Трубадура (СИ) - Волкова Дарья. Страница 1
Annotation
Судьба была к ней не ласкова, но все же подкинула пару козырей. Она – боец. По жизни и с нею же. Боец, отбивающий удары из последних сил, но не допускающий мысли о том, чтобы сдаться.
Про таких, как он, раньше писали в характеристиках: «Верный друг, надежный товарищ, в трудную минуту не подведет». Так оно и есть. А еще он – либеро.
Следить и сопереживать истории отношений девушки сложной судьбы, имени и национальности с перспективной и подающей надежды звездой отечественного спорта можно в новом романе Дарьи Волковой «Трубадура».
Роман несерийный.
ХЭ БУДЕТ
Дарья Волкова
Кадр первый. Луис Бунюэль
Кадр второй. Клод Лелюш
Кадр третий. Куросава
Кадр четвертый. Антониони
Кадр пятый. Альмадовар
Кадр шестой. Ларс фон Триер
Кадр седьмой. Эмир Кустурица
Кадр восьмой. Вим Виндерс
Кадр девятый. Франко Дзеффирелли
Кадр десятый. Федерико Феллини
Кадр одиннадцатый. Ингмар Бергман
Кадр двенадцатый. Андрей Тарковский
Кадр тринадцатый. Джим Джармуш
Кадр четырнадцатый. Роберто Росселлини
Кадр пятнадцатый. Василий Шукшин
Кадр шестнадцатый. Леонид Гайдай
Эпилог. За камерой – человек с камерой.
Дарья Волкова
Трубадура
Кадр первый. Луис Бунюэль
Кадр первый. В черно-белой, слегка дрожащей картине чувствуется сдержанная энергетика Луиса Бунюэля. А если не чувствуется - вдохните еще раз.
Фигура девушки полна усталости и тоски. Тонкие и натруженные плечи, белая голова и руки. Руки, полные тяжелых сумок.
Фигура юноши легка. Он бежит. Свободно, легко, земля не держит его. Даже отталкивает. Отталкивает от твердого темно-серого асфальта сверхлегкие кроссовки ярко-бирюзового цвета. И юноша парит над этой свинцовой влажностью с вкраплениями вековой меди кленовых листьев.
Однако, отставим в сторону лирику. Это всего лишь стадион рядом с институтом физической культуры имени Лесгафта. И вот бирюзовые кроссовки покидают стадион. Навстречу белым и усталым рукам.
Он любил бегать в центре. Вопреки всему – унылому серому городу, тяжелым домам, каждый из которых - непременно историческая ценность и культурный памятник. Любил метить своими яркими кроссовками казенный гранит набережных, попадая в ритм с суровой северной рекой, так резко контрастирующей с теми местами, где он вырос. Этот гранит, эта река, этот строгий город признали его. Но он все равно каждый раз метил его, давая понять, кто тут главный.
А для нее это был обычный вечер. Обычное возвращение после рабочего дня. Привычная колея дороги домой. Которая почти у самого порога прекратилась внезапно и обидно.
В наушниках задавал ритм сочный вокал какого-то талантливого уроженца черного континента. Бирюзовые кроссовки четко повторяли этот ритм. Правая-левая, туц-тудуц-туц-туц.
Он врезался в нее. Самым наглым образом врубился на полном ходу. Словно слепой, словно не видел ничего перед собой. Или не слышал. Но все-таки видеть - важнее. А он непостижимо - не увидел. Не заметил.
А вот она увидела. В последний момент перед падением увидела, заметила, даже разглядела немного. Серая толстовка, серые спортивные штаны, яркие бирюзовые кроссовки. А сверху – копна черных кудрей и пара серебристых наушников, приминающих ее. И огромные удивленные темные глаза. А потом она упала. Банально и некрасиво обрушилась на мокрый асфальт.
Сам не понял, как это произошло. Нет, ну, то есть ничего неожиданного не предвещало. Бежал, слушал музыку. Правая-левая, туц-тудуц-туц-туц. И непонятно каким образом вдруг под ногами оказалось тело, о которое он и споткнулся. В общем, зазевался, как ни крути.
*
Выкатившийся из порванного от удара пакета апельсин на тускло-матовой серости асфальта казался оранжевым просто ослепительно. Потом к солнечному пятну под бок подкатилось еще одно, и еще. А потом раздалось последовательно: «Скотина!» и громкий всхлип.
