Подражание королю - Климова Светлана. Страница 10

Я внимательно слушал свою гостью. Она не производила впечатления ненормальной, более того — почему-то вызывала во мне чувство безотчетной симпатии. Я знал, что вокруг полным-полно людей, у которых по жизни не все в порядке с логикой; она была из них и поэтому имела собственный, ей одной присущий способ выражения мыслей. Я приготовился терпеливо слушать, чтобы в конце концов все-таки уяснить, что же так беспокоит Сабину. Она покружит, выплеснет на меня поток на первый взгляд бессвязных эмоций и наблюдений, но рано или поздно доберется до сути…

— А где вы родились, Сабина? — Я попытался помочь ей нащупать твердую почву, ибо понимал, что она все еще колеблется и поэтому ей будет проще, когда она расскажет о себе.

Пожилая дама сразу оживилась. — Это потрясающие места! — воскликнула она. — Когда маму в тридцать девятом арестовали и отправили по этапу, а меня — в детприемник, Браслав стал советской Белоруссией… — Из этого как бы вытекало, что присоединение Западной Белоруссии было обусловлено не пактом Молотова — Риббентропа, а именно арестом матери Сабины Георгиевны, но я уже начинал привыкать. — Отец с братом ушли в леса, а потом на Запад;. их занесло в Америку. Я побывала на родине лет пятнадцать назад. Разумеется, от нашего дома ничего не осталось, хотя в целом Браслав не особенно изменился. Все те же леса, город стоит на озере Дривяты — это название я вспомнила, когда через пятьдесят лет вернулась… Мне было девять лет, когда все это закрутилось. Если вы читали еврейского писателя Зингера, между прочим нобелевского лауреата, то можете себе представить, что творилось тогда на востоке Польши.

Писателя Зингера, к моему стыду, я не читал, но вообразить картинку торопливой оккупации советскими войсками польских земель мог.

Она продолжала:

— Этот день я хорошо запомнила: была суббота, раннее утро, мама собиралась в школу, где служила учительницей. Звали ее, — Сабина вдруг нежно и растерянно улыбнулась, — Евгения Петровна, Женечка; она уехала из Петрограда в восемнадцатом, а познакомилась с моим отцом в Варшаве, в двадцать пятом.

Поженившись, они окончательно перебрались в старый фольварк Новаков под Браславом. Так вот, мама преподавала языки, отец занимался хозяйством, а я…

Господи, не помню, почему мы с братом оказались в тот день дома? Отец был почему-то мрачно озабочен, тринадцатилетний Петр возился с лошадьми — у нас ведь была немаленькая усадьба, конюшня, службы… Папа предложил отвезти Женечку в школу, и она, смеясь, сказала, что ей полезно пройтись, что-то она стала полнеть… Поцеловала отца, брата, и мы с ней вышли на дорогу. Пустую, помню, пронизанную белым, каким-то холодным светом. Мама шла быстро, она была легкая, как птичка, небольшая и всегда веселая, а я ковыляла вприпрыжку рядом — высокая в отца, нескладная, с руками и ногами, похожими на плохо оструганные жердочки… Мне еще можно сигарету, Егор? Вообще-то я редко закуриваю…

Я дал Сабине огня. Пес, казалось, уснул и даже похрапывал в бороду, уложив тяжелую голову между короткими передними лапами. Однако глаз его время от времени косил в мою сторону, а уши чутко подрагивали.

— Я довела маму до городского кладбища — это место сохранилось — и простилась с ней. У меня был свой резон: я решила сказать отцу, что проводила Женечку до самой школы, а тем временем сбегать на озеро, тайком, потому что мне это было запрещено.

— Ну и как? — спросил я. — Получилось?

— Да, — вздохнула Сабина. — И это огромное озеро без дальнего берега, полное свинцового тумана и сырого холода, я также навсегда запомнила. Потому что когда я, окоченев, примчалась оттуда, наш дом был совершенно пуст. С того дня я никого из них больше не видела. Ни мамы. Ни отца. У Зингера это очень точно написано — ощущение жизни как расползания тонкой, рвущейся под пальцами ткани. И остановка, провал, и жуткое ощущение полного одиночества…

Опять этот Зингер… Я поежился, представив ее, девочку, в пустом огромном доме, и, не давая Сабине окончательно погрузиться в печальные переживания, деловито спросил:

— Вы не упомянули о брате. Что с ним стало? Насколько я понял, вы с ним все-таки увиделись?

