Усадьба леди Анны (СИ) - Ром Полина. Страница 3

Кому стало хоть на каплю легче от этого?!

Зато там, в стихах, она смогла выплеснуть сомнения и боязнь, стать лучше, умнее, смелее. Сейчас, в этот миг, в ее душе возникла найденная через муки некая точка равновесия…

***

Разговор, который не мог услышать никто из людей. Разговор, который велся не словами, а смыслами. Разговор, о котором можно только догадаться.

-- Ты видишь? Видишь?! Если не сейчас, то она снова потухнет…

-- Ты прав. Ей пора в путь…

***

Похоронами занималась Нинэль Андреевна. Все прошло очень скромно – покойная ни с кем особо не общалась, так и оставшись для людей тихой непонятной соседкой. Только вот тетрадь с кухонного стола, в которой нашли такое яркое стихотворение, слегка нарушала образ.

Тетрадь Нинэль Андреевна отдала младшему сыну, который, неожиданно для всех, оказался наследником Анны Владимировны. Все невеликие свои богатства она завещала именно ему. Только он, будучи убежденным атеистом, раз в год ходил в храм и ставил свечку в память ней.

Именно ее странное стихотворение заставило его в свое время переругаться с матерью и пойти учится не на юриста, а туда, куда он хотел.

Многими годами позже, уже будучи на вершине своей карьеры, он однажды произнес на собственном юбилее странный тост:

-- Я хочу выпить за человека, который научил меня быть собой. Земля вам пухом, Анна Владимировна. _________________________________ Стихотворение Леонида Чернышова

Глава 3

Сон Анны Владимировны был какой-то странный – темный тоннель, черный и жутковатый, который всасывал ее, как болото свою жертву. Непроглядная темнота неожиданно сменилась просто скучным серым дымком.

Пространство вокруг светлело, а она все падала непонятно куда…

Или летела…

А потом впереди вспыхнул яркий свет…

Видение началось резко и грубо и, открыв глаза, она не поняла, где находится. Какие-то люди куда-то ее тащили. Ночь вокруг была бы совсем черной, если бы не пара горящих и воняющих факелов. Слышался невнятный отрывистый разговор, смысл которого доходил до нее не сразу, а спустя какое-то время:

-- Аккуратнее, аккуратнее… Не дай бог, хуже сделаем!

-- Подожди, здесь платье зацепилось…

-- Бертен, поддерживай ей голову.

Кто-то натужно сопел над ухом. А она сама совсем не могла пошевелиться, только ощущала, как ее положили на огромный кусок ткани и сквозь ресницы наблюдала, как ее несли несколько совершенно чужих мужчин. Факел грубо выхватывал из темноты бородатые суровые лица, какую-то диковинную одежду и, что самое странное, несколько всадников на настоящих конях по краям этого шествия. Шли молча, и мерное покачивание очень быстро заставило ее уснуть снова.

Следующее воспоминание было не менее странным. Анна Владимировна очнулась в совершенно незнакомом месте, лежа в огромной кровати и люди, которые стояли и разговаривали рядом, вызвали просто какое-то странное оцепенение. «Удивительный сегодня сон, непонятный, и все никак не кончится…»

-- Тереса, у нас нет выбора!

Говоривший это мужчина был невысок ростом, довольно жирен и одет в нелепый театральный костюм. Черные колготки, обтягивающие толстенькие, чуть кривоватые ноги, и короткие штаны-буфы. Дальше сложная куртка из атласа и бархата, с отделкой золотым галуном, и такие же буфы-фонарики на плечах.

Поверх жакета /или это такой пиджак?/ висела длинная трехрядная золотистая цепь, удерживающая на груди мужчины нелепо-огромный медальон с какой-то картинкой. У медальона была широкая золотая рамка. Прямо блюдце с картинкой, а не кулон. Венчал костюм грандиозный воротник-жернов, отчего круглая голова толстяка казалась лежащей в центре пустого блюда.

Женщина, к которой мужчина обращался, была высока ростом – он едва доставал ей лысоватой макушкой до крупной серьги в мочке уха, дородна и носила очень похожее на его нелепый костюм платье, с такими же рукавами-буфами и юбкой на кринолине. Вместо золотого медальона на груди у нее в пять рядов шли нити огромных перламутровых бусин. Тавие же бусы вились по высокому парику. Сзади и чуть сбоку стоял третий персонаж этой пьесы абсурда. И молча, высоко подняв, держал в руке подсвечник с пятью горящими свечами.

Но самым странным была даже не эта театральная группа в старинных костюмах. Странным был язык, на котором они говорили, и который прекрасно понимала Анна Владимировна. Певучий, чуть даже текущий, совершенно незнакомый.

Она робко потянула на себя одеяло, чувствуя неловкость оттого, что лежит расхристанная, в ночной рубахе перед непонятными чужими людьми. Заметив шевеление, женщина чуть сдвинулась к ней, и Анна с удивлением рассмотрела яркий грим на ее лице.

Физиономия женщины напоминала маску из-за того, что была покрыта толстенным слоем мелово-белой краски. Брови были ярко вычернены высокими дугами, глаза обведены толстыми стрелками сверху и снизу, но самым странным образом были выкрашены губы – три округлых пурпурно-красных мазка совершенно однозначно напомнили грим Красной Королевы из фильма про Алису в стране чудес. Кроме этих трех красных мазков помады, остальная часть губ была покрыта тем же белым тоном, что и все лицо.

-- Очнулась?

Поняв, что это спрашивают ее, Анна Владимировна испытала какой-то завораживающий ужас. Казалось, внутри все сжалось от страха и перехватило дыхание. Особенно пугающим было то, что когда женщина говорила, она очень старалась не двигать лицом – от малейшего движения меловая маска на лице ее начинала трескаться и крошиться.

Женщина повернулась лицом к мужчине и все так же, старательно избегая малейших проявлений мимики, одними губами произнесла:

-- Мы опозорим семью, Фернандес. Жаба даже не способна оценить свалившееся на нее счастье.

Мужчина раздраженно махнул пухлой рукой, украшенной крупными разноцветными перстнями и произнес:

-- Смирись, Тересия, этот путь указал нам Господь.

Женщина покорно склонила голову. После этого странная компания совершенно деревянно развернулась, как плохо сделанные куклы-роботы, и медленно выплыла из комнаты, оставив Анну Владимировну в темноте.

Впрочем, через несколько минут она заметила, что темнота не была абсолютно полной. В центре комнаты, на другой стене от ее постели, что-то мерцало красноватым отблеском у самого пола. Анна Владимировна села на кровати, откинув одеяло и пережидая головокружение. Немного болела голова, но ей хотелось, чтобы этот театр абсурда немедленно кончился, и она оказалась дома, а для этого нужно одеться и уйти. Слезть с кровати она, слава богу, не успела.

Дверь снова распахнулась, и в комнату вошла женщина средних лет в черном глухом платье до самого пола, белоснежном фартуке и плотно накрахмаленном чепце с отогнутыми ушками. Чем-то она напоминала средневековую монахиню. В левой руке она легко несла поднос, на котором горели две свечи и стоял довольно большой стеклянный бокал с очень короткой толстой ножкой, свитой как раковина. За бокалом в стеклянном графине колыхалась какая-то темная жидкость.