Чужой (СИ) - Кощиенко Андрей Геннадьевич. Страница 14

Кроме прогрессирующего отупения (в результате постоянного зазубривания ответов на тестовые задания), в исправительном учреждении практикуют и «трудотерапию». Хотя все отбывающие здесь срок — несовершеннолетние, но пять часов работать «на дядю» закон им дозволяет. В результате подобной юридической уступки, на территории имеется небольшой цех пошива одежды. Работа на производстве ведётся посменно, перемежаясь подготовкой к сунын. И мне тоже придётся научиться портняжному искусству, вне зависимости от того, — хочется мне этого или нет.

— «Полученная профессия может пригодиться в будущем». — наклонившись через стол, доверительно пообещала мне замначальница.

В ответ я с грустным видом пожаловался на слабую фантазию, которая никак не даёт представить себя за швейной машинкой.

«Не нужно напрягаться.» — посоветовали мне, перед этим вначале недоверчиво посмотрев. Мол, — всё увидишь «в реале».

Далее вторая по значимости шишка в «институте» рассказала весьма милую и, в какой-то мере, может даже душещипательную сказку о том, что «корейцы своих не бросают». Особенно, — молодёжь. И если кто-либо из подростков оступился и попал сюда, то это совсем не означает для него конец всего. Нация очень заинтересована в исправлении несовершеннолетних нарушителей закона и становлении их сознания на правильные рельсы, ведущие к станции с названием «Полноценный член общества». Это особенно актуально для лиц женского пола, ибо они — потенциальные матери и, поэтому, ответственные за воспитание своих будущих детей. Поэтому в здешнем «институте» созданы максимально подходящие условия для «перевоспитания» девочек.

Раньше, может быть, я в такое и поверил, услышав, что речь идёт про Южную Корею. «Раньше», — это когда ещё жил на своей, «прошлой», Земле. Но после того, как меня «кинули» в этой «замечательной стране», точно уже больше трёх раз, хотя Бог — «троицу любит», подобные «разговоры в пользу бедных» больше не вызывают в моей душе никакого эмоционального отклика. Разве только саркастическую ухмылку.

Однако я не стал комментировать услышанное и просто покачал головой, думая — «да, да, конечно. Плавали — знаем!». Только моя собеседница, видимо, интерпретировав моё движение как «понимание и готовность быть участником команды», решила меня приободрить.

«Понимаю, что сидеть за швейной машинкой, — совершенно не твой уровень.» — сказала она. — «Но не работать здесь нельзя.»

Далее замначальницы взялась многословно объяснять, почему «нельзя». Выслушав, понял следующее: капитализм здесь давным-давно, а одним из его основополагающих постулатов является идея о том, что всякий труд должен быть оплачен. Плохо ли, хорошо ли, — это другой вопрос. Но не заплатить нельзя, ибо тогда это уже коммунизм или феодализм. Поэтому продукция, созданная в пошивочном цеху, продаётся заказчику, а выручка — делится между «институтом» и его «студентками». Заработанные деньги арестантки могут потратить в местном магазине, покупая себе еду или предметы гигиены лучшего качества. Средства на содержание пенитенциарных учреждений государством выделяются, но не в том объёме, чтобы подростки-зэчки после приёма пищи не ощущали лёгкого чувства голода, а женские прокладки не смахивали на «мягкую влагостойкую наждачную бумагу». По заведённому порядку, каждому заключённому в тюрьме открывается персональный счёт, на который он может получать деньги. Например, — от родственников. Только, опять же по правилам, потратить из них можно не более десяти тысяч вон в день. Если перевести в доллары, то получается десять баксов. Что можно купить на такую сумму? Ничего, серьёзно улучшающего комфорт. Однако, руководство тюрьмы, не выходя за рамки закона, нашло выход из данной ситуации. Прибыль, полученную от коммерческой деятельности швейного цеха, администрация направляет на улучшение быта и пребывания заключённых. Например, — покупает в столовую более калорийные продукты, приобретает лучшего качества ткань для пошива роб, нормальное нижнее бельё, плюс всякие дополнительные «ништяки» к национальным праздникам и дням рождения узниц. В общем, старается, чтобы жизнь «сиделицам», казалась если не мёдом, то хотя бы не полной безнадёгой. Поэтому швеям-мотористкам деньгами платят мизер, а потраченный труд возвращают им натурой, — в виде лучших условий существования. Только пошив, понятное дело, хорошо, но больше определённой суммы от производства не получить, хоть уработайся на нём в ноль. А расходы постоянны и, вдобавок, — пытаются вырасти. Исходя из этого понятного факта — «танцуют все!», а точнее — все работают.

