Колыбельная для вампиров 4 (СИ) - Борисова Светлана Александровна. Страница 49

Ночь была безлунной и за пределами поместья темнота оказалась настолько плотной, что даже ночное зрение вампиров давало лишь смутные очертания предметов. Поскольку это были горы, пусть старые и пологие, всё равно Рени была предельно собрана: из-за темноты любой неосторожный шаг грозил падением и, как следствие, переломом, а ей не хотелось загонять себя в безвыходное положение. Спустя некоторое время ей под ноги попалась тропинка, скорей всего проложенная овцами, которая привела её на макушку притора.

Рени встала на самом краю обрыва. Внизу бесновался и прыгал по камням бутылочно-зелёный горный дракон, которого звали Катунью. Она засмеялась и полной грудью вдохнула чистый воздух, пахнущий снежной свежестью и свободой. Следующий порыва ветра принёс с собой запахи человеческого жилья, которые показались ей настолько знакомыми, что у неё защемило сердце. Рени ощутила себя так, будто спустя долгие годы вернулась в отчий дом. «Может, это неспроста и здесь действительно моя малая родина? Иначе откуда мне знать, что я стою на втором приторе, а дальше есть более пологий первый, с которого зимой удобно спускаться на лыжах? Кстати, где-то между ними находится паром, который связывает между собой прибрежные деревеньки», — подумала она и грустно усмехнулась. — Похоже, я очень вовремя ушла. Если начали пробиваться заблокированные воспоминания, значит, мои дела совсем плохи».

Чтобы проверить себя, она направилась к первому притору, и когда спустилась в ложбину между взгорьями, действительно увидела пристань и паром. Больше она уже не сомневалась, что вернулась туда, где прошло её детство. «Слава богу, я дома!» — мелькнуло в её мыслях.

Уже никуда не спеша, Рени поднялась на вершину гряды, которую называла первым притором, и позабыла обо всём. Зрелище огромного гористого пространства объяло её душу неизъяснимым восторгом и грустью, и она долго простояла наверху. По-прежнему светили только звёзды, но тьма будто отступила, или с её глаз упала пелена. От края до края она увидела древний мир, охваченный сонным оцепенением. Это был мир, возникший в незапамятные времена, и этот мир жил по законам, отличным от тех законов, что установили ему разумные твари.

Королева вампиров больше не чувствовала себя одинокой. Величественное спокойствие древних гор пробудило в ней осознание неразрывной связи с природой, и на её душу снизошли покой и умиротворение, а вслед за тем всё земное начало отпадать от неё, как пустая шелуха. «Счастье и любовь, мечты и надежды, страх и отвага — всё мимолётно. Как прошлогодняя трава, они ничего не значат», — говорил Рени внутренний голос, и она уже сознательно обрывала живые нити сердца, так как это умеют делать камикадзе, идущие на смерть.

На глаза ей попалась плоская вершина в горной гряде. «Ещё одна старая знакомая — Столовая гора, — бесстрастно отметила она. — Уверена, что рядом с ней по вечерам встаёт луна, которая в полнолуние кажется просто огромной. По видимым размерам она не меньше, чем на юге. Впрочем, оно неудивительно, ведь здесь довольно близко к южным широтам». В её воображении возник золотой диск, тепло южных ночей и ровный шум прибоя, а вслед за тем ей вспомнились есенинские строчки:

Золото холодное луны,

Запах олеандра и левкоя.

Хорошо бродить среди покоя

Голубой и ласковой страны.

…

Жить — так жить, любить — так уж и влюбляться

В лунном золоте целуйся и гуляй,

Если ж хочешь мёртвым поклоняться,

То живых тем сном не отравляй.

Это пела даже Шахразада, —

Так вторично скажет листьев медь.

Тех, которым ничего не надо,

Только можно в мире пожалеть.

