Тверской Баскак (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus". Страница 14

— Зачем? Если сдохнет, то туда ему и дорога.

— Умрет — не передаст слово ханское, — я уже настолько поднаторел в общении с этими людьми, что знаю на какие кнопки души надо жать, — а слова хана должны быть услышаны, чтобы не случилось.

Кулькан задумывается, причмокивая губами, словно пробует мои слова на вкус, и вдруг растягивает рот в ухмылке.

— Хитер ты, латинянин, ой хитер. — Он тычет в меня пальцем. — Хорошо, займись им, чтобы доехал и по дороге не сдох. Мои слова должны быть услышаны.

В юрте чадит масляный светильник, в свете которого Калида жутковатой кривой иглой штопает порубленного мужика. Тот в сознании, мычит и грызет зажатую в зубах палку. Резко воняет кровью и потом. Сидя в противоположном углу, я стараюсь не смотреть в ту сторону. Мутит.

Сижу, скрестив ноги, и в который уже раз спрашиваю себя:

«Зачем я ввязался? Этот параноик Кулькан запросто мог и меня прирезать, чтобы не умничал. Ведь все равно ничего не изменить! Мужик так и так умрет, ведь здесь ни бинтов, ни антибиотиков… Да и вообще, мне-то какая разница — одним больше, одним меньше».

Ответов на вопросы, естественно, не нахожу, и от полной бессмысленности своих действий все больше раздражаюсь на самого себя.

К счастью, слышу за спиной удовлетворенный голос Калиды.

— Кажись, все!

Это значит, можно отвлечься от бессмысленных мыслей. Встаю и подхожу к раненому. Тот выглядит не так уж и плохо. По-настоящему серьезная рана только одна — на груди. Ее то Калида и латал все это время, а остальное так, мелочи. Промыли, замотали тряпками, даст бог затянется. Глаза, к счастью, тоже целы. Один просто полностью заплыл кровоподтеком, а второй вон, пронзает меня вопросительным взглядом, мол, зачем спас, кто ты такой и что тебе от меня надо?

«И этот туда же — зачем? — Возмущенно ругаюсь в душе. — Откуда я знаю. Просто сделал доброе дело, и надеюсь, мне это зачтется». Вслух же говорю строго и уверенно, с твердым нажимом в голосе.

— Ты на меня не зыркай. Отвечай, кто таков, как зовут?

Я же учитель, а первое правило учителя гласит. Что бы не случилось, главное, излучай уверенность. Когда тебя постоянно оценивают десятки глаз, все сомнения должны оставаться внутри, а снаружи только полная убежденность в знании того, что делаешь. А в том, что мои действия оценивают сомнений нет никаких. Куранбаса, тот мне уже спину взглядом прожег, и едва ли не вслух возмущается — зачем мы из-за этого русса подставляемся, да и Калида тоже все время щурится так, словно под кожу мне заглянуть хочет. Эти люди вроде бы мне служат и по большому счету меня мало должно волновать их мнение, но с тех пор как они появились в моей жизни, меня не покидает смутное ощущение, что это неспроста.

На виске у раненого вздулась от напряжения вена, и он через силу, все же выдавил из себя.

— Ярема я, из боевых холопов боярина Козима.

«Боярин Козима, наверно, один из тех, кого в ханской юрте убили. — Прокручиваю еще раз недавние события и тут начинаю четко осознавать мотивацию своих поступков. — Глупо обманывать самого себя. В глубине души ты давно уже все понял. Ты этого мужика вытащил, чтобы рязанского князя о сговоре предупредить и, возможно, ход истории изменить. — Непроизвольно оборачиваюсь, не подслушивает ли кто. — А за это, как ты сам знаешь, наказание неминуемо последует, а если еще и Кулькан узнает, то и ждать не придется. Кожу со спины сдерут и на дороге подыхать бросят».

Бросаю взгляд на своих так называемых слуг, и несмотря на дрожь в коленях, решаюсь.

— Куранбаса, принеси воды. — Быстро пытаюсь придумать: куда бы отправить второго и, не найдя ничего лучшего, отправляю его за дровами.

Эти двое особо не торопятся и подозрительно косятся в мою сторону, так что я не выдерживаю.

— Давайте живо, я что вас ждать должен⁈

Это подействовало, и они тут же выскакивают из юрты. Едва полог закрылся, я повернулся к раненому.

