Тверской Баскак (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus". Страница 43
Протиснувшись сквозь толпу, проверяю, все ли сделано как я приказал. Осмотревшись, прохожу в угол где работает Иргиль. Не оборачиваясь, она почувствовала меня за спиной и недовольно бурчит.
— Ты бы сюда еще весь город позвал! Я тебе скоморох что ли⁈ Помощника бы лучше выдал! Не видишь, одна я тут до утра буду возиться.
Не обращаю внимания на ее ворчание и искренне улыбаюсь.
— Я только за! Скажи кого тебе дать, и я постараюсь тебе помочь. — Изображаю рабочий конструктивизм, но на Иргиль это не действует. Она продолжает ворчать, одновременно заштопывая лежащего перед ней раненого.
Зрелище надо сказать не для слабонервных, поскольку шитье идет на живую без всяких обезболивающих. Боец с рубящей раной на груди впивается зубами в торчащую из рта палку и мычит от боли. Его ногти скребут по деревянному топчану, но он терпит и старается не шевелиться.
Понимаю, что Иргиль ворчит не из-за отсутствия помощников, а просто таким образом она выплескивает накопившуюся усталость, и все же мысль о том, что ей нужна помощь уже засела в моей голове.
«Не помощники, а скорее последователи и ученики, — определяю правильное направление, — они будут помогать ей и одновременно учиться. Все верно, нужна медицинская школа, и об этом надо думать уже сегодня».
С этой мыслью разворачиваюсь к выходу и вдруг ощущаю на себе чей-то пристальный взгляд. Всматриваюсь в полумрак дальних углов и нахожу того, кто, не стесняясь, пялится на меня. От проявления такого неуважения я уже как-то отвык и первое, что вспыхивает в голове, это возмущение:
«Это кто ж такой-то⁈»
Не успеваю так подумать, как узнаю того немца, что не бросил помирать в лесу.
«Смотри-ка, не сдох все-таки! Живучий!» — Успеваю удивиться, а спасенный грабитель, словно поняв, что его узнали, вдруг вскакивает и ковыляет ко мне.
— Наместник! Прости меня за невежливость, — торопится он высказаться, — но позволь слово молвить. Я…
Только сейчас до меня доходит, что незнакомец говорит со мной ни на русском, ни на немецком, а на датском. Обрываю его на полуслове и сурово спрашиваю:
— Ты кто такой, назовись⁈
— Я Эрик Хансен, младший в семье Хансенов из Борншольда.
Иронично усмехаюсь на это.
— Так что же тебя, Хансен, потянуло разбойничать так далеко от родины.
Смущаясь, он искренне восклицает.
— Да я же не знал! Карл Рютте в Ревеле нанимал людей для охраны торгового каравана в Москову, ну я и пошел. Потом Карл сказал, что у него обманом увели зерно и надо его вернуть. Обещал за помощь хорошие деньги, и я согласился, хоть и понимал уже тогда, что он скользкий как змея.
— Понимал, а все же согласился! — Ловлю его на слове, и он, сокрушаясь, соглашается.
— Да уж больно деньги мне были нужны…
Выслушивать оправдания какого-то датского бродяги у меня нет времени, и я вновь обрываю его.
— Ладно, мне покаяния твои не нужны. По-хорошему бы башку тебе снести за дела твои поганые, но радуйся, я сегодня добрый. Так что, коли есть силы ступай на все четыре стороны, не держу. И уж если судьба пощадила тебя в этот раз, то надеюсь, ты сделаешь правильные выводы и на Русь больше не сунешься.
Сказав, уже собираюсь шагнуть дальше, как датчанин чуть ли не хватает меня за рукав.
— Подожди, наместник! Ты не понял меня! Я не за прощением к тебе, я за службой. Возьми меня к себе, и я искуплю вину свою сторицей, клянусь!
Поворачиваюсь и внимательно всматриваюсь в ярко голубые глаза скандинава. Вижу, не врет. Во всяком случае, сейчас. Искренне хочет ко мне на службу, а вот каковы его мотивы, это вопрос другой. Люди мне нужны, как воздух, а верные люди еще больше, а будет этот надежным товарищем только время сможет сказать.
Выдерживаю паузу и держу его в напряжении, а затем все же смягчаюсь.
