Бабочка на ветру - Кимура Рей. Страница 34

На следующий день Цурумацу отправился за материалами для нового заказа, а Окити долго стояла в дверях и наблюдала за его удаляющейся фигурой. Больше она не увидит его никогда… Но в то утро порадовалась, что он покинул дом в хорошем настроении и в походке его появилась былая пружинистость и легкость. Никогда не забудет этого момента, будет помнить до последней минуты, как жизнерадостный и бодрый Цурумацу исчезает вдали, полный уверенности — верная подруга ждет его возвращения домой…

Однако ей нужно торопиться, чтобы уйти прежде, чем Цурумацу вернется. Как только он скрылся из виду, Окити тут же собрала в узел самые необходимые и ценные вещи и отнесла их в экипаж, который наняла заранее для поездки в Мисиму. Некоторое время она стояла перед домом, стараясь как можно точнее запечатлеть его в памяти — тот самый дом, который делила с Цурумацу, — запомнить каждую мелочь… Вот тут порвалась удивительно тонкая бумажная ширма: это случилось в тот вечер, когда Окити демонстрировала Цурумацу знаменитый танец гейш. Вот маленький столик у очага, где всегда кипел чайник, а они долгими зимними вечерами неспешно ужинали и строили планы на будущее — планы, претворить которые в жизнь им не суждено…

Как-то вечером они даже завели разговор о детях и об именах, которые дадут своим будущим малышам. Долгое время крестьянам и рыбакам, простым людям, таким же, как они сами, не разрешалось передавать детям свои фамилии — это оставалось привилегией феодалов, самураев и высшей знати. Потом все изменилось, и сёгун разрешил всем, даже крестьянам, иметь фамилию и передавать ее потомкам. Цурумацу очень гордился своей вновь приобретенной фамилией, вот и зашел разговор о детях.

Но почему-то с детьми у них так ничего и не получилось, Окити не смогла забеременеть. Цурумацу не женился после второй, теперь уже окончательной разлуки с любимой. Как ни печально, фамилия молодого, талантливого мастера, которой он по праву гордился, умерла вместе с ним вскоре после отъезда Окити.

В тот день, вернувшись с материалами для заказа, Цурумацу увидел, что в доме не горит свет, двери заперты, а окна закрыты ставнями. Но он не волновался — знал, что, когда Окити порой отлучалась из дому, даже ненадолго, она тщательно запирала его. Возможно, такая привычка появилась у нее после долгих лет жизни в американском консульстве. Она ведь и вокруг себя постоянно выстраивала что-то вроде невидимых дверей и ставней, отгораживаясь от злобных взглядов посторонних людей, которые явно ей завидовали. Окити хотелось убедиться, что она надежно защищена.

В тот же день Цурумацу получил в поселке еще один заказ, чему был неслыханно рад. Не терпелось ему поделиться радостной новостью с Окити и посмотреть, как просветлеет ее лицо и засияют глаза; услышать, когда же раздадутся ее шаги и она бодрым, радостным голосом воскликнет: «Тадайма!» — «Я вернулась!»

Наверное, Цурумацу заснул после трудного дня, потому что, очнувшись, увидел — на землю уже опускаются сумерки. Громко позвал Окити, но ему никто не ответил… сердце тревожно забилось. В последнее время его стали мучить боли в груди при любом волнении и еще ему становилось трудно дышать, поэтому он, как мог, постарался успокоиться. Все же, возможно, с Окити что-то случилось?! «Боже всемилостивый! — взмолился Цурумацу. — Неужели на нее кто-то напал, когда она пошла в поселок?!» Скорее, нужно срочно идти за ней, искать ее в тех местах, которые она обычно посещает!

Первым делом Цурумацу бросился к берегу моря, где она любила бродить, и стал искать Окити там. Громко звал ее по имени, втайне опасаясь, что набредет на ее искалеченное тело… Нет, не видно и ее следов на песке… Непохоже, что сегодня она побывала тут. Теперь — на кладбище, к могиле Наоко, куда Окити часто ходила с букетиком цветов, особенно в моменты душевного волнения. А в последние дни, судя по всему, что-то ее сильно тревожило… Но и тут он не обнаружил никаких признаков ее присутствия. Только зловеще кричали птицы, летавшие между мрачными, холодными надгробиями… Цурумацу всего передернуло от дурного предчувствия. И все же пока он не понимал, что произошло, а потому благодарил Господа за то, что не нашел и тут, на кладбище, в царстве мертвых, бездыханного тела подруги.