— Утром тебе дадут лошадь и отправят обратно в Рязань. Я хочу, чтобы ты передал князю мои слова. Пусть в поле войско не выводит, татары здесь не одни. Ярослав Киевский и Михаил Черниговский с ними заодно. Пусть князь ваш с дружиной и со всем городом садится за стены, в оборону, и ждет подхода подмоги от Юрия Всеволодовича. Это ваш единственный шанс выжить.

Пока говорил не замечал, а вот выпалил все и вдруг увидел, как округлился от изумления выпученный на меня глаз. Не совсем поняв в чем дело, спрашиваю:

— Ты понял меня?

Мужик кивает, а затем вдруг произносит.

— Зачем?

Теперь мой черед удивленно умолкнуть. Пока я решаю, что он имеет в виду, раненый повторяет.

— Зачем мне к князю с этим идти. То, что Ярослав с Михаилом воду в городе мутят и войной идут, так то и так все ведают. А по воинским делам, Юрий Ингваревич страсть как не любит, когда низшие людишки не в свои дела лезут. В поле или в осаду, это уж он сам пусть решает, не мое это дело.

Не знаю, чувствовал ли я себя когда-нибудь большим идиотом, чем сейчас. Я тут переживаю, рискую, можно сказать, жизнью, а никому, оказывается, это не нужно. В довершении к чувству чудовищного унижения, в голове зазвучал знакомый каркающий смех, и слова моего куратора резанули сознание.

«Вижу, не уймешься никак… Оставь! Ведь мое терпение не безгранично. Не наказываю тебя только потому, что это даже не попытка была, а так, глупость несусветная, но… Запомни и на носу себе заруби, больше поблажек не будет».

Голос старика давно затих, а я все еще продолжаю стоять в полном ступоре. Давит ощущение стыда и полной раздавленности. В горячечной пустоте разум пытается отвлечься от пережитого унижения и страха. Словно назло прозвучавшей угрозе, он копается в воспоминаниях и, оправдываясь, строит какие-то новые логические цепочки.

«Ерунда! Ерунда полная. — Крутится мозг раз за разом. — Если рязанский князь все знает, то зачем добровольно лезет в капкан?»

Грызущее изнутри непонимание, неожиданно выплескивается в раздраженном вопросе.

— Если уж вы там, в Рязани, все знаете, то зачем послов к хану прислали? Только людей зря положили!

Ярема приподнимается, прижимая к груди повязку.

— Странный ты человек, — его единственный глаз впивается мне в лицо, — не пойму я тебя. Вроде бы искренне переживаешь, а почему непонятно. Ведь ты чужой. Священник откуда-то с запада. Зачем тебе лезть в наши дела?

Я молчу, а он, не дождавшись ответа, продолжает.

— Зачем приехали? Неужто не понятно — разведка. Князю надо знать: сколько здесь татар собралось, чем вооружены, есть ли брони?

На это мой рот кривится в непроизвольной усмешке.

— Выходит, не справились вы, подвели князя.

— Выходит так, — рязанец тяжело вздыхает, — ты, святой отец, обиду на меня не таи. Вижу, советуешь ты от чистого сердца, только как Юрию Ингваревичу на Рязани в осаду сесть, ежели город отказывается. Вече и господа городская порешили против Ярослава не идти и в распри его с братом не лезть, а князю сказали так: «Коли хочешь в спор Всеволодовичей вмешиваться, то бери дружину, да людей охочих, и выходи в поле, а город в сем деле тебе не подмога».

Я вдруг вспоминаю слова Александра на совете у Батыя и только сейчас осознаю, какую мину тот заложил под организацию сопротивления монголам. Ведь сейчас народ на Руси думает, будто идут обычные княжеские разборки, а когда прозреет, то уже поздно будет.

Мысли хаотично заметались в голове, пока не вылились во вроде бы приемлемое решение.

— Тогда, пусть князь рязанский отходит к Коломне на соединение с Юрием Владимирским. Вместе у них больше шансов победить.

Кривясь от боли, Ярема усмехнулся.

— Это вряд ли. Ингваревич к Всеволодовичу на поклон не пойдет. Скорее всего, князь постарается не допустить соединения татар и киево-черниговского войска. Так во всяком случае, Козима считал. Первым ударом лучше всего сначала разбить татар, а потом уж можно будет и со своими разговаривать.

«План неплохой, — мысленно оцениваю стратегический талант рязанского князя, — вот только сила и количество монгол сильно недооценены. Если Рязань городской полк собирать не станет, то у Юрия будет тысячи две не больше, а у Кулькана десять. Арифметика явно не в пользу рязанского воинства».