Сценарии судьбы Тонечки Морозовой - Устинова Татьяна. Страница 22
– Двигайтесь! Ну! Быстрее!..
Тонечка неловко перелезла на пассажирское кресло.
Дверь захлопнулась, машина тронулась.
– Да что случилось-то, вашу мать?!
И она словно проснулась. Тряхнула головой и стала неистово тереть глаза, в которых щипало и чесалось.
Александр Герман притормозил перед железными воротами, перевалил через «лежачего полицейского», приткнул Тонечкину машину в самый дальний угол начальничьей стоянки, где было свободное место, и вынул из зажигания ключ.
– Вы ненормальная? – осведомился он, повернувшись к ней. – Как это я сразу не догадался!
– Я задумалась. – Тонечка перестала тереть глаза. – Мне есть о чем подумать.
– Посреди улицы?! Средь бела дня?! В центре Москвы?!
– Простите.
– Выходите.
Она покорно вылезла.
Должно быть, дома у нее совсем неладно, подумал Герман. Лицо опухло, от жизнерадостности не осталось и следа, плечи сгорблены. Даже кудри на голове как-то поникли.
Он поднял было руку, чтобы погладить ее по голове – как еще утешить-то? – и остановился.
Шмыгая носом, она искала что-то в сумке, а он сосредоточенно смотрел на нее.
…Оно мне нужно?.. Вот это все? Строптивая дочь, железная мать, покойный муж Феофан Конъ, прости господи!.. Зачем это может быть нужно мне? Для развлечения – ничего себе развлечение! Для коллекции – там представлены гораздо более выдающиеся экспонаты! Для умных разговоров – полно, какие умные разговоры в моем возрасте!
Получается, что не нужно. Забудь и поезжай по делам. Бог с ней.
Тонечка перестала рыться в сумке, пожала плечами, немного подумала, склонив голову. Потом спохватилась, нашарила в кудрях темные очки и водрузила их на нос. Вздохнула и посмотрела на него.
– Я правда с приветом, – извинилась она. – Это всем известно.
– Раньше я не знал.
– Ну да, да.
Он взял ее за руку выше локтя и повел за собой. Она с готовностью пошла.
Герман довел ее до своей машины, цвет которой был «как Диккенс», и распахнул дверь.
– Садитесь.
Тонечка залезла в салон.
– Планы изменились, – сказал он, и это была чистая правда. – Мы сейчас поедем к Василию, здесь не далеко, на «Соколе». А потом вернемся на работу и поговорим.
– К… какому Василию? – не поняла Тонечка.
– К режиссеру Филиппову. Секретарша не может ему дозвониться, он трубку не берет, а я не могу найти родителей Светы Дольчиковой.
– Вы думаете, он знает ее родителей?
– Ну, кто-то должен знать, – заметил Герман с некоторым раздражением. Впереди неслось многополосное Ленинградское шоссе. Они влились в поток. Поток подхватил их и понес. – Если он не знает, нужно бывшего мужа искать. А мне проще с Василием! Он меня слушается.
– Вас все слушаются, – пробормотала Тонечка.
В квартиру режиссера Василия Филиппова – псевдоним Ваня Сусанин – они ломились довольно долго. И безуспешно.
– Никого нет, – в конце концов сказала Тонечка. И вдруг зачастила: – Послушайте, а если его убили? Помните, он говорил, что его могут убить!
– Что вы несете!
– Нет, правда! Нужно в отделение позвонить. Или тому нашему майору, у меня телефон есть! А давно Василий к телефону не подходит?
– Все утро ему секретарша безрезультатно звонила…
– Может, соседей спросить? Вдруг они знают, где он?
– Это вы из сценария сейчас шпарите? В какой московской многоэтажке соседи знают соседей?!
– По-всякому бывает.
– Не бывает.
– Тогда я звоню майору.
В эту минуту в железной двери заскрежетало, дрогнуло, и она распахнулась.
Василий Филиппов стоял на пороге, ухватившись неверной рукой за косяк. Он был то ли в лоскуты пьян, то ли «под кайфом», ноги держали его плохо.
– Че надо? – с трудом выговорил он, повернулся, чуть не упал и ушел в квартиру.
Герман от души выматерился и вошел следом.
– Ты кто? – спросил Василий Германа. – Ты чего привез? Выпить?
Тонечка огляделась.