— О, это случилось уже после войны. Совсем другая история.

Я еще не знал, что этой женщине совершенно несвойственны сантименты.

Она смотрела на меня строгими живыми глазами, и даже следа боли в них не осталось.

— Петр мне все и рассказал. Как им с отцом пришлось бежать, не дождавшись меня. Они решили, что Нас с мамой взяли вместе, в школе… Петр разыскал меня уже из Америки. А в тот день, под вечер, пришли какие-то мужчины, искавшие пана Новака, перевернули весь дом, изгадили двор, оставили ночевать со мной пьяную тетку и двух солдат, а наутро меня увезли на восток — так я попала в детприемник… ну а потом уже и дальше.

Неожиданно пес напрягся, повернул голову в сторону прихожей и негромко зарычал. Сабина прислушалась и внимательно взглянула на меня. Через секунду раздался звонок. С нобелевским лауреатом Зингером мы уже покончили, теперь, видимо, пришло время Стивена Кинга. Тем более что я никого не ждал.

Я поднялся и, сопровождаемый глухо порыкивающим псом, отправился открывать. За дверью, распахнув в улыбке розовую пасть, высился Поль в помятом смокинге и поддерживал под локоток свободной рукой рослую блондинку. Другая его рука была занята внушительным свертком.

— Хэллоу, май френд, — пророкотал он, — ай'м вери глэд и так далее.

Скотч-терьер за моей спиной разразился басовитым лаем.

— Обаятельная все же собачка. — Поль отступил на шаг. — Я вижу, мы не вовремя.

— Проходите, — вздохнул я, задвигая ногой в прихожую упирающегося пса.

— У меня тут Степан со своей хозяйкой.

Сабина что-то негромко сказала скотчу, и тот сразу же умолк и освободил проход. Поль боком протиснулся в комнату, ведя за руку свою девушку, и оба они тотчас рухнули на диван, предварительно сунув мне сверток, в котором что-то недвусмысленно булькало, и прижались друг к другу, как двое голубков — черный и белый — с пацифистского плаката. Вид у парочки был несколько озадаченный, потому что Степан улегся так, чтобы контролировать каждое движение их разутых пяток.

Сабина светски подняла брови и проговорила:

— Стивен, веди себя прилично!

Я представил им Сабину Георгиевну и отправился на кухню, на ходу распаковывая сверток. В нем обнаружились бутылка джина «Баллантайн», апельсиновый сок, сыр и сандвичи с ветчиной. Все это я сгрузил на поднос, добавил туда салатницу со льдом и четыре стакана. Вернувшись в комнату, я поставил угощение на журнальный столик.

Пышная, как сахарная вата из Диснейленда, Нонна молча курила, а Поль, чтобы скоротать время, излагал Сабине свою биографию. Фрагментарно. При виде выпивки парочка несколько оживилась. Я постарался разлить напиток по всем правилам, с учетом потребностей. Мы сделали по первому глотку за знакомство, и разговор тут же воспламенился: Поль упомянул об Америке. В Нью-Йорке, сообщил он, обитает его двоюродный брат. Джин, между прочим, как раз оттуда, а не из коммерческого ларька. Гарантированное качество.

— Я долго прожила в Бруклине, — неожиданно проговорила Сабина. — Снимала квартиру на Двадцать второй восточной улице… У моей дочери была няня-негритянка, ее звали Сюзи. — Она смущенно взглянула на Поля и пару раз клюнула из стакана. — Я помню запах именно этого джина.

— Знаете, дорогая Сабина, у меня никогда не возникало желания поселиться в Америке, — сказал Поль. — Хотя что я говорю — не только там, но и в любой другой стране, не говоря уже о Нигерии. Мои папа и мама сильно расстроены, несмотря на то что у нас очень неспокойно. Как говорится, — он покосился на якобы задремавшего Степана, — да: все время горят пятки. Брат изредка передает мне посылки, но все родственники знают, что по натуре я очень, очень лэйзи.

— Лентяй, — вздохнула Сабина Георгиевна. — Я вас, Поль, отлично понимаю. Мне пришлось работать в Штатах, у меня была приличная работа…

Старший техник в «Джэй Эф Ди электронике компоненте» — это недурно, но я вернулась сюда, потому что… Как бы вам объяснить… меня замучили воспоминания…