Она сидела в метре от сиротливо сбившихся в кучку на мокрой серости апельсинов, терла колено. Всхлипывала и что-то бормотала себе под нос.
- Девушка… Вам нужна помощь?
Ему доходчиво объяснили все про него самого и предложенные услуги. Но шмыгание носом и потекшая тушь достоверности словам сильно убавили, поэтому рука помощи была протянута. И даже принята. Девушка казалось невесомой – он поднял ее с асфальта без малейшего усилия. Она вообще казалось какой-то ненастоящей – слишком белая, слишком тонкая, слишком светлые волосы. И совсем ненастоящего цвета глаза. По крайней мере, не видел раньше таких – на грани темно-голубого и светло-синего. Ни то, ни другое. Где-то между. А еще, когда поднял за холодную тонкую руку наверх и оказался лицом к лицу – веснушки. Только бледные – как и она вся.
- Смотреть надо, куда прешь! – она старательно выговаривала грубости, словно домашнее задание демонстрировала.
- Извини, - апельсины на ощупь оказались пупырчатыми, зато в ладонь ложились ладно.
- В ж*пу себе засунь извинения, - все так же старательно выдала она.
- Пакет порвался.
- Из-за тебя!
- Верно, - он согласился безропотно. – Ты далеко живешь?
- Вот! – белый палец из обрубка темно-серой митенки практически обличительно ткнул в неприметную облезлую дверь, которую язык не поворачивался назвать «парадной», но каковой она именно и являлась.
- Помочь?
- Зачем же? – предельно допустимой для человеческой речи желчностью. Бледная рука резко очертила окружность, на которой уместились россыпь апельсинов, упаковка с печеньем, пачка гречки, что-то еще непонятной формы в блестяще-шуршащей фольге. И порванный пакет, белым неровным шаром тихо сбегающий вдоль по улице. – Сама прекрасно справлюсь.
Молодой мужчина в сером спортивном костюме вздохнул, поправил на шее серебристые наушники и решительно стянул с себя толстовку, явив сырому питерскому сентябрю серую же футболку на широких плечах. Из толстовки была сооружена импровизированная авоська, в которую и сложили детали нечаянного уличного натюрморта.
Дверь перед случайным носильщиком открыли с крайне недовольным и даже презрительным видом. Парадная внутри оказалась еще более питерской, чем снаружи. Стены и лестница эпохи Достоевского, потолок и того раньше.
Этаж третий, дверь черного дермантина – уже не достоевской, а советской эпохи. Замок лязгнул премерзко, дверь скрипнула в унисон – и все в полном соответствии с окружающей обстановкой.
За дверью было темно, пахло сперто, лекарствами, какой-то едой и, странно, но чем-то, похожим на индийские благовония. Почему-то казалось, что сейчас под ноги бросится большой черный кот, но, когда зажглась тусклая лампа под потолком, стало ясно, что встречать их никто не вышел.
- Туда, - махнула девушка вдоль узкого коридора, сплошь чем-то уставленного и увешанного. Молодой мужчина шагнул вслед за ней, смело отогнав мысли о том, что надо разуться. На старый облезлый пол было страшно ступать чистыми носками.
В направлении «туда» обнаружилась кухня. Стены, крашенные темно-зеленой масляной краской, расписанные цветами и божьими коровками – судя по стилистике, расписаны ребенком лет пяти. На фоне общей темности и обветшалости окна, мебели и раковины яркими белыми пятнами выделялись холодильник, стиральная машина и микроволновка.
- Ставь на стол.
По крайней мере, чистый. Он аккуратно развязал рукава и принялся вынимать продукты.
- Дед, я дома! – раздалось громкое за спиной. – Сейчас будем чай пить.
Он обернулся.
Под бесформенным пальто-бушлатом скрывалась худощавая и угловатая фигура. Спасал ее только рост – и то несущественно. Волосы и в самом деле просто нереально белые, как у куклы. И глаза тоже как у куклы - голубые, круглые и ненастоящие. Больше на лице не было ничего – ни бровей, ни ресниц. Все, что есть, кроме глаз - едва розовеющие губы и покрасневший кончик носа. Остальное – одно бледное нечто. И немного бледных же веснушек