Весь вечер он бродил по поселку, разыскивая Окити: побывал и на центральной площади, и в «Йуме» — нет ее и там. Наверное, они где-то разминулись, а теперь она уже успела вернуться домой и готовит ему вкусный ужин… Цурумацу так и видел ее — с закатанными рукавами кимоно и белыми от муки руками…

Немного успокоенный этой мыслью, заспешил он домой. Уже издалека начал всматриваться: не мелькнет ли вдалеке, у берега моря, свет окошка?.. Но дом оставался темным, таким, как в то время, когда он покидал его. Сердце больно защемило, — так Окити не возвращалась сюда?..

Цурумацу не спал всю ночь, ждал, когда появится любимая. Когда же наступило утро, пришлось ему смириться: понял, что Окити попросту бросила его. Почти все ее вещи исчезли, а оставшиеся она аккуратно сложила и убрала в дальний угол комнаты, которой они почти не пользовались. Итак, Окити ушла от него, и теперь он не знал, где она и как ее искать…

Весь день Цурумацу пытался воспроизвести в памяти прошедшие сутки, стараясь понять, что же он такого натворил, что заставило Окити поступить с ним столь жестоко. И вдруг все то, что казалось таким важным еще вчера — планы на будущее, заказы на изготовление мебели, — показалось мелким и ничтожным. Окити опять ушла от него, жизнь его вновь потеряла всякий смысл… К чему теперь стремиться, во имя чего работать? Стало быть, он, Цурумацу, подошел к самому концу своего пути; все, дальше его дорога обрывается…

После того как Окити уехала в Мисиму, в жизни Цурумацу произошли большие перемены. Он перестал изготовлять мебель, вообще не заходил в мастерскую, которой всегда так гордился. Начал много пить и иногда даже не вставал после того, как всходило солнце — просыпаться и жить полноценной жизнью ему уже не для кого…

Сайдзё пришел в ужас, когда увидел, как быстро угасает его лучший друг и физически и морально. Слишком поздно он понял, что оказал Цурумацу плохую услугу, когда, в сущности, принудил Окити оставить его одного.

Цурумацу продолжал пить, и никакие уговоры Сайдзё на него не действовали. Не бросил саке даже после того, как друг пообещал ему обязательно разыскать Окити и уговорить ее вернуться.

— Даже не пытайся, — горько усмехнулся Цурумацу. — Она ушла сама, по своей воле, и сделала это намеренно. Как она могла хладнокровно собрать вещи и бросить меня, не сказав даже «прощай»? Вот уж никогда не мог предположить, что девушка, которую я любил, не только бесчестная предательница, но еще и малодушная изменница. Наверное, все же люди говорят правду: коли уж девочка стала дешевкой и гейшей — таковой и останется навсегда.

Сайдзё горько жалел о своем поступке; никогда раньше не приходилось ему видеть Цурумацу в таком ужасном состоянии. Молодой мастер страдал, но при этом был настроен весьма агрессивно; видимо, так сильно переживал исчезновение Окити, что теперь ненависть заполнила его сердце с той же силой, как раньше заполняла любовь. Как она посмела бросить его?! Это же самое настоящее предательство! И тогда Сайдзё решился рассказать Цурумацу истинную причину поспешного бегства Окити.

— Цурумацу, не надо так плохо говорить об Окити-сан, — начал он. — Дело в том… видишь ли, во всем виноват я. Понимаешь, мне показалось, что она представляет опасность для тебя. Ведь пока она жила с тобой, все люди в Симоде отвернулись от тебя. Вот и испугался я, что случится с таким трудолюбивым и целеустремленным человеком, как ты, — ведь ты оказался отрезанным от всех жителей поселка и остался без средств к существованию. И я думал, что единственный способ освободить тебя от такого позорного пятна — это убедить Окити уехать отсюда. Только тогда ты очистил бы доброе имя и начал жизнь заново.

Поэтому я сделал так: дождался дня, когда ты надолго ушел из дому, и явился сюда. Я начистоту поговорил с Окити с глазу на глаз; объяснил ей, что она губит твою жизнь и, если по-прежнему любит тебя, должна уйти первой. Только теперь я осознал, Цурумацу, как же я ошибался! И подумать ведь не мог, что, кроме Окити, тебе в этой жизни ничего не нужно — ни успеха, ни признания, ни даже славы — и ты запросто вел бы скромную, тихую жизнь, лишь бы вы были вместе. Не смел предположить, что такие глубокие, искренние чувства существуют в действительности. Прости меня, Цурумацу! Теперь ты понимаешь, что должен винить во всем, что случилось, только меня, а не Окити!