бумаги, сухую траву, пакеты и окурки и несет вверх, словно кормит тучу. Отправляет туда и жару – резко становится почти по-зимнему холодно…

Со звоном и оттяжкой, будто свалили с высокого кузова длинные свежие доски, рвет уши гром. Режет черно-зеленое небо молния. И снова гром, и снова молния. Над самым поселком, над головами непопрятавшихся людей. Но вот и самые смелые бегут в укрытия. Не от града или дождя, а от молний.

Смотрят из окон, из-под навесов туда, куда жалят изломанные белые стрелы, и шепчут:

– Господи, сухая гроза… Господи, господи…

Вспышек и дыма нет. Слава богу. Тайга подступает близко к поселку – если начнется пожар, может захлестнуть и их…

Туча, как огромный корабль пришельцев, сдвигается, начинает медленно ползти, продолжая кипеть, грохотать, пускать молнии. На краю неба появляется узенькая голубая полоска. Она растет, расширяется. Вырывается на свободу солнце, и через полчаса словно ничего не было – ни долгих часов рождения тучи, ни многих дней марева, укутавшего эти места тепличной жарой. И возвращаются жужжание, стрекотание, лай, писки. Победно кукарекают по поселку петухи.

Опытные люди знают: вёдро ненадолго. Туча ушла, но скоро она прохудится, ее разорвут ветры на много частей, и эти части будут метаться по небу, поливая землю ливнями или посыпая градом, а потом остатки расползутся хмарью и истекут мелкими, долгими, тоскливыми дождями. После них падут туманы, рассветы станут зябкие, неуютные. И полезут грибы.

12

Снова солнце, но оно другое – оно сушит, а не печет. Воздух изменился, и даже не знающие стихотворение целиком, не помнящие, кто автор, часто вспоминают строчку: «Весь день стоит как бы хрустальный».

Да, что-то каждый год меняется в природе под конец августа. Необъяснимо, но так, что понимаешь – лето кончилось. Лето кончилось, а осень еще не наступила. Или наступила та, которую Тютчев назвал «первоначальной». Первоначальная осень…

Мозг заставляет спешить – ведь надо еще так много успеть до холодов, до снега, душа же требует остановиться или хотя бы замедлиться, не копошиться. Посидеть, посозерцать, подумать… И этот как бы хрусталь удерживает от суеты.

Всё устало, всё хочет покоя и дремы. Или умирания. Перезревшие травы клонятся к земле, начинают сохнуть, открывают свои коробочки с семенами; мухи так настырно лезут к людям, будто хотят, чтоб их скорее прихлопнули; комары пищат над ухом, но уже почти не кусают – вода становится холодной, потомство вывести вряд ли успеется…

Погудины уже далеко не каждый день отправлялись собирать грибы и ягоды или в город на продажу, хотя денег на оплату осеннего семестра еще не заработали. Оставалось тысяч десять плюс Илье на житье… Надеялись на бабушку.

Два месяца изматывающего труда, примерно тридцать поездок в лес и около тридцати на рынок – и все равно не хватает.

Конечно, немалая часть денег ушла на бензин, на еду, кое-что покупали из одежды, зерно курам. Но так или иначе результат ничтожный, оскорбительный какой-то. И Илья хотел, чтобы бабушка взяла и не дала эти несчастные бумажки. И тогда бы он с полным правом сказал: «Давайте я возьму академ. Переждем. Может, наладится. И потом продолжу. В армию схожу – Колька сходил, и ничего».

С Колькой встретились за эти два месяца считаные разы. Да и то случайно, кроме первого раза. Поговорить толком не получалось – не вязались разговоры. Посидеть, сходить куда-нибудь не было времени и желания. Стояли друг напротив друга, пока Колька выкуривал сигарету, вяло перебрасывались вымученными фразами о погоде, о делах; о Колькиной идее стать контрактником речь не заводилась.

Так же изредка встречаются на улице и не знают, о чем говорить их отцы, которые уже не помнят, что можно сгонять в Дом культуры на дискотеку, выпить в кафешке, что есть, в конце концов, другие женщины, кроме их жен. Не изменять, конечно, но позаигрывать, покрасоваться… А у Кольки с Ильей не только жен нет, но и настоящих подруг. До этого лета Илья был уверен, что его подруга и будущая жена – Валя… И может, если бы она взяла и пришла, потребовала ответить, кто они друг для друга, он бы сжал ее в объятиях и сказал: мы муж и жена. И повез бы ее в ЗАГС.

Понимал, не Вале нужно делать этот шаг, не женщины его должны делать. Но он не мог. Прошлым летом был почти готов, и зимой, и нынче, в первый вечер как приехал, а вот сейчас уже нет. Валя медленно удалялась, растворялась. И всё отчетливей проступали одногруппницы, девушки с других потоков и курсов… Он хотел бросить универ и в то же время всё чаще вспоминал о нем. Вернее, о том мире, в каком прожил два года, о тамошних людях…

Огород увядал. Листья огурцов превращались из зеленых лопухов в ломкий папирус, капуста побелела, вилки стали тугими, круглыми, картошка уже вызрела, ботва почти засохла, поникла. Пора копать.

Как-то, проходя мимо Колькиного дома, Илья увидел в щель забора: вся семья окружила огромную кучу картошки во дворе. Сортируют, какую в зиму, какую на осень, какую скотине. Стукают клубни о ведра, а люди молчат. Что говорить? – привычное занятие, ежегодное дело, почти обряд. Вспомнились слова Кольки: посадить, чтобы тяпать, потом выкопать и есть, чтобы весной посадить и снова тяпать, чтобы есть. И так тоскливо стало, жалко и Кольку, и семью его, и свою семью, и себя…

Последний раз с урожаем Золотых долин поехали на рынок в воскресенье, двадцать пятого. Конечно, родители будут ездить еще, но для Ильи сезон кончался. Завтра-послезавтра сборы, заодно последние дела по хозяйству, а в среду утренним автобусом (или с родителями, если они наберут товара) он отправится в город, там пересадка, весь день – путь до ближайшей железнодорожной станции. Дальше – сутки в поезде. И пять месяцев не здесь.

Билет на поезд уже куплен, хотя Илья до последнего тянул, всё собираясь и откладывая завести разговор. В итоге убедил себя, что не надо, нельзя заикаться о том, чтобы остановить учебу. Решил: «Окончу три курса и скажу. Будет неполное высшее, это уже что-то. После третьего легче восстановиться. А как сейчас? Действительно, это их убьет. Мама и так какие-то таблетки постоянно глотает…»

Накануне два дня собирали бруснику. Ездили с ночевкой, в дальние лога. Ягода, в отличие от вырубок и палов, там поспевала позже, но была раза в два-три крупнее. Некоторая с горошину. Так что пришлось бродить, искать пятачки с редким лесом, куда достает солнце.

Бруснику Илья собирать любил. Не руками – руками замучаешься, – а гребком, великим изобретением человечества. Гребок, набирушка, грабилка… Это такой совок с деревянным или жестяным, а теперь и пластмассовым – Илья видел в магазинах – контейнером и десятком стальных зубцов на концах. Поддеваешь кустик брусники и сдергиваешь ягоды в контейнер. Листья у брусники еще крепкие, их попадает внутрь мало. Но есть. Так что потом нужно откатывать вручную или отвеивать при помощи фена.