Луна над рекой Сицзян (СИ) - Шаогун Хань. Страница 24

Я чувствовал его крепкие и надёжные плечи. А со спины он очень напоминал мне отца, был чем-то вроде его уменьшенной копии, от чего в глазах у меня щипало.

Мы с мамой пересели в машину, всё больше отдаляясь от дома. Очередная пересадка — и наш прежний дом растаял в прошлом. Это была моя первая дальняя поездка. Пока мои одноклассники в красных нарукавниках мчались в Пекин, Шанхай и другие большие города, воспользовавшись возможностью бесплатных путешествий в период «большого воссоединения сил», я бежал в деревню. Ощущение того, что я не хуже их, вселяло в меня совершенно необыкновенное чувство радости и гордости. Взором философа я смотрел на то, как водитель поднимается по дороге меж горных хребтов, встающих один за другим. Словно художник, любовался волнами густой зелени, то вздымающимися, то опадающими за окном машины. Земли становились пустыннее. Вобрав в себя силу гор и мощь рек, я окидывал величественным и решительным взглядом подмостки, на которых мне предстояло показать себя во всей красе и великолепии.

Временами зелёная волна захлёстывала нас, от чего в салоне машины тотчас становилось темно. Вдоль дороги высились скалы, окрашенные в багровый. Неприступные, таящие в себе неведомую опасность, они вселяли в пассажиров тревожный трепет. Могучая сила горообразовательных процессов, происходивших здесь миллионы лет назад, была просеяна ситом бесчисленных эпох, и теперь в воцарившемся навечно безмолвии остались лишь эти кровавые раны. Очертания окруживших нас гор являли собой мрачное доказательство последней битвы — отчаянной попытки одолеть время.

Впереди забрезжил свет, а значит, машина выбралась из очередного ущелья. Салон наполнился туманом. На волосах и усах пассажиров нависли капли воды. Можно было видеть, как с вершины напротив спускаются облака, заполняя горную долину, неспешно обволакивая горный хребет. Я был несказанно рад тому, что вырвался из города, что скрылся от настороженных и задумчивых дядечек и тётечек. Я избавился от восторженных возгласов и рыданий своих одноклассников, обращённых к громкоговорителям. Сбежал от соседей, которые каждое утро бежали вымыть свой ночной горшок и каждый вечер устраивались на своих постелях вдоль дороги, дыша свежим воздухом, напоминая солёную рыбу, уложенную для просушки. Наконец-то мне удалось скрыться от засиженных мухами уличных прилавков, злющих швейцаров, стоящих перед входом в гостиницу, от пропахших формалином больничных коридоров и вечно закрытого окна напротив нашего дома. На радостях я стал напевать себе под нос одну молодёжную песню о горе Тайшань, костре и посевных работах. Эту песню пела мне мамина младшая сестра. Вдохновившись ею, она покинула отчий дом.

Людей попадалось мало. Порой у самых колёс виднелся край отвесной скалы. Один раз вдалеке, на той стороне пропасти мы рассмотрели чёрный деревянный домик, рядом с которым маячила крошечная красная точка. Возможно, это была женщина, одетая в красное. Пассажиры обрадовались этому зрелищу — всё-таки мир людей был рядом.

Впереди мелькнула тень. Это был олень-мунтжак.

— Раздави его!

— Дави насмерть!

Пассажиры кровожадно загомонили. В общем гвалте явственно слышалась чужая незнакомая речь.

Машина брала новых и новых пассажиров, говоры становились всё менее понятными, и вскоре мы добрались до цели — фермы на границе провинции Гуйчжоу. Дорога, можно сказать, прошла хорошо. В пути маму стошнило только один раз, и полицейский дал ей таблетку. Несмотря ни на что, настроение у неё было замечательное. Она даже не вспоминала о еде и воде.