Квартира была большая, новая, следовательно, неуютная и вся словно запакощенная, зашарканная. Светлые деревянные полы в черных длинных полосах, добротные двери захватаны, в коричневых пятнах, медная ручка болтается на одном винте. Картины – неумелые изображения треугольников и квадратов – в пыльных рамах. Задернутые шторы провисали через неравные промежутки, как видно, крючки оборвались.
Василий Филиппов повалился на диван с засаленной подушкой. Сам он тоже выглядел помятым и засаленным – во вчерашнем деловом костюме, под который была надета спортивная кофтенка на «молнии», а сверх кофтенки привязан галстук.
– Вась, у тебя есть адрес Светкиных родителей? – будничным тоном спросил Герман. – Или телефон, все равно?
Василий дрыгнул ногами, подтаскивая их к груди.
– Вась, очнись.
Тот разлепил глаза.
– Ты кто?
– А ты кто? – разозлился Герман.
– Подождите, так нельзя, – вмешалась Тонечка. – Он же пьяный! С пьяными аккуратно надо.
Она присела перед диваном на корточки и спросила тихонько, сочувственно:
– Вася, плохо тебе?
Василий закивал, не открывая глаз.
– Водички дать?
На журнальном столике перед диваном стояли ополовиненная бутылка вина, какой-то трудноопределимый коньяк, на самом донышке, «Мартини», примерно треть, остатки водки и какого-то ликера.
– Ты из всех сразу бодяжишь? – спросил Герман, морщась.
– Коктейль, – собравшись с силами, изрек режиссер. – Умру сейчас.
– Если пока не помер, значит, еще продержишься.
– Уйди отсюда! Я тебя не звал! Я Светку звал, а она не идет, зараза! Они все меня бросили, все! Жена бросила! Катька бросила! Людка тоже, Светка! До этого Леночка еще! А я умираю!
– Нужно воды, аспирина и «Скорую», наверное, – решила Тонечка. – Мы сами не справимся. Если он все время пил «ерш»!
– Слова всякие она знает, – пробормотал Герман. Он чувствовал брезгливость от того, что она так хорошо разбирается в алкоголиках. – Вася, где твой телефон?
– Нету.
– Где он, Вася?
– Хрен знает! Выбросил!
– Зачем?
Василий заплакал.
– Звонит то и дело. Я боюсь. Светку убили, ко мне подбираются.
Тонечка зачем-то полезла в холодильник. Краем глаза Герман следил за ней.
– Вася, где Светины родители живут? Соберись, ну!..
Тонечка вернулась с бутылкой воды, стаканом и полотенцем. Из бутылки она намочила полотенце, пристроила Василию на голову, налила воды в стакан и стала совать ко рту страдающего.
– Попей, попей, – приговаривала она, – полегчает, точно тебе говорю.
Василий крутил головой, морщился и мычал. Вода текла по щетинистой шее, проливалась на пиджак и олимпийку.
– Я ей все отдал, – вдруг выкрикнул он, отталкивая Тонечкину руку. Вода из стакана широко плеснула, попала Герману на джинсы. – Все, что у меня было, все мое богатство! У меня же оно было, богатство! И я ей отдал! А ее убили! И я… умираю!..
– Саш, давайте правда «Скорую» вызовем?..
Герман полез в карман за телефоном.
– У нее вся жизнь была в этих часиках, – продолжал бормотать Василий. Желтое лицо его покрылось потом. – Так она говорила. А мне передали, они пропали, и жизнь пропала, и моя пропала тоже.
– Чья жизнь? В каких часиках, Вася? Так Света говорила, да? Про свои часы?
Василий стал закатывать глаза. Тонечка быстро оглянулась на Германа, вид у нее был испуганный.
– Песчаный проезд, дом тринадцать, квартира сто, – говорил тот в телефон. – Похоже на сердечный приступ. Лет сорок, точно не знаю. Василий Филиппов. Мой телефон?..
– Найди, – прохрипел Василий. – Она умерла, но ты найди. Хорошая девочка… жалко…
– Внизу домофон, просто набираете номер квартиры. Когда вас ждать? – громко спрашивал Герман трубку. Подошел и отдернул пыльную штору. В комнату ринулся солнечный свет. – Нет, давайте точнее! Я понимаю, что много! Я все понимаю, но…
– Он умер, – вдруг сказала Тонечка. Она стояла возле дивана на коленях.
Герман в один шаг оказался рядом, зачем-то сунул Тонечке свой телефон и посмотрел.