«Правильно говоришь, Сергей — крестьянский сын, — холодно подумала Рени. — Жить — так на всю катушку, любить — так без оглядки. Красивые слова, красивые мечты. Жаль, что сам ты растранжирил свою жизнь впустую. Родные крестьянские корни утерял, а на городской почве так и не прижился — оттого и тосковал непомерно. Если бы не стихи, то с чем бы ты остался? Очередной безродный Иван в погоне за жар-птицей удачи. Странно живут люди. Они похожи на перекати-поле, не имеющие своих корней и нам, вампирам, их не понять…»

Она ещё немного постояла наверху. «Ладно. Наплевать на человечество, что-то я не о том думаю. Лично у меня «отзвенел давно звеневший сад» и «теперь ей ничего не надо». Пора мне отправляться в путь, чтобы избавить близких от поклонения мёртвым. Ёжась от порывистого ледяного ветра, Рени начала спускаться по пологому боку притора, в виднеющуюся рядом долину. Поскользнувшись на пожухлой траве, присыпанной снежной крупой, она заметила под каменным выступом зеленеющий дикий лук, и в её памяти всплыло его местное название «черемша». Внимательно оглядевшись, она заметила и куст дикого крыжовника. На его колючих голых веточках висело несколько сморщенных ягод. Она сорвала их и, разжевав, сморщилась. Даже сейчас они показались ей страшно кислыми, совсем как в детстве.

Рени замерла, напряжённо глядя перед собой. Она до боли напрягла память, и внезапно туманная завеса исчезла. Весенним половодьем её затопили воспоминания человеческого детства.

«Ну, надо же! Оказывается, я тоже из породы перекати-поле и в детстве поменяла двенадцать школ. Правда, не по своей воле, а благодаря матери-непоседе, переезжающей с места на место. То-то я так любила фильм «Шоколад»! В принципе — это же моя история жизни. Только с позиции несчастного ребенка, не имеющего своего дома, а не романтично настроенной матери, шляющейся по миру в поисках несбыточного счастья. Кто бы мог подумать! — Рени устало опустилась на камень. — В наших с матерью цыганских скитаниях, куда нас только не заносило. Пожили мы и здесь на Алтае. Правда, недолго всего два года, но я настолько прикипела сердцем к этим удивительным местам, что, уехав, ещё долго тосковала по ним. И вот сейчас вернулась. Значит, это — прощальный подарок судьбы, — ей перехватило горло и на глаза навернулись слёзы. — Теперь понятно, почему я находила причины не ездить сюда, к Томасу. Нельзя дважды войти в одну и ту же воду. Мир детства должен храниться в душе неизменным, и светлая память о дорогих местах не должна разрушаться новым взрослым взглядом… — она горько усмехнулась. — Вот только умирать всё равно тянет на родину, и невидимый компас безошибочно ведёт тебя к ней, как и всех живых существ. Наверно, здесь душе проще взмыть в горние высоты, видя вокруг родное и близкое. Даже то, что время изменило лик детства, уже не нарушает душевного спокойствия. Ведь всегда что-то да остаётся неизменным: старое ли разрушенное здание, или… просто занесенная первым снегом стерня в поле».

Встав на краю небольшой скалы, Рени с новым чувством вгляделась в ночную темень. Там светились редкие огоньки небольшой деревушки, окружённой голыми почерневшими полями, на которых торчала ещё не совсем занесенная первым снегом жесткая стерня. «Невеселое времечко выпало мне для последнего путешествия, — грустно подумала она. — Жаль, что я ухожу за грань не весной. Легче было бы умереть, видя вокруг радостный расцвет природы, но ничего не поделаешь» И она, легко прыгая по камням, направилась к селению. По промерзлой земле шагалось легко, под её ногами ничто не треснуло. Наверное, так в своё время ходили знаменитые индейцы Фенимора Купера — свирепые охотники за скальпами бледнолицых, осквернивших их землю и древнюю культуру.

Рени подошла к околице и, осторожно двигаясь по центральной улочке, подошла к развалинам небольшого домика. «Что ж, он и раньше был в запустении. Удивительно, что он до сих пор сохранился, — с печалью подумала она. — Мы там играли с подругами в куклы, или танцевали. Помню, как на спор девчонки садились на шпагат. Отсюда моя самая близкая подружка Нина выскочила, бледная как смерть и, трясясь, сказала, что кто-то позвал её по имени из развалившейся печки. А вон там женщины увидели, как в поле поднялся огромный горящий крест… блазни, блазни! Чего только не бывает на Алтае!»