Луна над рекой Сицзян (СИ) - Шаогун Хань. Страница 3

«Подлецы», о которых он говорил, — это люди, работавшие в правоохранительной системе, очевидно, у него на них был большой зуб. На те дни как раз пришёлся пик движения под лозунгом «разрешить использовать в политической борьбе оружие», города превратились в клубки, раздираемые разногласиями, в места конфронтации течений и идей. Стоило кому-то вспылить, и он тут же пускал оружие в ход. Даже школьники могли иметь при себе карабин «Тип 53», винтовку «Ханьян-79» или советский ППШ с барабанным магазином [6]…

Честно признаться, но большей части это был металлолом, ранее использовавшийся для подготовки народных дружин; патроны к нему тоже невозможно было достать. Если кому-то в руки попадался автомат «Тип 56», применявшийся в регулярной армии, обладателю хватало наглости показывать своё оружие каждому встречному и хвастаться им на всех углах. Было немало недовольных этой ситуацией, заявлявших: «В Пекине лукавят, говоря о „вооружении коммунистов“. Куда девается всё хорошее оружие? Может быть, освободительная армия прибирает его к рукам, хитро ухмыляясь?»

Дальнейшее развитие событий можно было легко предугадать. Тощий горбун, осторожно поддерживая, вывел меня на улицу, посадил в грузовик, который они с дружками только что конфисковали на дороге, и мы поехали во вторую больницу при медицинском институте Сянъя. Глядя, как на фоне пустого неба, шелестя листвой, качаются ветви зонтичных деревьев, задетые машиной, я начал ощущать нестерпимую боль от раны; я понимал, что в ноге засела пуля, на задней части бедра осталось входное отверстие. По приезде в больницу боль стала адской.

Не знаю, в какой точно момент от мелькающих перед глазами белых халатов отделилась медсестра, которая начала задавать мне разные вопросы непонятно зачем: какую еду я люблю, какие песни, какие игры мне нравятся, приходилось ли мне пускать воздушного змея, собирать модель самолёта — всё в таком духе. Только спустя время я понял, что она отвлекала моё внимание, не давая мне зацепиться взглядом за лежащие на подносе окровавленные бинты, чтобы я от страха не закричал и не потерял сознание. По её словам, операция длилась несколько дольше, потому что выстрел был произведён с близкого расстояния; из-за высокой токсичности пороха пришлось полностью открыть рану и тщательно её прочистить. Если начистоту, «очищение раны» — это процесс, при котором с помощью пропитанного лекарством бинта пилообразными движениями выскабливают её содержимое, затем с помощью пинцета рану обкладывают ватными тампонами.

Брат мой пришёл в больницу и в палате, забитой настолько, что, когда понадобилось поставить ещё одну кровать, её чуть не запихнули в туалет, нашёл меня. Вне себя от ярости он кричал на горбуна: «Да что ты за человек такой? Что ты из себя вообразил? Ты хоть понимаешь, что натворил? Хотя бы знаешь, как оружие держать в руках? Кто тебе его доверил? Если бы ты наставил дуло пистолета чуть выше, его уже не было бы в живых. На самом деле это тянет на покушение на убийство. Ты чуть не стал убийцей… Кому какое дело до твоих консервированных фруктов? Можешь засунуть свои деньги на оплату лечения куда подальше! Если будут осложнения, ты, ублюдок, по гроб жизни будешь за это отвечать, даю слово!»

Маленький горбун то краснел, то бледнел, потом схватил пистолет, ткнул себе в грудь и решительно вложил в руки брата со словами:

— Что я могу поделать… Как мне поступить? Застрели меня, друг! — Брат опешил. — Если ты всё ещё считаешь, что я не получил по заслугам, тогда пусти в меня две пули. Но, по правде говоря, я его не убивал, так что и ты не вправе застрелить меня!

Брат никак не решался браться за маузер.

— Ну же, давай стреляй! Как подумаешь, жизнь моя ломаного гроша не стоит, словом, крыса я последняя. Дружище, если ты стрелять не научен, товарищ сейчас тебе покажет. — Теперь настала очередь моего брата меняться в лице. Он то краснел, то бледнел.

И по тому, как в дальнейшем развивались события, и внешне этого парня невозможно было принять за бандита: рано состарившееся лицо, спина как у моллюска и кривой обезьяний рот.

Когда ему было нечего делать, он, заметив, что старику с соседней койки тяжело добраться до туалета, не раз провожал того туда и обратно, поддерживая под руку; кроме того, он получал и разносил нам питание.

