Луна над рекой Сицзян (СИ) - Шаогун Хань. Страница 13

Было ли то самое «Угу-у…» скрипом закрывающейся двери или всё-таки произнесено человеком?

«Привидение…»

Чжичжи бросил солому на землю. Все волосы, даже усы, у него встали дыбом. Он пустился бежать, то и дело оборачиваясь. Отмахав полверсты на одном дыхании, он прошмыгнул в дом у края дороги и долго сидел там на корточках под столом.

«Ох, всё же призраки, видать, существуют…»

В сельской местности то и дело происходит всякая чертовщина. Чтобы изгнать злых духов и искоренить скверну, зовут колдуна, который в обмен на приношение в виде тофу, петуха и лепёшек из клейкого риса читает специальные заклинания. Сюн Чжижэнь тайком от секретаря Хуана пригласил дедушку Сы Бо из деревни провести обряд. Проспав весь день и всю ночь и знатно пропотев, Чжичжи почувствовал себя лучше. Во всяком случае, как он ни принюхивался, никакие странные ароматы до него больше не долетали.

Работники из сельской общины начали заселяться в пустующий дом, и в столовой с каждым днём становилось всё более суматошно. Чжичжи теперь было не нужно ни рубить, ни покупать дрова.

В это время все без исключения сёла и деревни осуществляли «культурную революцию». Люди разрушали глиняные и деревянные статуи бодхисаттв, уничтожали множество журналов и книг, в том числе учебники по физике и химии, романы и сборники рассказов. Если сложить их в беспорядочную кучу возле отверстия печи, они неплохо подходили для розжига очага, чтобы готовить пищу людям и стряпать корм свиньям. Чжичжи побаивался бодхисаттв и не знал, грозит ли возмездие тем, кто сжигает их статуи. Однако, поразмыслив, он пришёл к выводу, что, раз он всего лишь выполняет приказ начальства, которое требует рубить статуи на растопку, боги вряд ли будут обвинять в этом лично Чжичжи. Решимость в нём разгоралась всё ярче, к ней прибавились смелость, воодушевление и даже некий восторг. Одним ударом он отсёк большое ухо у бодхисаттвы, другим — его полную стопу… и сам не заметил, как совершил массовое «убийство» небожителей.

В куче макулатуры Чжичжи нашёл большой лист бумаги — гладкий и твёрдый с обеих сторон; стоило похлопать по его поверхности пальцем, как бумага издавала отчётливый звук бьющегося сердца: тук-тук. Присмотревшись, Чжичжи понял, что это был большой фотопортрет женщины, которая казалась ему смутно знакомой. Он внезапно догадался, что она, должно быть, принадлежала к семье Ян. Неужто это та самая младшая дочь? Он слышал историю о ней и раньше, но в его воображении рот барышни был не таким широким, а волосы — не такими вьющимися.

Ох, и красавица. Жаль, что угол превосходной фотографии был оторван, обрезав одну из рук барышни Ян. Чжичжи порылся в куче бумаги и с лёгкостью отыскал обрезанную руку.

Поразмыслив, он забрал фотографию к себе в комнату и наклеил её на стену над бадьёй с рисом. Там уже были наклеены две рекламные афиши о мерах профилактики против насекомых-вредителей, а также новогодняя открытка с изображением небывалого урожая зерна. Теперь, когда на стене появилась фотография девушки, комната словно озарилась. Чжичжи моргнул, и ему показалось, что девушка на фотографии подмигнула ему в ответ. Он повернулся к ней спиной, и ему показалось, что его гостье нравится незаметно оглядываться но сторонам. Но стоит лишь вновь на неё взглянуть, как она возвращается в первоначальное положение и пристально смотрит на него своим неподвижным взглядом. Какой же манящий взор у этой обольстительницы! Как она может так глубоко заглядывать людям в глаза? В каком бы углу комнаты ты ни скрывался, что бы ты ни делал, она неотступно следит за тобой застывшими глазами, словно хочет что-то сказать. Странно всё это… Что она может рассказать Чжичжи? Хотя они и земляки, но никогда не были знакомы. Целыми днями он только и знает, что колет дрова, разводит огонь, ополаскивает котелки и носит воду. Два больших, полных воды ведра так натрудили его ноги, что голубые вены на них вздулись и скрутились в узелки. Из кухни всё время пропадают вещи. Вчера кто-то украл и съел целую миску тофу, предназначавшуюся для секретаря сельской общины, и тот грубо выругал Чжичжи за это.