— Наглый ты, датчанин! Тебе палец, так ты готов и всю руку… — Усмехнувшись, делаю шаг дальше к выходу и, не поворачиваясь, роняю. — Ладно, оклемаешься совсем, подходи. Посмотрим на что ты годен!
Глава 12
Распахиваю крохотное оконце и смотрю на заполненную народом площадь. Холод сразу же дает о себе знать, и морозный воздух стягивает кожу на лице, но в эти времена в закрытое окно не глянешь. Слюдяная пластина хоть и пропускает свет, но совершенно не прозрачна.
«Надо бы заняться отливкой оконного стекла». — Появляется разумная мысль, но я понимаю, что до этого еще не скоро дойдут руки.
Тверь гудит, как потревоженный улей, если это сравнение может подойти к утопающему в сугробах городу. На лицах даже не тревога, а откровенный страх, и на то есть все основания.
За спиной слышу голос тысяцкого.
— Народ волнуется, надо бы выйти, успокоить.
Не оборачиваясь, бросаю ему с раздражением.
— Ну так выйди и успокой.
Лугота молчит, и я понимаю почему. А что он им скажет. Новгород идет на нас войной, но вы не бойтесь. Это прозвучит глупо, потому что бояться есть все причины. Новгородская господа сильно на нас обиделась, и вече ее поддержало. Хоть времена для Новгорода сейчас и тяжелые, но с обнаглевшей Тверью решили поквитаться.
Претензий у них действительно хватает, там и мой медный рудник на их земле, и дорогущий хлеб, и убитые на Волжском льду. То, что Орден строит козни на границах Новгорода, нас пока спасает от полномасштабного вторжения. Это подтвердил и гонец, примчавшийся вчера. Он сообщил, что из-за опасности со стороны тевтонов, новгородское вече решило не собирать городское ополчение против Твери, а ограничиться добровольцами.
Таких набралось около трех сотен, и с учетом того сколько времени скакал к нам гонец, этот отряд ушкуйников скорее всего уже вышел из города.
Тут вопросов целая куча. Во-первых, сам гонец. Он не из наших, а послан кем-то неизвестным. Скорее всего, наш доброхот принадлежит к Новгородской знати, но вот цель его пока неясна. Анонимное послание адресовано лично мне и подписано как «не желающий тебе зла». Было бы занятно поразмышлять: кто же это такой, но эта проблема отходит сейчас на второй план. Главный вопрос, что делать и как защитить Тверскую землю. И здесь только два выхода, либо садиться в осаду, либо попытаться остановить врага в поле.
«Три сотни вроде бы немного, Тверь если поднатужится может выставить и пятьсот бойцов, — размышляю я сам с собой, — но это будет ополчение, вооруженное чем попало. Оно больше пригодно для обороны городской стены, чем для маневренных действий, особенно в лесу».
Вижу, что и Лугота морщит лоб, ломая голову над этой же проблемой. Бесспорно, свести все запасы в город и закрыть ворота было бы самым разумным и безопасным решением, но тогда придется отдать на разграбление все посады и хутора вокруг. В том числе рудник Медное и мой острог на левом берегу. Буйный нрав ушкуйников известен, все что не смогут забрать с собой, то пожгут и разрушат, а это убытки, убытки и убытки.
В голове одна за другой проносятся хаотичные мысли.
«Нужно срочно отправить жалобу Александру, ведь это его город, в конце концов. А что это даст? Он мог бы воспрепятствовать выходу ушкуйников, но не сделал этого. Почему? Скорее всего, не хочет ссориться ни с народом, ни с боярством. Он только-только сел на Новгородский стол, и его запросто могут оттуда и попросить. В нашей ссоре с Новгородом ему сейчас выгоднее придерживаться нейтралитета».
Мыслей много, но четкого понимания что делать, пока нет, и поэтому я молчу. Тысяцкий Лугота тоже молчит, зато не затыкается боярин Якун.
— А я говорил вам! Предупреждал, что каверзы этого человека, — его кривой палец тыкает в мою сторону, — до добра не доведут. Не надо было злить новгородцев! А тепереча что⁈ Набили сумы серебром, а всему городу за вас расплачиваться⁈ Что вы людям скажете, когда вокруг все запылает⁈
Его кликушества уже достали, и первым не выдерживает Лугота.
— Да умолкни ты, наконец, Якун! Тебя токмо и волнует, что серебро мимо твоего кармана проплыло. Так ты сам в этом и виноват, тебя же звали в товарищество!