Обнаружив, что в палате очень душно, они с другом протянули соединительный шнур и притащили большой вытяжной вентилятор, неведомо откуда добытый. Вентилятор с жужжанием продувал воздух, ко всеобщей радости. Ему удалось найти общий язык и с врачами, порой белые халаты приходили за ним и просили с чем-нибудь срочно помочь. Они все звали его «старина Ся», или «товарищ Ся», или «самоотверженный товарищ Ся Жухай».

На шее он всегда носил две связки ручных гранат. Он брал одну из них, открывал крышку и вытягивал чеку, а потом врывался, например, в операционную с громким криком и выпученными глазами и приказывал подлым мерзавцам заткнуться и дружно отойти к стене. Эти самые «мерзавцы» были вооружены до зубов и настроены сурово, большинство из них были куда более крепкими и рослыми. Тогда в больницах случалось, что некоторые, глядя на страдания друзей-однополчан, срывались от переживаний и нетерпения и, угрожая оружием врачам, вынуждали тех делать операцию вне очереди, требовали лучших хирургов и всё такое. И вот в ту самую минуту, когда «обутые страшились босых, а босые боялись рискующих жизнью», у нас неожиданно нашёлся один ещё более отчаянный камикадзе, и, поскольку другие не были готовы погибнуть вместе с ним, им оставалось молча подчиниться.

«Товарищу Ся» несколько раз удавалось взять под контроль беспорядок. Потом я начал догадываться, что больничное руководство оставило меня больше чем на двадцать дней и до последнего оттягивало с выпиской только для того, чтобы подольше задержать в своих стенах этого гаранта стабильности и безопасности. Смешно представить, как доктора могли бы воспринимать его при обычных обстоятельствах — горбуна, не скупящегося на смачные выражения наподобие «сволочь» или «чёрт возьми!». Благородные и чинные люди с высшим образованием, которые перед едой обязательно моют руки с мылом, каждый выходной прогуливаются по парку и любуются цветами, пишут исключительно красивым почерком на латинском языке, при встрече с ним не то что не смогли бы вымучить улыбку — отшатнулись бы с брезгливостью. Однако, как говорится, «нонеча не то, что давеча», меняются времена, меняются и нравы. Бывает, что мы делаем то, чего раньше и представить себе не могли.

Поскольку он хотел и умел усмирять бунты, в глазах революционного медицинского персонала он превратился в опору, надёжного товарища, сочетающего в себе высокую нравственность и таланты. Пусть он и был безнадёжен — как шея, которую никогда дочиста не отмоешь, — разве теперь это имело значение?

Купаясь в бесчисленном множестве тёплых доверительных взглядов, горбун до того окрылился, что, услышав очередные жалобы белых халатов на тяготы жизни, в порыве сочувствия призвал на помощь своих братков. Те дружно нацепили красные нарукавники с надписью «Молодая гвардия» и с азартом несли свою службу на посту у главного входа в больницу. Горбун работал в поте лица: строил докторов в шеренги, муштровал их, успевал контролировать санитарию, наставлял разносчиков-зазывал, трудился не покладая рук. Как говорится, «народному герою — народная любовь, народная армия заботится о народе». Если бы он и дальше продолжал свою деятельность, дни напролёт беседуя с людьми, однажды точно заговорил бы на человеческом языке.

В эти дни моё моральное состояние постепенно приходило в упадок. Каркас здания моего настроения рушился, а я оказался в самом низу, заваленный обломками. Деятели культуры идеализировали героев войны, пели им дифирамбы, плясали, осыпали их цветами и овациями. По где были эти герои? Кого можно было назвать героем в этой больнице, которая служила перевалочным пунктом, принимавшим раненых после столкновений на полях «культурной революции»? Может, крестьянина, которому осколком снаряда отрезало нос; школьника, в брюшную полость которого попало четыре пули; буддийского монаха-расстригу, которому взрывом оторвало обе ноги; грузчиков, которым ломом разбили голову, или трупы в морге, покрытые белыми простынями, из-под которых торчали клочья чёрных волос или босые пятки? Это зрелище леденило кровь в жилах. Неужели это и есть «борьба за политическую линию»? Пет, самая настоящая, форменная скотобойня, где туши висят рядами. Сутками напролёт в ярко освещённых операционных белые халаты сновали туда и сюда, суетливо работали, разрезая и перекраивая людей, ревущих под беспощадными, неумолимыми стальными лезвиями. Никто не сдерживал воплей, непроизвольного мочеиспускания, как на поле боя, — так это и есть те самые выдающиеся плоды «продолжения революционного пути»?