Идеальная девушка (СИ) - Шелкопряд Мария. Страница 24

Внезапно Хлоя резко замолкла.

Мы с Джонатаном замерли, испуганно повернувшись к ней.

Хлоя неестественно медленно, как в кошмаре, поднималась из кресла. А дальше произошло и вовсе невероятное — ее любимая кружка ручной работы просто-напросто выскользнула из пальцев. Мало того — грохнулась об самый угол пульта управления, выплеснув большую часть содержимого на клавиши. А Хлоя не предприняла ни единой попытки ее удержать, хотя фарфор скользил из ее руки достаточно медленно. Можно раз десять успеть подхватить кружку, за то время, что она выскальзывала из руки навигатора. Но и после того, как кружка разбилась, Хлоя не обратила внимание на то, что натворила с пультом. Ещё несколько секунд она смотрела куда-то в экран, которого мы с Джонатаном с нашего места не видели, а потом включила сирену и без объяснений рванула к выходу.

— У нас что, по курсу черная дыра открылась? — попробовал пошутить Джонатан ей вслед.

— За ней, живо! — я подтолкнула его вперёд, гадая, правильно ли поступаю.

Хлоя помчалась куда-то, бросив ЦПУ без присмотра, если не считать нас двоих. Следовало вытереть пульт, связаться с капитаном, взглянуть хотя бы, что там такого увидел наш навигатор…

— Все к шлюпке, живее!!!

Капитан промчался мимо, крича в коммуникатор, видимо Эрниньё, что нас предали, подставили и кинули имперцам. Нужно бросать корабль и удирать.

Сердце похолодело, пропустило удар.

Я не готова бросить «Жеор»! Только не это!!!

— Капитан! Если покупатель кинул нас, и мы бросаем все, нет смысла беречь товар! Может, шарахнем бомбой по имперцам? — рискуя навлечь на себя гнев, крикнула я. Все лучше, чем совсем без боя отдать корабль, а вдруг капитан придумает, как отвлечь имперцев от «Жеора» и удрать.

— Уже шарахнул! Гаденышам удалось уцелеть!

И Де Лачжон разразился отборной бранью, не замолкая до самого шлюза, за которым нас ждала шлюпка.

Второй раз переживать все оказалось легко. Голову больше не окутывала боль при появлении в мыслях «запретных» тем, исчезли и чувства, сделавшие мою волю настолько чудовищно сильной, что удалось практически по щелчку пальцев исказить воспоминания.

Опустошенность — вот пожалуй и все, что я испытывала сейчас. Ничего особенного.

Из головы всего лишь вывалился ненужный мусор, мешавший идти дальше.

Но сколько раз я делала это раньше? Сколько мусора ещё осталось в моей голове? И когда это началось?

Точно не на Хорс-Эгренд. Как ни парадоксально, в рабстве у меня не было причин создавать какие-то иллюзии. Пожалуй, это началось на «Жеоре», ведь на корабль я попала благодаря осознанной, тщательно выверенной лжи.

Де Лачжон иногда навещал меня — девчонку, спасшую его шкуру, не бросившую, даже когда ей выжгли глаз. Навряд ли из-за привязанности или благодарности, скорее, приличия ради. Поинтересоваться, как приживается имплантат, привезти какой-нибудь подарочек — это совсем, совсем не сложно. Я не особо ждала этих визитов. Де Лачжон, с его неприятным лицом, мне не нравился. Особенно в нем раздражал пунктик насчёт императора — Де Лачжон всегда перестраховывался, не говоря плохо о правителе, и требовал того же от окружающих. Это смешило и злило — я не желала хорошо говорить о том, кто мог отменить рабство, но ничего для этого не делал. Император заслуживал ненависти.

Но когда Кэп угодил за решетку, а более приятные личности не стали всерьез слушать мои просьбы, я поумнела и пересмотрела свое отношение к Де Лачжону.

Прекрасно понимая, что он сбежит при первом же намеке на какие-то обязательства, я применила то немногое, чему меня успели научить в Компании: говорить то, что хозяевам хочется услышать.

Де Лачжону не хотелось быть должником десятилетней соплячки. Это просто и понятно даже ребенку.

И когда я просилась на «Жеор» я вывернула правду наизнанку.

