Возвращение в Дамаск - Цвейг Арнольд. Страница 20

Доктор де Вриндт рассуждает без умолку — никогда за все их многолетнее знакомство он не был таким непринужденным, таким общительным, остроумным, веселым. Радость путешествия захлестнула его как внезапный приступ. Никаких остановок — вперед, только вперед! Счастливый, он оглядывает местность, которую в утреннем свете видит словно впервые.

— Ну разве не чудесно? — вопрошает он. — Разве не восхитительно?

Да, чудесно, да, восхитительно, более того, исполнено двоякого величия — величия высокогорья и многообразия низинных краев. Свет прозрачно парит над склонами, скрадывает все расстояния. Воздух в здешнем краю невесомо танцует над закарстованными горами и славится своей хрустальной прозрачностью, а над ее причинами пусть ломают себе головы ученые. Эта полоса образует порог Азии перед Средиземным морем, еще западная и все-таки уже восточная, мост между южной державой, Египтом, и северной, Ашшур-Вавилоном, — земли ее запечатлелись в истории человечества не искусствами, не техникой, не наукой, не политической мощью, а только религией. Диковинная земля, куда сейчас хотят вернуться евреи, поначалу немногие, едва ли достойная упоминания часть четырнадцати или пятнадцати миллионов противоречивого человеческого племени, живущих ныне на земле! Римляне завоевали их царство, рассеяли евреев-военнопленных по своей империи, на смену римлянам пришли императоры Византии, затем калифы Мекки, султаны Каира и Дамаска, крестоносцы, норманны Гогенштауфены с Сицилии и снова властители-мусульмане. И всегда, во все времена, евреи думали об этой земле как о своей, как о даре Божием, одновременно отстаивая право человека жить в любом месте на земле разумным трудом и полезной организацией. Примерно за двадцать лет до мировой войны австрийский писатель по фамилии Герцль [41] (де Вриндт несколькими фразами насмехается над его романтической внешностью и слабым талантом) призвал их к возвращению, создав движение сионизма: «Настал час, Израиль! Народ без земли, спаси землю без народа». А притом здесь уже тогда проживали триста тысяч арабов, но, к счастью, он этого не знал.

Англичанин безмятежно слушает. Он чувствует себя хозяином путешествия и радуется, что его подопечному так хорошо. Этот человек у него в ловушке: из мягких подушек автомобиля не сбежишь. Погоди, дружок, ты у меня напишешь опровержение. Он поддразнивает спутника — его враждебностью к сионистам, расколом евреев вообще, в котором сам черт не разберется.

Доктор де Вриндт утверждает, что раскол этот ничуть не более странен, чем раскол всех европейцев на партии, национальности и социальные группы. Ни у одного народа оглядка на внешнюю ситуацию не мешает внутренним распрям; они сравнимы с обменом веществ любого живого организма, так же обстоит и с евреями. Консерваторы, или агудисты, и националисты, или сионисты, хоть и враждуют, но образуют общее ядро, сообща с организаторами либералов во всех странах примиряют входящего в достаточно свободную общину семейного еврея и полного отщепенца, а таким индивидам нет числа, и еврейское происхождение для них лишь причина страданий. Простая схема, не так ли? И непрерывно, каждый час, от этого внешнего и самого хрупкого слоя, от еврейства, навсегда откалываются толпы одиночек. Много хорошей молодежи перебежало к коммунистам, Америка тоже стала огромным плавильным котлом, а с недавних пор и Центральная Европа, особенно Германия.

— И вас это не пугает? — напирал Эрмин. — Не лишает уверенности?

Вода в радиаторе скоро закипит.

— Лишает уверенности? — рассмеялся де Вриндт. — Это всего-навсего лишний знак, что наша история и ее структурный принцип остались верны себе. «Остаток вернется», так гласит этот структурный принцип, а именно чтобы вновь возродиться, стать народом, как развивалась в народ семья патриархов, причем неоднократно, позвольте вам напомнить. Разве Моисей не дал поколению взрослых погибнуть в пустыне? Разве из вавилонского плена вернулись не считанные единицы, которые и взрастили новый народ? И не то же ли самое случилось с Хасмонеями, изошедшими из их горной крепости Модиин? Куда подевались легионы евреев Александрии? И все же мы снова здесь, пятнадцать миллионов, сильные как никогда, а враждебность, какой нас удостаивают, лишь доказывает, что наша история не закончилась и что сионисты опережают Бога и потому обречены на неудачу. Ведь если Бог снова вспомнит о нас, кто тогда поднимет против нас руку?

