Проклятие Саана (СИ) - Лисина Александра. Страница 43

А ведь он готовился… готовился, как ему казалось, ко всему. Сменил жилье. Перестал появляться в привычных местах. Свернул почти все сторонние проекты, сосредоточившись на самом главном. Помог Нуму организовать вывоз наиболее ценного товара. Обеспечил сопровождение. Взял под контроль городские склады и схроны. Все дома, где он хотя бы ненадолго останавливался, были опустошены, а в магическую защиту встроено заклинание самоуничтожения на случай, если его попытаются достать именно там.

Месяца два назад он даже оборудовал отдельное логово, где мог бы переждать любые неприятности. Кроме Лу, Нума и пары проверенных людей о нем никто не знал. И вот вроде бы все было продумано, учтено и просчитано на несколько шагов вперед…

Как вдруг на тебе. Весь мир перевернулся вверх тормашками в тот самый миг, когда Леману донесли, что на столичные и одновременно окраинные базы началась массированная, четко скоординированная атака. А буквально через пару минут связь оборвалась, и в дверь его тайного убежища кто-то очень невежливо постучал.

Само собой, много народу он при себе не держал. Тайное убежище на то и есть тайное убежище, чтобы больше трех-четырех доверенных лиц никого туда не пускать. Но все же кто-то сдал императорским ищейкам координаты… причем кто-то близкий. Тот, кто заслуживал доверия. А в итоге убежище вскрыто, личная охрана полегла, слуги были убиты, тогда как сам Леман качался на грани беспамятства и из последних сил пытался удержать язык за зубами.

О нет. До пыток дело так и не дошло — у ИСБ имелись гораздо более надежные способы получения информации. Сыворотка правды — убойная смесь из природных и магически обработанных ингредиентов — вот уже несколько томительно долгих часов упорно ломала его волю, и Леман не знал, сколько еще сумеет ей противиться в попытке сохранить то единственное, что было важным.

Главное не раскрыть рта. Ни для ругательств, ни тем более для стона.

Леман не понаслышке знал, что стоит только начать говорить, как потом остановиться будет невозможно. Поэтому он молчал. Усиленно отстранялся от происходящего. Давил то и дело подкатывающую к горлу тошноту, не обращал внимания на боль. Не отвечал на вопросы. Не исполнял приказы. Он заставил себя не реагировать. Приучил себя к мысли, что все равно умрет. Впал в состояние почти что транса и в какой-то мере — да, постарался уйти от суровой реальности, но так гораздо легче. И надежнее к тому же, потому что в ином другом состоянии он бы непременно сломался, и вот тогда шансов у Лу точно бы не осталось.

В какой-то степени Леман был даже благодарен иэсбэшникам, что перед началом допроса его накрепко привязали к стулу. Веревки позволяли ему хоть как-то удерживать тело в вертикальном положении, потому что в противном случае он бы уже грохнулся на пол и валялся в ногах у дознавателей, как самый обычный, смертельно уставший и бесконечно больной старик, у которого не осталось ни сил, ни желания бороться.

Лет сорок назад он еще мог бы оказать достойное сопротивление. Лет сорок назад у него еще не болела спина, не ломило по утрам кости, да и искалеченная нога не давала о себе знать в самое неудобное время.

Она и сейчас его беспокоила, не позволяя окончательно забыться. Но, с другой стороны, боль стала той самой опорой, за которую он пока еще мог держаться, и именно она подсказывала, что он по-прежнему жив.

Когда сквозь короткое забытье снова пробился чей-то настойчивый голос, Леман мотнул головой, пытаясь его отогнать.

Легкого укола в плечо он даже не почувствовал — сколько их уже было за сегодня? Потом голос стал настойчивее, громче. Он постоянно что-то повторял, теребил, спрашивал. Но Леман даже не прислушивался. И глаза решил не открывать, потому что старательно удерживаемый перед внутренним взором образ дочери давал ему силы жить дальше. Не позволял отвлекаться ни на что иное. И даже боль не могла выбить его из состояния сосредоточения, просто потому, что к боли он давно привык. А вот семью не хотел потерять ни при каких обстоятельствах.