Хоть после столь длинного рассказа ситуация стала более-менее понятной, тем не менее, удивление у меня от неё осталось. Я не спец по данному вопросу. Вот только система, в которой заключенные сами зарабатывают себе на жизнь, на мой взгляд, выглядит как-то не так. Но чуть позже я вспомнил когда-то прочитанную статью об американских частных тюрьмах, в которых отбывает наказание большая часть заключённых Соединённых Штатов. Там, вообще, — труд заключённых является одной из основных статей дохода этих пенитенциарных учреждений.

«Корейцы любят подражать мировому гегемону». — подумал я. — «Вполне возможно, они просто скопировали заокеанскую систему, а я — удивляюсь. На самом деле — ничего странного. Если там оно работает, то почему бы ему не работать здесь? Главное ведь, — эффективность. Не исключено, что у руководителей 'Анян» кое-что и «прилипает» к рукам, но об этом только остаётся предполагать, ибо не пойман, — не вор. Впрочем, существует вероятность, в которой две главные аджумы — преданные фанатки дела, что-то вроде Макаренко. В связи с этим прыгать и размахивать руками, пытаясь «поднять вопрос», смысла нет никакого. Попав в чётко работающую систему, — нужно либо крутиться вместе с ней, либо — не участвовать.

«Если станешь выполнять установленные нормы и соблюдать дисциплину, а заработанные тобою „баллы показателей“ будут каждый месяц положительными, то через два года ты сможешь подать прошение на досрочное освобождение.» — приободрила меня собеседница.

«Через два года меня переведут во взрослую колонию, в которой отсчёт количества добрых дел начнётся заново», — ответил я, ничуть не обольстившись предложением вкалывать ради светлого будущего.

И добавил: «меня столько раз уже обманывали, что ожидать себе каких-либо 'справедливостей» от корейской исполнительной власти, — просто глупо. Для этого нужно быть трейни первого года обучения, а я уже переросла столь нежный возраст.

Собеседница в ответ как-то неопределённо-огорчённо покивала, вручила две брошюрки с правилами поведения, сказала изучить и на этом мы с ней расстались.

Вот, задание выполнил, — прочёл. Сижу, собираясь пролистать источники знаний ещё раз, хотя вроде запоминаю с первого раза и какая в этом надобность — непонятно. Но в камере делать больше нечего, если только лечь спать. А ещё можно начать составлять в голове список «предательств», куда внести всех всех, кто меня бросил и подставил. Или начать строить планы на будущее, старт которому будет дан через пять лет. Но ни того, ни другого, — делать не хочется. Есть единственное желание найти хоть кого-нибудь из «чёрного списка» и дать ему в морду. Да так, чтобы он метра на три отлетел после этого. И челюсть — полгода сращивал. Вот, кроме этого, больше ни к чему охоты не ощущаю. Ну, ещё спать хочется.

А действительно, — не вздремнуть ли мне чутка? Правда, придётся растянуться на голом полу, но он тёплый, и в Корее многие люди так спят. Единственно, — только на матрасе. Но это, как говорится, — то такое. Я же пока «кореянка»?

Ворота тюрьмы «Анян»

Ворота «Анян»

(где-то в это время. Территория исправительного учреждения «Анян». К группе девушек-заключённых, одетых в сине-зелёные робы, подбегает ещё одна зэчка.)

— Слушайте скорее, какую я узнала новость! — запыхавшись, кричит она. — У нас два года будет отбывать свой срок Агдан!