Вкус медовой карамели (СИ) - Бернадская Светлана "Змея". Страница 54

   Кайя и правда кинулась к выходу, отчасти желая сбежать от возникшей неловкости, но он на лету перехватил ее запястье, заставляя остановиться.

   – Только если прихватишь льда и для себя и ляжешь рядом.

   Она так и осталась стоять, замерев, как вкопанная,и даже руку не попыталась отнять. Сердце в груди заколотилось заполошной птицей – вот-вот выскочит, а отвести глаза от его немигающего взгляда оказалось вдруг невыносимо трудно. Он как будто потемнел, стал тягучим, подернутым вязкой, влажной поволокой – и Кайя залипла в нем, словно муха в меду. «Вот оно, - зашумело в ушах вместе с учащенной пульсацией крови. – Пришло время… Α ведь всего тoлько седмица миновала!»

   А на что она, собственно, рассчитывала? Что он оставит ее в покое на годы, а сам будет маяться ночами в одиночестве – в комнате по соседству? Или, чего доброго, не выдержит и заведет себе тайно другую, более покладистую? Как Штефан…

   От этой мысли ей сделалось неприятно. Нет, Штефана она не ревновала вовсе. Уже после развода, в отцовском доме, слегка поостыв, она пришла к горькому выводу, что ещё и приплатила бы Дагмар за то, чтoбы муж избавил ее от постылой необходимости терпеть его каждодневную похоть. Но ее больно задело его признание о ребенке, зачатом за ее спиной – с той, другой. Ведь все это время, выбравшись из постели Дагмар, он ложился в супружескую кровать – с нею… Воспоминания об этом до сих пор вызывали дрожь омерзения.

   Οтчего-то не хотелось, чтобы так повел себя Эрлинг. И это было какое-то другое чувство… Совсем другое. Но Кайя, окончательно запутавшись в ощущениях и мыслях, не мoгла найти ему определение. Представить Эрлинга с другой җенщиной было… обидно. Обидно осознавать, что эти его мальчишеские улыбки, эти влюбленные взгляды, к которым она уже начала привыкать, эти oсторожные прикосновения – достанутся не ей.

   Но ведь тогда придется… самой. Прямо сейчас…

   – Οтомри, Кайя, – послышался его глухой голос,и он наконец отпустил ее руку. – Я пошутил. Как всегда, неудачно.

   Кайя услышала свой собственный шумный выдох – и наконец вернулась запоздалая власть над телом. Она выбежала за порог и слетела вниз по лėстнице быстрее пущенной стрелы. На ходу сорвав с вешалки тулуп, накинула его прямо на мокрое платье, метнулась в сени и, не останавливаясь, выскочила во двор. Только здесь осознала, что щеки нестерпимо полыхают жаром и, зачерпнув пригоршнями снег, прижала его к лицу.

   Стало чуть легче.

   Что это с ней? Страх? Она медленно отняла от лица мокрые ладони и стряхнула с них остатки снега. Да нет, не похоже. В груди что-то тоскливо ныло, в животе – словно медленно переворачивалось, но страха она не ощущала. Почему-то в ней прочно засела уверенность, что Эрлинг не причинит ей вреда.

   Она собралась с духом, зажмурилась и вообразила, как это было бы. Вызвала в памяти все, что происходило сo Штефаном, и никак не могла представить на его месте Эрла. Вместо этого зачем-то настойчиво лезли в голову воспоминания о том, как Эрлинг смотрел на нее, когда она пришла к нему домой в первый раз,тайком от отца. Словно хотел ее поцеловать… А еще – касание его губ тогда, на свадьбе, отчего ее бросило в дрожь. Нежное, легкое, почти неощутимое.

   Но разве это значило, что в постели ее ждет что-то другое, а не те унижения и боль, которых она уже с лихвoй нахлебалась от Штефана?

   Нет. Хватит. Она решительно поднялась, стряхнула капли с остывшего лица и вытерла ладони о передник. Надо прекратить вести себя как дурочка, прекратить мотать мужу жилы и дать ему наконец то, чего он хочет. Седмица – достаточно большой срок для того, чтобы привыкнуть к этой мысли.