Сказала, что благодарна за свое спасение из рабства, что хочу вернуть ему долг, что теперь, когда Кэп за решеткой, я осознала быстротечность времени, поняла, что в любой момент может исчезнуть кто угодно и теперь я боюсь потерять возможность отплатить ему. Уверяла, что буду учиться всему, что нужно, на корабле, по ходу дела.

Де Лачжону понравилось из спасённого превратиться в спасителя. А перед возможностью заполучить бесплатного помощника, который не будет ему перечить и что-то требовать, а только стараться угодить, он и вовсе не устоял.

Так я оказалась среди экипажа «Жеора», став сначала помощницей Эрниньё, чьи распухшие огрубевшие пальцы не справлялись с тонкой работой без долгой возни с инструментами, заменяющими нормальные руки, а потом и универсальным работником, помогающим Хлое в долгой работе с каталогами и прочим.

Цель потихоньку стала забываться, среди рутины и понимания, что замахнулась выше головы. И первое, и второе сглаживали наивность и вера в лучшее. Но даже так, я привыкла к «Жеору», по-настоящему его полюбила. Лишиться космоса, в то время как миллиарды моих одногодок никогда не летали даже в атмосфере и, вероятно, на всю жизнь останутся прикованными к одной планете?! Страх, что другого шанса никогда не будет и, покинув «Жеор», я попрощаюсь и с космосом, крепко засел в подсознании.

Теперь я тихонько перебирала воспоминания, называя все вещи своими именами.

Особенно бесило то, что я умудрилась обзавестись каким-то чувствами к Джонатану.

«Стажеров» — людей, которых капитан брал иногда на один рейс, иногда на несколько, чтобы люди знакомых набирались опыта или проходили проверку, я ненавидела. Это всегда оказывались какие-то отвратные личности.

Исключением не стал и Джонатан. Ему едва исполнилось восемнадцать, и он из кожи вон лез, чтобы доказать окружающим, насколько он крут. Когда у него отсутствовало собственное мнение по какой-то теме, а это было почти всегда, он просто делал вид что его мнение прямо противоположно мнению оппонента.

Из-за этого я на второй же день его пребывания на борту «Жеора» съездила ему кулаком по носу, до крови — паршивец вздумал критиковать капитана.

Но постепенно первые впечатления забылись. Джонатан задержался на «Жеоре» дольше прочих, а отсутствие поблизости других парней сделало свое чёрное дело — мы сближались, неизбежно находя друг друга все более и более привлекательными.

Вот и вся любовь.

Влюбись я в Марка Заррона всего лишь из-за его смазливого личика, и то мне не было бы так стыдно за себя.

Кстати, о Марке. Надо бы сдать бедняге Де Лачжона, подсластить пилюлю с угнанными кораблями и сбежавшим свидетелем.

Включать связь и вновь видеть его лицо не хотелось, но увы, Хлоя ничего не знала о судьбе капитана, как и остального экипажа, покинув шлюпку и экипаж, она пребывала в уверенности, что все позади и не понимала, где прокололась, а Марк не знал имён свидетелей, бегающих на свободе.

Не знал, благодаря мне. Сбегая, следовало оставить ему список.

Я вновь прошлась по памяти, ковыряясь в заживающей ране. Де Лачжон заслуживает оказаться за решеткой — когда я предлагала использовать бомбу, то вовсе не имела ввиду, что ему нужно убить имперцев, а именно это он и попытался сделать, при том, что его собственной жизни ничего не угрожало. Забавно, что именно это и помогло мне — заблокировав настоящую память, я попыталась воспользоваться бомбой, которой уже не было, и осталась жива. А подозрения Марка, что со мной что-то не так, усилились.

Пожалуй, сейчас впервые без постороннего воздействия, мне удалось подумать о нем без ненависти.

Входящий сигнал по-прежнему горел, но когда я нажала на соединение, увидела пустое кресло.

Интересно, «день» или «ночь» сейчас на орбите? Копаясь в прошлом, я окончательно утратила чувство времени, не смогла бы и под страхом смерти угадать, какой нынче день недели и вообще — дата.

Ожидая Марка, я возилась с настройками радужки имплантата. Синий, зелёный, жёлтый… Треугольная радужка, опалово-желтый треугольник с извивающимися по всей глазнице красноватыми, словно какие-то паразиты, кончиками. Вот так, пожалуй, и оставлю — это подходит к кораблю.