Он заметил, что в глазах барышни Ян что-то блеснуло. Перепугавшись, он торопливо снял очки, протёр их, вновь нацепил на переносицу и стал разглядывать портрет, пытаясь обнаружить, что таится в этих прекрасных очах. Но прекрасные очи опять были безжизненны.

Чжичжи был уверен: барышня Ян только что действительно плакала, в этом не могло быть сомнений.

Поймав себя на этой мысли, он в тревоге вышел из комнаты, какое-то время метался между кухней, уборной и огородом, а потом вернулся к фотоснимку и с дрожью в голосе спросил:

— Почему ты плачешь?

Барышня Ян по-прежнему была абсолютно неподвижной.

— Ты всё-таки человек или призрак?

Она, как и прежде, хранила молчание. Казалось, он теперь видел отчётливее, что в её глазах и правда стоят слёзы. Затаённая боль? Или болезнь? Или тягостное воспоминание? Чжичжи погладил глянцевое личико. Отыскав немного риса, он приклеил с его помощью недостающую часть фотографии. Считай, вернул женщине руку. С первыми лучами разгорающейся вечерней зари по лицу девушки, казалось, разлился румянец, а уголки рта тронула лёгкая благодарная улыбка.

Постепенно вечерело. Оконная бумага хлопала от ветра. Опасаясь, что барышня Ян может простыть, Чжичжи вбил над фотографией два бамбуковых гвоздя и подвесил на них ватник, пытаясь таким образом немного согреть снимок. Глубоко за полночь он просто сорвал фотографию со стены и положил к себе под подушку.

Вскоре после этого случая остальные стали замечать, что «этот близорукий» несколько чудаковат. Работал он с особым усердием да ещё вечно чему-то радовался. Ходил за водой, взвалив на плечи два огромных ведра, при этом иногда драл горло, распевая народные песни ни в склад ни в лад. Он начал старательно стирать одежду, регулярно купаться, мыть руки. Неизвестно, когда тёмная плёнка грязи на тыльной стороне его рук наконец оттёрлась. Даже заплатки на его одежде теперь были аккуратными. Зайдя в его комнату, каждый мог убедиться, что под кроватью больше не валяются стебли соломы, а в углу, где сложены большие и маленькие чаны для маринования, нет паутины. На его столе появились мыльница, круглое зеркальце и даже свежесрезанные цветы.

— Великий министр Сюн заделался модником. Видно, тоже надумал жениться, а? Ха-ха-ха! — Секретарь Хуан считал, что всё это весьма забавно.

Чжичжи словно не слышал этих слов. Он продолжал чинить одежду, зажав в пальцах иголку с ниткой; обнажённая спина изогнута, словно лук; каждый позвонок отчётливо просматривается.

— Это сестричка Сы поёт? — Секретарь Хуан навострил уши. Обойдя старый дом кругом внутри и снаружи, он вновь вернулся на кухню. — Странно, я отчётливо слышал пение. Как так? Только что пели, а сейчас вновь тишина… Эй, ты что, оглох?

Чжичжи по-прежнему не поднимал головы и не обращал на него никакого внимания.

Секретарь Хуан часто болтался на кухне. Время от времени он тушил говядину, иногда варил лапшу, а порой приходил одолжить немного соевого соуса. С каждым его визитом количество свиного жира или чайного масла в масляном баке заметно сокращалось. Чжичжи, на дух не переносящий «крыс», которые спекулируют маслом, дважды шептался об этом с бухгалтером и главой сельской общины. Немудрено, что секретарь Хуан его недолюбливал и постоянно поручал ему убирать туалеты или чистить колодец. В тот день, послав Чжичжи почистить обувь и постирать носки бухгалтера Лю, он отправился в комнату повара поискать ключ от кухонного буфета. Не иначе как имел планы на соевый соус или свиной жир, спрятанные там. Быстро порывшись на столе и осмотрев кровать, он вдруг неожиданно обнаружил большую фотографию под соломенной циновкой. Эй, разве эго не та потаскушка? Не та американская шпионка?

Секретарь Хуан тут же завопил.

Как раз к тому времени подоспела весенняя вспашка, и сельская община по обыкновению созвала общее собрание, чтобы повысить эффективность сельскохозяйственного производства посредством классовой борьбы. Группа помещиков и кулаков была выведена на сцену для признания своей вины. Чжичжи тоже повесили деревянную табличку на шею за то, что он якшался с помещиками и богатыми крестьянами. На фотографии младшей сестры Ян, ставшей неопровержимым доказательством его сопротивления революции и идеологической деградации, красной краской нарисовали крест, а затем, перевернув вверх ногами, приклеили её на деревянную дощечку.