Жестокое убийство разочарованного англичанина - Клив Брайан. Страница 41

– Райен, ублюдок, стой! – крикнул кто-то.

Но он уже закрывал дверь, неловко возился с задрайками, загоняя их в гнезда.

Задрайки закрывались стальным гаечным ключом, висевшим в зажиме у двери. Шон схватил ключ, попытался завернуть первую задрайку. Но преследователи уже добежали до двери и рванули ее на себя: Шон увидел, как задвигалась задрайка, которую он пытался закрыть. Секунду Шон ошеломленно и непонимающе смотрел на то, что происходит, – мозг его будто превратился в вату. Привалившись к стене, он обеими руками сжимал гаечный ключ. В этот момент дверь открылась, в нее начал протискиваться капитан Робертсон.

Он уже наполовину протиснулся – головой и плечами пролез в низкую, узкую дверь, когда наконец понял, что произошло. Он преследовал Райена, как собака преследует зайца, не думая, что тот может повернуться и пойти на нее. Он видел, как этот ирландец болтался вверх ногами, точно кусок мяса на крюке, точно туша, полумертвый, униженный – еще бы: ведь его, считай, повесили, – как он блевал, извивался; Робертсон видел, как этот Райен шлепнулся вниз, будто мешок с дерьмом, и, качаясь, побежал, перебирая голыми грязными ногами. Такая тварь не может ринуться на своего преследователя. Она должна остановиться и упасть, когда он рявкнет команду своим командирским голосом – она настигнет эту тварь как удар хлыста, опутает ей ноги, свалит на палубу. Такая тварь не смеет сопротивляться. Только протиснувшись наполовину в дверь, капитан Робертсон понял, что ошибся.

Он скосил глаза, увидел Райена, его занесенную руку, полуметровый стальной гаечный ключ. На какую-то долю секунды Робертсона словно парализовало, у него открылся рот – от гнева, не от страха; от наглости этого перевертыша, этого червя. Капитану показалось, будто труп Олафа Редвина поднялся с окровавленной лесной травы и угрожает ему. Его мелкие нездоровые зубы под усами крота обнажились в гримасе ярости. Он раскинул руки – одной хотел ухватиться за косяк для устойчивости, второй попытался достать Райена.

Гаечный ключ ударил капитана Робертсона в висок. Выражение гнева на его лице сменилось удивлением. Райен еще раз ударил – капитан упал лицом вниз, половина тела в одном отсеке машинного отделения, половина во втором. Шон посмотрел на дело рук своих, ударил Робертсона еще раз, выронил ключ – пальцы его дрожали, отказывались повиноваться. Шон не мог удержать ключ.

Послышался топот. Шон ногами выпихнул тело за дверь, увидел на них кровь поверх маслянистой грязи. Отпихнув тело подальше, он с трудом закрыл дверь, задраил ее: ключом так завернул гайки, что просто руками дверь уже не открыть. Потом бросил ключ и, шатаясь, пошел прочь. Сзади кто-то подскочил к двери – Шон слышал голоса, крики, удары по металлу, снова топот бегущих ног.

С этой стороны переборки в машинном отделении было темнее. Лишь в дальнем конце через двери, вентиляционные отверстия и смотровые люки проникал свет. Но здесь, когда он задраил дверь, стало совсем темно. Слабый свет, похожий на светлую пыль, пробивался сквозь тьму – дальше чем на метр-два Шон ничего не видел: тут блеснет сталь, там – медь, гигантские тени мощных двигателей, стальная аварийная лестница уходит во тьму, вверх.

Осторожно перебирая руками, Шон полез по ней. Стальные прутья врезались ему в босые ноги, приходилось держать свой вес на руках. И все время прислушиваться. Он слышал собственное дыхание – у себя за спиной, над головой, – как будто работал какой-то двигатель. Он ничего не видел, зато разум его обрел зрение и видел тянущиеся к нему руки; Райен слышал голоса, топот, шепот, дыхание преследователей. Когда он остановился, чтобы перевести дух, то услышал приглушенный темнотой, металлом и расстоянием стук двигателя, но вскоре понял, что это стучит его сердце. Шон вспомнил другую лестницу. Когда это было? Он не мог восстановить дату. Телестудия. Все как здесь, очень похоже. Финал этой игры – смерть. Вот это – реально. Его хотят убить. Сердце лихорадочно отстукивало: «Убить меня, убить меня, убить меня». Закрыв глаза, дыша ртом, Шон прислушался, повиснув на руках. Он прижал ухо к лестнице, потом, перегнувшись в сторону, – к корпусу корабля. Все тихо. Шон открыл глаза, посмотрел вниз. Далеко-далеко внизу виднелся вал винта. Падавший откуда-то свет блестел на его отполированном смазанном изгибе, гипнотизировал Шона. Ему хотелось распластаться, разжать руки и полететь вниз. Ничего страшного не случится – он плавно приземлится в темноте на ярко блестевший вал винта.