   Она решительно направилась к бочке с замерзшей водой, ударами острого ломика наколола льда, собрала его в корзинку. Вот только на пороге гостиной снова замерла, едва затворив за собой дверь. Эрлинга здесь не было – значит, ужинать не спустился. Остался ли он в ее спальне? То бишь, в супружеской, конечно. Εсли и так,то будет даже лучше. Надо всего лишь уложить его в постель, приподнять рубашку…

   Кайя тихо застонала, отставила корзинку со льдом и тут же сцепила зубы, закрыв лицо руками. В конце концов, это ее женский долг – лечить пострадавшего в неравной схватке со шкафом мужа. От лекаря он отказывается, а значит, она сама должна приложить к его телу холод, а после смазать снадобьем от ушибов. И ничего здесь ужасного нет.

   Отчего-то пришла на ум его последняя шутка – и впрямь не слишком-то умная,и Кайя представила, как он проделывает то же самое с ее мягким местом. С губ слетел нервный смешок, она тряхнула головой, сорвала с волос сползший платок и глубоко вздохнула.

   Α потом малодушно покосилась в сторону двери в мыльню. И правда, можно ведь дать себе еще несколько мгновений отсрочки: за то время, пока она протирала шкаф, а затем выкапывала Эрлинга из-под его останков, дрова в малой печке, должно быть, совсем прогорели, и не мешало бы заново поддать огоньку.

   Решительно толкнув дверь, она вошла в мыльню, шагнула к печке – и глупо уставилась на то, как там, за неплотно прилегающей чугунной дверцей, жарко пылает только что накормленное пламя.

   Она не сразу сообразила, что в мыльне светло, потому что горели зажженные светцы. Кайя медленно повернулась, подняла глаза… И уставилась теперь на полностью обнаженного Эрлинга, что стоял посреди корыта с пустым ведром в руках и точно с таким же изумлением таращился на нее. С его мокрых волос на мощные плечи падали крупные капли – видимо, он только что опрокинул на себя то самое ведро. Вода стекала по его телу, выразительно огибая напрягшиеся то ли от холода,то ли от неожиданности мышцы на груди, собираясь тонкими ручейками у косых ложбинок на животе, влажно поблескивала, запутавшись в темной дорожке коротких волосков, спускающейся от пупка к низу…

   Кайя, охнув, зажала ладонью рот и стремглав выскочила из мыльни. Нет, ну это уже ни в какие ворота! Осрамиться еще больше, чем это вышло у нее сегодня, она попросту не могла!

   Быстрее ветра она пронеслась мимо забытой у порога корзинки со льдом, взлетела по лестнице, на бегу хлопнула дверью спальни и, перескочив через так и продолжающие валяться на полу обломки шкафа, с разбегу рухнула на кровать лицом вниз. Судорожно выдохнув, нащупала подушку и водрузила ее на затылок, словно та могла хоть как-то укрыть ее от позора.

   Как она теперь сможет смотреть ему в глаза?! После того, как столько времени стояла и пялилась вовсе не на глаза… Стыд-то какой! И что теперь ей делать?

   Сердце так гулко билось в груди, что его, должно быть, слышали даже на другом берегу Солинки. А вот в доме стояла мертвая тишина, если не считать недовольного пофыркивания Рыжика, переступающего через груду шкафных обломков. Полежав некоторое время без движения, Кайя все-таки стащила с головы подушку и прислушалась. Нет, ничего…

   Пискляво мяукнул Рыжик, запрыгнул на постель, вскарабкался, цепляясь острыми коготками за юбку, на спину Кайе. Да там же и угнездился – чуть ниже поясницы, как раз над ушибленным мягким местом, и заурчал, судя по ритмичным колыханиям, вылизывая себе шерстку.

   Кажется, внизу все-таки скрипнула дверь. Потом загремели крышки чугунков, застучала по столу глиняная посуда. Эрлинг сел ужинать.

   От сердца немного отлегло. И тут же стало стыдно – уже потому, что не она подавала мужу этот злосчастный ужин, как должна была сделать добропорядочная жена. Но сдвинуться с места она не смогла бы ни за что на свете – даже если бы угрызения совести сожрали ее с потрохами.

   Через время послышался плеск воды – Эрлинг мыл посуду. Кайя беспомощно закусила губы – ну и зачем это он? Мог бы оставить на столе, а она бы утром помыла, не переломилась бы.

   Наконец под тяжелыми шагами заскрипели ступеньки лестницы. Кайя напряглась всем телом, ожидая неизбежного,и Рыжик вместе с ней тоже замер, должно быть, прислушиваясь к хозяйской поступи.

   Она даже перестала дышать, услышав шаги уже за дверью спальни – и тихо выдохнула, когда они, по обыкновению, проследовали дальше. Он не зашел.