Мы — это мы (СИ) - Перова Ксения. Страница 12

Он был готов на все, только бы слушать дальше, но хотел читать и сам, путешествовать по удивительным мирам в одиночку, не зависеть от Эдварда. И долгими зимними вечерами, закрывшись на чердаке, до рези в глазах складывал неподатливые буквы в слова.

Конечно, Майло мгновенно заметил, с какой скоростью убывают свечи, и разразился очередной скандал. Зима заперла старшего в доме — на костыле по снегу не попрыгаешь, — и он бесился в сто раз яростнее, чем летом. Клод и Себастьян старались появляться как можно реже, и весь поток инфернальной злобы выливался на головы отца, матери, ну и, конечно, Хэла.

Но почему-то это было далеко не так болезненно, как раньше — книги и дружба с Эдвардом словно дали Хэлу какую-то внутреннюю защиту. В предыдущие годы он следовал примеру средних братьев и просто сбегал, практически всю зиму кочуя по семьям друзей и двух замужних сестер.

Теперь этот путь оказался закрыт — в чужом доме сохранить тайну еще сложнее, чем в своем. И когда Майло накидывался на него в своей обычной манере, издевался и стращал, Хэл старался думать об Эдварде и тайне, хранившейся на чердаке, куда старший при всем желании не мог подняться. В усадьбу Свершителя Хэл наведывался пару раз в неделю — несмотря на охватившую его эйфорию, мыслил здраво и совсем не хотел, чтобы о его похождениях узнали взрослые.

Но удержаться от более частых визитов было сложно — ведь каждый час, проведенный в тишине и безопасности библиотеки, каким-то образом помогал укрепиться духом и жить дальше. Пока Эдвард при бледном свете дня читал или перерисовывал из книг какие-то схемы и чертежи, Хэл, высунув от напряжения кончик языка, старательно выводил буквы на драгоценном листке бумаги. Читать он научился довольно быстро, а вот с письмом возникли проблемы.

Бумагу и чернила Эдвард выменивал во Вьене на стеклянную посуду и целебные травы, которые собирал все лето и высушивал в своей мастерской. Он и сам неплохо смешивал мази, настои и другие лекарственные средства, но пока не решался отнести их в городскую лавку.

К удивлению Хэла, зимой походы Эдварда в город не стали реже. Он относил отцу приготовленную матерью еду, а возвращался с тканями, инструментами, мукой для хлеба — в общем, всем, что добыть натуральным хозяйством было невозможно.

Хэл рвался его сопровождать, но Эдвард всегда мягко, но решительно его останавливал.

— Лучше нам не появляться в городе вместе. Пока там не знают, кто я, но когда узнают, сразу вспомнят и тебя тоже.

— Не знают, кто ты? — удивился Хэл.

— Да, все лавочники считают, что я из дальней деревни, приношу отцовские поделки на продажу. К отцу я всегда захожу ночью, чтобы никто меня не увидел. Сам понимаешь, никто не будет иметь дело с сыном Свершителя, а мне порой бывают нужны вещи, которые я не могу взять у отца или ему их просто не дают.

Это был еще один момент, который поражал Хэла — по договору с магистратом некоторые лавочники были обязаны выдавать Свершителю еду, одежду и прочие потребные ему вещи. Он не мог просто прийти на рынок и купить, что хочет, торговцы и говорить с ним не стали бы.

— Ему, наверное, очень одиноко, — вырвалось у Хэла, когда он об этом узнал, — поболтать даже не с кем. Почему он не приходит сюда?

Эдвард пожал плечами.

— Приходит, просто редко. Работы много, а путь неблизкий.

— Ты по нему скучаешь? — спросил Хэл и старательно вывел слово «скучать» на лежащем перед ним листке. Огоньки двух свечей отражались в натертой до блеска столешнице, камин приятно дышал в спину теплом.

Эдвард долго молчал, но Хэл уже этому не удивлялся и не обижался. Знал, что приятель тщательно обдумывает не только сам ответ, но и форму, в которую его облечь.

— С одной стороны — да, — наконец произнес Эдвард тихо-тихо, — а с другой... когда я его вижу, то сразу вспоминаю, что мне предстоит. Это очень... неприятно.