Поэтому он вспоминал Лу, в том числе и тогда, когда та была еще маленькой. Их редкие встречи. Ее задорный смех, который так напоминал смех его единственной внучки. Еще она была похожа на мать… Так, что когда он впервые увидел ее взрослой, то ненадолго оторопел и поневоле вспомнил те несколько счастливых лет, что подарила ему рано ушедшая к богиням супруга.

А та была красивой. Очень. Правда, он давно не навещал ее могилу, но вот сейчас у него наконец-то появилась возможность поговорить с ней без свидетелей, и он с удовольствием окунулся в полузабытые воспоминания, в которых, как оказалось, было так много хорошего.

— Леман… — очень некстати пробился сквозь мысленный заслон еще один голос.

Образ супруги вдруг заколебался и задрожал, словно отражение в воде.

— Лема-ан, очнись!

Нет! Только не сейчас!

Его вроде бы даже потрясли за плечи, стараясь окончательно уничтожить столь дорогое его сердцу видение. Потом кто-то с силой похлопал его по щекам. Но боль оказалась такой слабой, что он и в этот раз предпочел не обращать на нее внимания. Наоборот, попытался уйти в себя еще глубже. Возможно, даже насовсем. И лишь после того, как что-то больно укололо его в шею, а старательно поддерживаемый образ начал неумолимо истаивать, Леман все-таки очнулся. Пришел в себя. С трудом приподнял тяжелую голову. И сквозь градом катящийся по лицу пот сумел взглянуть на тесную камеру, в которой с прошлого его возвращения в реальность кое-что изменилось.

Нет, решетки на окнах и тяжелая металлическая дверь с крохотным отверстием для наблюдения так никуда и не делись. Но в прошлый раз дверь была плотно закрыта, тогда как теперь между ней и стеной виднелась узкая полоска света.

Дознаватели тоже находились здесь. Вот только если раньше один из них сидел напротив и раз за разом задавал одни и те же вопросы, а второй периодически травил пленника какой-то едко пахнущей дрянью, то теперь единственный стул был опрокинут набок, стойка с иглами и колбами откатилась куда-то в угол. Один из дознавателей лежал у стены в неестественной позе, а второму, похоже, кто-то успел оторвать лохматую голову.

Вот же она, таращится с пола пустыми глазницами. Из обрубка… хотя нет, пожалуй, из обрывка шеи кровь уже почти не идет. Зато рядом с телом натекла громадная лужа, которая почти вплотную подобралась к безвольно обмякшим стопам Лемана и была готова испачкать его и без того грязные пятки.

— Ну как он? — откуда-то сверху раздался незнакомый, но при этом какой-то гулкий и до отвращения громкий голос, который ударил по ушам с такой силой, что Леман не выдержал и поморщился.

Над ним склонилось чье-то расплывчатое лицо.

— Похоже, приходит в себя. Какой, интересно, гадостью его накачали, если даже твое противоядие не сразу сработало?

— Прихвати с собой колбы, — ворвался в сознание Лемана третий голос. На этот раз совсем молодой и смутно знакомый. — Надо будет изучить состав. Хотя, судя то тому, что я вижу, это — редкостная отрава. Да они, похоже, еще и с дозой не заморачивались — кололи до тех пор, пока старик совсем не перестал различать, что реально, а что нет.

— Он совсем бледный, — скупо заметил первый. — Бормочет что-то непонятное… Зрачки вон во всю радужку. И взгляд блуждает, как у безумного.

— Он нас вообще слышит? — обеспокоенно пробормотал второй.

Молодой зачем-то пощупал Леману лоб, приподнял веки и щелкнул пару раз пальцами перед самым его лицом.

— Слышит. Только, похоже, не до конца понимает.

— Его били?

— Нет, — качнул головой молодой. — На запястьях и лодыжках свежие следы только от веревок. Если они накачивали в него сыворотку правды или что-то подобное, то бить уже не понадобилось. А вот ссадины на теле и громадная шишка на голове — уже другое дело. Похоже, когда его захватили, то особенно не церемонились.

— Может, поэтому он так долго не приходит в себя? Вдруг они ему в башке что-то повредили?

Леман почувствовал, как кто-то осторожно ощупывает ему затылок.