Ловушка горше смерти - Климова Светлана. Страница 5

Маня лежала все так же неподвижно, отвернувшись к стене. Врач, которого Лина пригласила, получив деньги от адвоката, ничего существенного младшей из женщин не сказал, только посоветовал изменить диету и начертил новую схему приема лекарств. Он как бы окончательно приговорил Манечку к смерти, но очень толково объяснил Лине, как действовать, чтобы облегчить страдания больной.

Теперь Лина покупала обоим, Ване и его бабушке, очень дорогие фрукты и сладости и добывала по аптекам импортные болеутоляющие и снотворные. Маня смотрела на эту суету достаточно апатично, однако лекарства пила по схеме, зная взрывной характер дочери.

Лина придвинула стул к кровати и села, проговорив в спину Манечки, обтянутую новой байковой ночной сорочкой:

— Мамочка, как ты себя чувствуешь?

— Кто у тебя был после Нового года, Лина? — глухо спросила Мария Владимировна в стену. — Опять твой Алексей?

— Нет, мама. Он редко сюда приходит. Последний раз он был в конце января, и ты это прекрасно знаешь.

— Что ему от тебя нужно? — сказала Манечка, грузно переворачиваясь и вкатывая голову на подушку. Лина тут же вскочила и поправила одеяло на ее груди. — Что нужно от тебя женатому человеку?

— Откуда ты знаешь?

— Ты сама мне об этом сказала в первый его приход. Ты ничего никогда не умела от меня скрывать. Да и незачем тебе прятаться от меня. Я не хотела бы потерять тебя теперь, когда мы, как в твоем детстве, дружим и ты опять — моя. — Манечка, боясь расплакаться, отвернула лицо. — Я разучилась говорить, Лина. В последние месяцы я столько передумала, что слов уже нет… Но меня что-то в тебе беспокоит… Ты мне ничего не рассказываешь о себе, все время прячешься…

— Мне нечего скрывать, мама. Приезжал адвокат Семернин.

— Дмитрий Константинович?

— Да.

— Почему он не заглянул ко мне?

— Ты отдыхала. Он был проездом, зашел узнать, как у меня дела.

— Вот! И ты молчала.

— Мама, — сказала Лина, — о чем тут рассказывать? У него своя жизнь, у нас своя. Послушай, ты не против, если я начну ремонт в третьей комнате?

Манечка была не против — она привыкла все дела доводить до конца, однако спросила:

— Где ты возьмешь деньги?

— Я ведь работаю, мама, — сказала Лина, отворачивая лицо, будто что-то на столике Мани было не в порядке. — Немного поднакопилось. Мальчик растет, и у каждого будет по комнате.

— В общем, ты действительно неплохо зарабатываешь, — примирительно заметила Манечка, — недостаток твоей работы состоит лишь в том; что ты дежуришь по суткам. Я очень беспокоюсь, как Ванечка один там ночью.

— Он привык. Не нужно волноваться…

И тут они заговорили о мальчике, потому что чаще всего взрослые говорят о детях, когда те спят. Если бы не это обстоятельство, мальчик узнал бы о себе много любопытного.

— Иногда он мне кажется странным ребенком, — сказала Лина. — Он постоянно о чем-то думает, и меня пугает его напряженно пытливый взгляд.

— Тебе все равно когда-нибудь придется ответить на все его вопросы, — оживляясь, проговорила Манечка, и глаза ее заблестели. — Туго тебе придется.

— Мне нечего от него скрывать. Он мой сын, и я люблю его.

— Ваня не похож на тебя, — сказала Манечка, — я имею в виду не внешность. Он будет так же, как и ты, красив. Но он не похож на тебя духовно — ты была всю жизнь строптива, вызывающа, и единственным твоим желанием, думаю, с момента рождения было стремление к абсолютной свободе. Мальчик же целеустремленно ищет истину…

Это была опасная тема — жизнь Лины. Помимо нее, обе они тщательно избегали в своих вечерних беседах упоминания о мужчинах Лины и вообще всего, что касается интимных сторон жизни. Но ближе к весне Манечке становилось все хуже, и все напряженнее становились их вечерние разговоры.

С ужасом, словно крушение мира, мальчик пережил недельный грохот и грязь ремонта. Комнату ему показали, но запретили в ней играть; квадратную, в голубых обоях комнату без мебели, с выкрашенным суриком полом и большим окном, снаружи которого была приварена стальная решетка, — как и кухонное, это окно подоконником было вровень с асфальтом двора.