Почти без сознания, в полудреме, висел он на руках. Тряхнул головой и вдруг почувствовал такую усталость, что руки едва не разжались. Покрытые потом и маслом, они заскользили по пруту, боль в связках, как ножом, полоснула Шона по запястьям. Он заставил себя подняться, ухватиться руками за следующий прут, потом еще за один и еще. Над головой у него вдруг распахнулась дверь, темную пропасть вокруг Шона залил свет, точно луна осветила ночное море, исполосовала черноту серебром. Топот ног и крики раздались у него над головой. Лестница задрожала, но преследователи уже пробежали дальше.

– Он где-то внизу! Нет… наверху его не может быть, если только нет другой двери…

Снова топот бегущих ног. Шон нащупал рукой перемычку, лег на нее, встал на колени. Услышал, как прямо на него, возвращаясь, крича что-то своему невидимому приятелю, бежит преследователь. Шона словно парализовало, он продолжал стоять на коленях, надеясь, что они не вернутся; он вообще ни о чем не думал, пока лез сюда, где, как ему казалось, его ждет спасение. А может быть, он просто хотел, чтобы его поймали и убили, чтобы покончить со всем этим? Преследователь уже в пяти, трех, двух шагах от Шона, перемычка дрожит, бьет его по рукам и ногам. А он ждет, когда преследователь ринется на него. Сам Шон не в силах ни сопротивляться, ни бежать – он может лишь стоять на коленях и ждать. Он весь покрылся холодным потом, чувствовал, как открывается в крике его рот, чувствовал холодный металл скобы у себя между ног – ему стало жутко, захотелось, не переставая, вопить от ужаса.

И тут его разум, казалось, отделился от тела. Он увидел себя со стороны: скорчившуюся тень на перемычке, бегущего к нему человека, а перемычка как бы далеко внизу, он все видит точно на картинке, точно в телескоп, разум его содрогнулся при виде этой картинки, и Шон подумал: «Если сейчас умереть, я навсегда останусь вопящим от страха трусом». Эта мысль всплыла из глубины его подсознания – так человек узнает места, где никогда в жизни раньше не был.

– Встать! – закричал Шон, но крик отозвался шепотом, еле слышным шепотом: человек, стоявший на коленях на перемычке, его не услышал. – Встать! – Снова шепот, как эхо в пещере. Но стоявший на коленях зашевелился, начал подниматься. А бегущий вдруг увидел перед собой движущуюся тень, понял, что это человек, и инстинктивно рванулся в сторону, чтобы избежать нападения. Ударился бедром о поручень – его отбросило влево. Стукнулся плечом о железную подпорку, в эту секунду поднимающийся Шон ударил его головой в живот. Преследователь, размахивая руками, отлетел в сторону, угодил в проем лестницы и полетел вниз.

Только на полпути он закричал. Потом ударился о вал винта – раздался звук, будто вниз швырнули мешок с хворостом. Преследователь захлебнулся собственной кровью. Он служил в отрядах «коммандос», отличался поразительным хладнокровием, через две недели он собирался ехать с подружкой в отпуск, в Римини. Шон схватился руками за поручень, стараясь не смотреть вниз.

Осторожно повернувшись, он медленно, на ощупь, пошел к открытой двери, к свету. У двери Шон остановился, секунд двадцать-тридцать постоял, прислушиваясь. Освещенный дверной проем казался ему опасной ловушкой. Где-то там, за дверью, на свету, его поджидал Рэнделл. Шон знал: погибший только что человек – не Рэнделл. Он не видел его лица, не мог сказать, кто это, но ему и в голову не пришло, что это Рэнделл. Шон стоял на перемычке, прислушиваясь, но слышал только эхо крика упавшего и свое дыхание. Он не знал, бьется ли его сердце. Чувствовал, что оно стучит ему в ребра, будто расширяется, будто ему не хватает места и оно старается вырваться из груди.