Автомобиль катит на север, солнце поднимается все выше. Скоро они остановятся в тени и распакуют корзины со снедью. Случай представился неподалеку от Наблуса, под старыми оливами. На земле не расположишься, слишком пыльно. Они сидели на камнях, закусывали. Какой-то человек гнал мимо навьюченных ослов, напевая жалобную песню феллахского жизнеощущения, и чувствовал себя при этом очень хорошо. Караван из шести верблюдов прошагал мимо, хрустя песком, в остальном беззвучно, головы верблюдов — горизонтально на изогнутых шеях, их полузакрытые глаза скользили невидящим взглядом по всему зримому, будто здесь ничего нет. Погонщики вскоре затянули песню, состоящую из ломаных, слишком высоких полутонов.

Потом рев мотора заглушил их возгласы; и караван, и погонщик ослов остались позади. По городу Наблусу, по его людным улицам, машина продвигалась, гудя клаксоном и рыча. Молодые люди в тарбушах расступались, дети, жены феллахов, с открытыми лицами, в черном, и горожанки в вуалях, гул разговоров, восклицания, смех — многоголосый хор. Бедуины, медленно соображающие или уверенные в неотвратимости кисмета, сирень судьбы, едва не попадали под колеса, прежде чем освободить дорогу автомобилю. Улицы поднимались в гору, извивались; старый царский город Сихем-Самария был выстроен на горе, а вершины Эйвал и Гризим обнимали его, словно груди женщины — амулет. Здесь еще встречались самаритяне, примерно полторы сотни потомков давнего племени. В праздник Песах их первосвященник приносил на горе в жертву кровоточащего ягненка, как предписано Письменным учением, сиречь Торой. На этом учении они остановились, все более позднее отвергали. Поскольку евреи с ними не смешивались, они вымирали. И вообще были очень бедны.

— Но ведь они кровь от вашей крови, — заметил Эрмин, проезжая мимо оставшихся наверху руин Севастии; американские археологи как раз раскапывали царский город Ирода, с колоннадой пока что неизвестной протяженности.

Де Вриндт согласился.

— И они не делают различия между вами и сионистами? — продолжал расспрашивать Эрмин.

Де Вриндт рассмеялся и кивнул.

— Значит, они еще более избранные, чем вы?

— Они отсталые, — сердито отозвался де Вриндт. — Кто не признает даже Устное предание — вы знаете, мы называем его Мишна, а к нему есть толкование, Гемара, и вместе они составляют Талмуд, — застрял в пятисотом году до нашей эры, и ему уже не поможешь.

— Стало быть, вы признаете развитие? — гнул свое Эрмин. Воздух бил в лицо как из раскаленной печи, хорошо, что они надели пыльники.

— Развитие, — насмешливо сказал де Вриндт, — какое модное понятие! Речь идет о постепенно расширяемом откровении, о постоянно углубляющейся способности правильно его понимать. Откровенное учение содержит руководство для жизни и познания на все времена. Важно только приспосабливать его ко все новым и новым формам жизни. То есть, — добавил он, — подчинять ему жизнь.

Эрмин кивнул. Таких людей не переубедишь.

— А разве не может быть, — спросил он, — что вы, дорогой мой, стоите на ложной позиции? Неверующие и полуверующие, с которыми вы так враждуете, смотрят на вас как на своего рода самаритян, тоже застрявших в прошлом, знаете ли. Точно так же думают и христиане. Вы можете доказать им противоположное? Если кто скажет, что Господь всегда открывался лишь через человеческий дух и то, что, по-вашему, идет с небес, просто поднимается из глубин человеческого духа, — что тогда? Говорят, в плохо поддающихся проверке вещах человек привык переворачивать направления, и в результате ему кажется, будто что-то падает с неба, на самом же деле оно всего-навсего поднимается в сознание из самых нижних его слоев. Это связано с принципом перекрещивания нервов и мозга, вы же знаете, пуля в левом полушарии мозга парализует правую сторону тела.