Мебель привез дядя Алеша за месяц до смерти Манечки и остался в этой комнате вместе с мебелью…

Бабушка Маня вдруг стала стремительно худеть и мучиться болями в ногах и пояснице. Лина бросилась искать массажистку. Но все тот же врач, назначив курс уколов, массаж посчитал бесполезным. Манечке сделали положенное число уколов; весну, вселение Алексея Петровича Коробова, каникулы мальчика она встретила с лихорадочным румянцем на худых щеках и наркотическим блеском в запавших глазах, с горькой улыбкой припухших губ, ожидая ежевечерних коротких бесед с дочерью. Мальчик же сфокусировал все свое внимание на мужчине, который обитал теперь в их доме.

Тот был приветлив с ребенком, но и только. Мама приносила ему обед в эту новую комнату на большом подносе, покрытом белой полотняной салфеткой.

Покормив Манечку, а позже мальчика на кухне за столом, на котором стояла облезлая жестяная хлебница, кувшин с желтоватой кипяченой водой и стаканом, она отсылала сына в комнату делать уроки. Затем, перекусив на ходу, тщательно готовила еду мужчине и с подносом отправлялась к нему. Обедал Алексей Петрович обычно в четыре и вновь уходил до поздней ночи, так что мальчик его редко видел. Был мужчина высок, подтянут, умываясь по утрам холодной водой, громко сморкался на кухне. Голый по пояс, с розовым бритым крепким затылком и квадратными плечами, под гладкой кожей которых бугрились мускулы, — мальчику он мнился все тем же дядей Степой, многократно изображенным в подаренной Манечкой книжке. Лина сказала, что он спортсмен, а по профессии — телохранитель.

Она чудесным образом расцвела. Ее нежное лицо чаще оставалось печальным, чем веселым, но это, по мнению мальчика, Лину вовсе не портило.

Двигалась он еще бесшумнее, еще легче, будто не касаясь пола, как те танцующие девушки, которых увидел мальчик на экране телевизора в комнате мужчины, куда ему ненадолго позволили войти. У них с Манечкой никогда не было телевизора, и мальчик впервые около часу просидел перед ним, не отрывая глаз, а позади мама и мужчина за столом играли в карты и, смеясь, переговаривались. Иногда вечерами он проходил мимо комнаты, а там слышались приглушенные звуки музыки или разговоры. Но такое случалось нечасто, в выходные дни. В остальное время комната была заперта, даже мама не входила туда в отсутствие мужчины. Он вроде бы жил вместе с ними, и в то же время его как бы и не было.

Манечка это четко определила, несмотря на то что почти уже не вставала.

«Алексей Петрович?» — спрашивала она внука. «Нет», — отвечал мальчик.

«вчера?» — «Не видел, Манечка». — «Ясно, — говорила бабушка, — квартирант, значит».

С Линой она этот разговор завела, преодолев некоторое внутреннее сопротивление. Но отсутствие в доме ребенка и мужчины развязало ей язык, и она, осторожно ощупывая взглядом замкнутое лицо дочери, все-таки начала:

— Лина, давай объяснимся…

— О Господи!

— Мы долго еще будем делать вид, что ничего не происходит?

— А что случилось-то?

— Лина, я умру, и это — факт. Не вообще, а очень скоро. Остаетесь ты и Ваня. Могу я хоть на что-то надеяться?

— Мама, что ты хочешь от меня услышать? Опять эти твои бредовые разговоры о будущем Вани? Ну какое у него может быть такое особенное будущее? О каком будущем ты . мечтала для себя, какую судьбу ты спланировала для меня? Где это все? Что-то, помимо нашей воли, распорядилось нашей жизнью… Ты родила меня, рано потеряла мужа, меня не сумела воспитать, ты всегда романтически-восторженно относилась к жизни…

— Не правда, — проговорила Манечка дрожащим голосом, — я не была такой дурочкой, как ты себе представляешь, я понимала людей и старалась, как могла, выстоять, чтобы поднять и тебя. Единственное, чего я не предполагала, — что ты будешь такой же неукротимой и своевольной, как твой отец. Он и умер от глупой неосторожности. Я его уравновешивала, насколько могла. Я чувствую, как надо…