Хэл, не зная, что сказать, уткнулся в свой листок. Он весьма смутно представлял себе обязанности Свершителя, зная лишь о казнях и порках. Но ведь Эдварду всего тринадцать, ясно, что все это будет очень и очень нескоро. Да и не мог себе Хэл представить такое — его спокойный, сдержанный друг лупит кого-то плетью или отрубает голову мечом. Глупость какая-то, лучше даже и не думать об этом.

Но действительность, как всегда, нагнала его и дала ощутимый пинок — чтобы не забывался, не воображал, что можно спрятаться от жизни в тихом, уединенном доме.

Чтобы помнил — ничто и никогда не бывает в порядке, как бы сильно ты этого не хотел.

***

В тот день солнце традиционно не показалось.

Порой Хэл ловил себя на мысли, что боится забыть, как оно выглядит. За целый месяц им перепало от силы два-три солнечных дня, а в остальное время небо закрывала ровная серая пелена, настолько плотная, что для мелкой работы уже через пару часов после полудня приходилось зажигать свечи.

Хэл пробирался по лесу, высоко поднимая ноги, по колено увязающие в глубоком снегу. Он старался входить в лес в разных местах и не добираться до дома Свершителя одной и той же дорогой. Не хватало еще, чтобы кто-то наткнулся на протоптанную им дорожку и проверил, куда она ведет. Зимой, конечно, это маловероятно — в лесу нечего делать, — но осторожность не помешает. С каждым днем Эдвард, его книги, его уроки и рассказы значили для Хэла все больше, и он совсем не хотел в одночасье потерять привалившее ему счастье.

Серый цвет неба медленно густел, надо спешить, чтобы успеть до темноты — нет ничего хуже, чем заплутать в лесу зимней ночью. Хоть он и изучил более-менее окружающую чащу, все-таки не знал лес так же хорошо, как Эдвард.

Добравшись наконец до еле видного в сумерках частокола, он достал флейту и заиграл мелодию, условленную, как знак встречи. Тор и Нана вскочили и с лаем бросились к воротам, но тут же угомонились и, поскуливая, начали царапать толстые бревна.

Обычно Эдвард выходил почти сразу, но сейчас минуты текли, а единственным приветствием, которого Хэл удостоился, оставался скулеж собак. Он проиграл нехитрый мотив еще раз. Слабый мороз пощипывал губы и кончики пальцев.

Тишина.

Делать нечего, пришлось Хэлу повернуть назад. Может, Эдвард ушел в город, хотя обычно он предупреждал заранее о таких походах. Хэл свирепо выдирал ноги из снега — его душили разочарование и злость. Мало того, что придется тащиться в темноте по лесу, так еще и изволь провести вечер с Майло.

Внезапно под деревьями справа почудилось какое-то движение. Хэл замер, обратившись в слух.

Зимний лес беден на звуки. Разве что ветер погудит в кронах деревьев, да с тихим шорохом упадет с ветки пласт снега. Но сейчас Хэл отчетливо услышал слабый хруст снега под чьими-то ногами, а потом едва различимое всхлипывание.

Забыв про усталость и ни секунды не раздумывая, он бросился в ту сторону и на ходу крикнул:

— Эй, кто здесь? Голос подай, тебя не видно!

— Хэл...

Имя перетекло в мучительный стон, и у Хэла перехватило дыхание. Он в два прыжка одолел оставшееся расстояние и склонился над темной фигурой, стоявшей на коленях прямо в снегу. Вцепившись в ствол дерева, Эдвард пытался подняться, но ноги его не держали и он снова и снова опускался в снег. Вокруг уже образовалось небольшое натоптанное пространство.

— Что с тобой?! Эй! Что случилось? — Хэл схватил друга под мышки и одним сильным рывком поставил на ноги.

Стон перешел в глухой вопль; пальцы Эдварда впились в кору дерева с такой силой, что она затрещала. Хэл поспешно отдернул руки.

— Ты чего, а? Эдди...

— Спина... не трогай, — прохрипел Эдвард, корчась от боли.

Хэл подставил плечо и, вовремя сообразив, обхватил дрожащее тело не за спину, а ниже, за талию.

Они потащились по снегу. Эдвард едва переставлял ноги; по одежде и котомке Хэл сразу понял, что он идет из города. Поразительно только, как добрался так далеко в подобном состоянии.

Понимая, что сейчас не время для расспросов, Хэл выкладывался по полной. К счастью, они оба с Эдвардом были очень сильными и рослыми для своего возраста, окажись на его месте Арно или Натан, подумал Хэл с усмешкой, им пришлось бы туго.