На пороге нас ждала мамина младшая сестра, лицо её было смугло-жёлтым, а па глазах блестели слёзы. Она выглядела напряжённой и взволнованной. Не успели мы поздороваться, как она поманила маму за собой для какого-то разговора. Мне даже не удалось толком разглядеть её. Предоставленный сам себе, я немного поиграл с чёрной собакой. Она сидела под карнизом. Я поделился с ней недоеденной в дороге высохшей булочкой маньтоу [24]. После по указанию тётки я вместе с двумя незнакомыми девушками отправился полоть редьку. Во время работы никто со мной не говорил. Обе девушки с обеспокоенным видом сидели на корточках на своей стороне грядки и вполголоса щебетали о своём. Сквозь густой туман и изморось я мог разглядеть только два круглых зада, выпиравших из-под кусков белой синтетической плёнки, служащей им защитой от дождя. В тот момент, когда, полный энтузиазма и распирающего меня чувства гордости, я был проникнут глубоким смыслом первой работы, лишь эти два широких круглых зада были обращены на меня. Назад я пришёл, по локоть перемазанный глиной и очень довольный. Когда я искал мыло, чтобы помыть руки, послышался мамин голос:

— Мой быстрее! Пока не стемнело, мы должны вернуться.

— Куда вернуться? — очень удивился я.

— В Хунань.

— Но почему?

Мама с тёткой промолчали.

Я почувствовал ледяной холод, идущий от земли. Он просочился сквозь мои босые ступни и пополз вверх по телу, добравшись до самого темечка.

Только спустя годы тётя рассказала мне, что произошло. Почему я был так глуп?

— Начальник фермы хотел, чтобы я порвала всякие связи с «гнездом реакционеров». — Она улыбнулась. — Я поверила, что мой долг — разорвать с вами отношения. Решила, что не могу приютить у себя старшую сестру…

Когда она говорила это, шёл 1984 год. Вместе с её семьёй я вернулся на эту давно заброшенную ферму, снова посетив жёлтую глинобитную хижину. С нами поехал и мой друг, торговец мебелью и превосходный поэт. Как только он дописывал стихотворение, то сразу же рвал бумагу, поэтому никогда не публиковался.

По необыкновенному совпадению в тот день лило не переставая. Как и десять лет назад, по карнизам барабанила вода, грязь стояла по колено. Вокруг царило безлюдье, ласточки по-прежнему кружили в небе посреди дождя. Странноватый мужчина, приглядывавший за пустым домом, нещадно бил по деревянному ящику, словно гневно протестуя против бурного цветения персикового дерева, росшего напротив. Что он всё-таки делал, навсегда осталось для меня загадкой.

— Нам пора возвращаться.

Я резко обернулся. Не было ни души. Это был голос матери, звучавший здесь десять лет назад…

— Папа однажды сказал, что я могу накопать целых сто двадцать цзиней батата, он сам видел на весах. Ещё я умею пахать землю, высаживать саженцы и полоть сорняки, а также могу косить траву и собирать навоз…

— Ничего не поделаешь. Вам лучше вернуться.

— Тётя, я не имею права стать даже крестьянином. Может, я вообще зря родился? Я тоже теперь преступник?

— Племянник, не говори так!

Тётя покусывала губы. Было ясно, ещё чуть-чуть, и она зарыдает в голос.

Дождь усилился. Глиняную дорогу совсем развезло. Помнится, что я всё время силился идти по тракторной колее, но поскользнулся и потерял в грязи резиновый ботинок. Несколько раз я был на волосок от того, чтобы завязнуть в густой жиже навсегда. Дождевая вода лилась за воротник. Плечи жгло от боли. Я хотел попросить тётю подержать меня, чтобы я мог снять обувь и носки, закатать штанины и наконец перекинуть с одного плеча на другое тяжёлый мешок. Повернув голову, от неожиданности я остолбенел. Позади меня никого не было!

Она не пошла провожать нас.

Под навесом в нескольких чжанах [25] от нас виднелось несколько фигур, которые смотрели в нашу сторону. Скорее всего они работали вместе с тётей. Они колебались, нужно ли помогать нам. Я мог смутно видеть, как тётя, опустив голову, повернулась к нам спиной и пошла в сторону свинофермы. Казалось, я могу различить, как она слегка подрагивает плечами под заплатанной кофтой. Те люди, что остались, по-прежнему смотрели в нашу сторону.

Перед глазами всё стало расплывчатым. Дождь и туман размыли очертания, превратив в сплошную пелену и дома, и деревья, и весь этот день. Точнее сказать, эти полдня, ради которых мы преодолели путь в тысячу ли.