Остановка. Неслучившиеся истории - Сенчин Роман Валерьевич. Страница 25

Не поворачивая головы, искоса, Мурад взглянул на Мыллу-Кули. Тот уже сидел, его мутные от старости глаза совсем побелели, щеки дрожали, а синеватые губы прыгали… Мурад улыбнулся и стал проникновенно чеканить:

А дальше, повышая голос, то, что Мылла-Кули никогда не читал:

Понял: читать дальше – это утомлять слушателей, снижать градус. Закончил:

– Спасибо, друзья!

И раздались аплодисменты.

Сначала несколько хлопков в третьем-четвертом рядах, потом – яростные – в задних, где были студенты. Студенты должны изображать задор и активность, и вот это пригодилось Мураду. Энергия передалась передним рядам – били в ладоши иностранные литераторы, подающие надежды и опальные. И вот уже хлопают мэтры, и сам Мылла-Кули смыкает и размыкает ладони. И его щеки не так сильно дрожат, и губы не так сильно прыгают. И в глазах Мурад замечает нечто пёсье. Старый пёс признает силу молодого. Или ему так кажется?..

Мурад, как требовал этикет, глубоко поклонился собранию, пошел к своему месту. Идти было легко. В голове вдруг застучали строчки другого поэта, писавшего на языке Пушкина:

Мурад сейчас испытывал то же самое. И голова его слегка кружилась.

Владимирэсемёнычы

Все три недели от получения приглашения до отъезда Стеблин недоумевал, почему позвали именно его. Он ведь в этом вопросе не специалист – две колонки по случаю, среди многих десятков других колонок, рецензий, заметок, написанных в последние годы ради небольших гонораров, не повод для таких слов: «Без Вас, уважаемый Андрей Олегович, наш праздник будет не таким светлым», «очень Вас ждем и встретим как самого дорогого гостя». Приглашающая сторона купила билеты, гарантировала встречу по прилете, проживание, и он согласился. Но недоумение оставалось.

В назначенный день приехал в Шереметьево, сел в самолет, долетел до столицы соседнего государства, а раньше союзной республики, там без приключений и долгого ожидания пересел на другой самолет и через полтора часа был в аэропорту третьего по величине города – по местным масштабам мегаполиса. Удивило, что ни в самолете, ни в зоне прилета не встретил ни одного славянского лица.

Представил мысленно карту – дома, конечно, посмотрел, куда летит, – и осознал, что это действительно другая страна, причем окраина другой страны. Хоть и с мегаполисом. Но мегаполис не конечный пункт его пути.

Вышел на улицу и сразу был атакован солнцем и таксистами. Таксисты, видимо, рефлекторно стали обращаться к нему на своем языке, но разглядев, кто перед ними, с трудом переходили на русский:

– Машин бери!.. Куда нада?.. Поехал дёшев!..

– Спасибо, спасибо, – растерянно заулыбался Стеблин, прижимая к боку сумку на ремне. – Меня встречают. – И почувствовал, что внутренне холодеет от страха.

«Азия, Азия», – застучало в голове. До этого в Азии он никогда не был.

Хотелось побежать от напирающих мужчин. Вернуться в аэропорт и улететь первым же рейсом. Но тут, что-то властно говоря по-своему, таксистов раздвинул пожилой, высокий человек. Тоже азиатский – с узкими глазами и большими скулами.

– Андреи Олегычы? – произнес почти слитно.

Стеблин несколько раз быстро кивнул.

– Здравствуйте, уважаемый, дорогой! – Человек обнял его правую руку обеими руками и поклонился. – Спасибо, что приехал. Спасибо тебе! – И поправился: – Вам спасибо!

Улыбался широко, обнажая редкие зубы. Так бывает, когда больные выдергивают, а искусственные не вставляют.

– И вам, – хрипнул Стеблин; кашлянул, уже чище и громче повторил: – И вам, что пригласили. – Попытался вспомнить имя и отчество того, кто пригласил: – Нуртай Омира?..

– Омирбаичы, – досказал пожилой. – Лучше по имени, а то язык сломаете. У нас язык сложный.

Таксисты потеряли к Стеблину интерес как к клиенту, но с любопытством наблюдали за этой сценой. Наверняка нечасто здесь такое случалось – вроде неофициальные лица, а целая церемония.

– Что, пойдем? Машина рядом здесь.

– Да-да, конечно.

Машиной оказались остроуглые «Жигули».

– «Шестерка»? – спросил Стеблин.

Нуртай, показалось, обиделся:

– Седьмая модель! Надежная.

Поехали. За окнами была степь с редкими холмами.

– Голодный? – спросил Нуртай.

– Ну, так…

– Скоро, эта, кафе будет. Манты любите?

– Да, в общем.

– Владимирэ Семёнычы их очень любил. Две порции скушал!

Эти имя и отчество Нуртай сказал слитней, чем «Андреи Олегычы», буквально в одно слово. Получилось «Владимирэсемёнычы». Так потом они и слышались Стеблину во все полтора дня пребывания здесь.

– Нуртай Омирбаевич, – заговорил он, пока ждали манты, – зачем все-таки меня пригласили? В смысле, что от меня требуется?

– Как дорогого гостя пригласили. Побывать.

– А мне выступать нужно? Я не готовился, да и не знал, к чему именно…

– Можете потом сказать. А нет – не говорите. Для нас одно ваше присутствие – честь.

Продолжать расспросы Стеблин не стал. Как пойдет, так пойдет. Не убивать же его сюда заманили. Сказал лишь:

– Спасибо…

Манты оказались вкусные. Сочные, из рубленой баранины.

Вернулись в машину, пристегнулись, поехали. В животе было тяжело, пот тек по вискам. Стеблин бы с удовольствием подремал. Но неудобно…

– А далеко ехать?

– Две сто… Двести километров почти, – ответил Нуртай словно извиняясь. – У нас страна тоже большая… При Советск Союзе самолеты летали, а теперь – нет. Владимирэсемёнычы на самолете прилетал. На, эта, кукурузник…

– На кукурузнике?

– Да, да. На нем… Строят аэропорт. Скоро уже построят… Обещают.

Солнце вроде бы только недавно висело наверху неба, но вот оно уже сбоку. А когда подъезжали, было почти у горизонта. Что ж, конец августа.

Приехали не в город, а в село. Одноэтажные домики, деревья, кое-где юрты за щелястыми заборами…

– Гостиницы у нас нет, уважаемый Андреи Олегычы, – заговорил Нуртай после довольно долгого молчания. – Но есть дом. Отдельно. Отдельный дом. Как маленькая гостиница. – И улыбнулся. – Не возражаете?

– Да нет, – пожал Стеблин плечами. – Ладно.

– Здесь хорошо… Сад… Хорошо.

От ужина отказался. Был опустошен резкой сменой обстановки; да чего там обстановки – целого мира. Устал от долгого сидения в машине, глазенья на степь, от реплик Нуртая. Говорил Нуртай по-русски неплохо, но каждую фразу сначала как бы проговаривал про себя, а потом уже повторял вслух. Явно русский язык ему приходилось применять нечасто…