Когда-то там были волки - Макконахи Шарлотта. Страница 24

— Закрой свой поганый рот, — цедит он сквозь зубы. — Я просто хочу получить то, что мне положено.

— А, все-таки вас это заводит. Желание вызывать в женщинах страх. Только я не из пугливых. Я вас не боюсь, Стюарт, и вообще считаю жалким типом. Я стою у окна, смотрю на вас и чуть не писаюсь от смеха.

Дальше события развиваются стремительно. Он делает шаг в мою сторону, и я внутренне напрягаюсь, испытывая одновременно торжество и жгучий страх, и краем глаза вижу, как Рэд и Энди переходят улицу, а Лэйни тянется к руке мужа, но они его не остановят, и мы оба это знаем. Останавливает Стюарта голос, скользящий из пространства между фонарями:

— А почему меня не пригласили на вечеринку?

Он разжимает стиснутые кулаки.

Мы оба поворачиваемся и видим Дункана.

— Здесь не вечеринка, — отвечает Стюарт. — Просто девчонка нарывается на неприятности.

Дункан встает между нами. Мне он говорит:

— Иди подожди меня в пабе.

— Нет, я…

— Инти.

Проклятье.

Я пересекаю улицу, дрожа от возбуждения. Почти получилось. Я мельком оглядываюсь назад, на небольшую группу людей, но не слышу, что говорит им Дункан, только различаю в темноте их фигуры. Лэйни тоже удаляется, быстро шагая по улице, и мне приходит в голову, что Дункан там один против троих; я раздумываю, не вернуться ли, но потом убеждаю себя не глупить. Он полицейский, а остальные — по большей части — нормальные люди. Возможно, даже его друзья. Я вхожу в паб.

В лицо мне пышет теплый воздух. В ушах плещется гул голосов. Я беру в баре бокал вина и опускаюсь на облупленный кожаный диван за столом. Мне так жарко, что я срываю с себя шарф и пальто и только тогда могу дышать свободно. Проходят мучительные минуты, пока я жду Дукана, представляя, что происходит на улице. Если он просто отправляет их по домам, то почему отослал Лэйни одну; и чем больше проходит времени, тем больше я уверяюсь, что надо вернуться туда; я уже хватаю пальто и шарф, когда Дункан садится за стол напротив меня.

На щеке у него синяк, а губа рассечена.

— Что это ты вытворяешь? — спрашивает он.

— Яне…

— Вранье. Я все видел.

Я закрываю рот. Лицо у меня пылает.

— Я предупреждал тебя остерегаться его, а ты провоцируешь его ночью на улице? Еще раз повторяю: держись подальше от Стюарта Бернса. Ты меня поняла?

Я никогда не слышала, чтобы он говорил таким голосом; думаю, под этим гневом скрывается страх.

— Кто тебя побил? — спрашиваю я.

Официантка приносит ему пиво; не знаю, заказал ли он его, когда вошел, или она просто знает, что он обычно берет. Дункан кивком благодарит женщину, но не отрывает от меня глаз, пока та не отходит от столика.

— Ты в состоянии говорить начистоту?

— Да.

— Тогда давай разберемся. Выкладывай, что у тебя на уме.

Я делаю глоток вина, и оно согревает меня.

Я ощущаю его руки, держащие кружку, его спину, опершуюся на диван, ворот тонкой футболки у своих ключиц, синяк, рану на губе, которая касается края кружки. Я думала, что владею собой, но он лишает меня воли. Несмотря на свою клятву и чувство вины за то, что оставляю Эгги одну, я слишком часто бегаю к нему через лес.

— Чего ты так боишься, Дункан? — спрашиваю я.

Он не отвечает.

— Я думаю, что ты боишься. Быть собой. Потому и не вмешиваешься, хотя тебе все прекрасно известно.

— Что я должен сделать?

— Хоть что-нибудь.

— А если я это уже сделал?

Я касаюсь пальцами щеки, чувствуя боль.

— Что именно?

Он молчит.

— Ты боишься, — повторяю я.

— Мы все боимся.

— Это оправдание, которое ты для него придумал?

— Просто констатация факта.

— Стюарт чудовище, — говорю я.

— Не преувеличивай. Он просто человек, — отвечает Дункан.

— Это опасный подход. Из-за таких рассуждений у злодеев развязаны руки.

Дункана это не убеждает.

— Я не обольщаюсь на его счет. Однако, демонизируя его, ты придаешь ему мистические черты, а мужчина, который бьет женщин, просто мужчина. Таких среди нас чертовски много, и все они слишком люди. А женщины, что от них страдают, не пассивные жертвы и не описанные Фрейдом мазохистки, которым нравится, чтобы их наказывали. Они всего лишь женщины и минута за минутой ломают голову, как выжить рядом с тем, кого они любили, а это не дело.

Я не ожидала услышать это из его уст. Все-таки я постоянно его недооцениваю.

Дункан тычет пальцем в свой синяк, и я вздрагиваю.

— Не надо.

Может, он что-то и понимает, но не знает, каково это — жить в постоянном страхе.

— Ты когда-нибудь ударил женщину, которая тебя любила?

Кровь отливает от его лица.

— Не все из нас, знаешь ли, такие, как Стюарт Бернс, — произносит он. — Однако все совершают ошибки, но от этого не становятся плохими людьми. Насилие и заблуждения — разные вещи.

Мы смотрим друг на друга.

— Все мы только и делаем, что обижаем друг друга, — говорю я.

Он берет меня за руку.

— Вообще-то нам с тобой и помимо Стюарта есть о чем поговорить. У нас так много общего…

— Правда? Не пытайся задурить мне голову!

— Инти, я серьезно.

— Да не хочу я никаких отношений. Я приехала сюда, чтобы скрыться от людей.

— И медленно умереть от одиночества.

— Не драматизируй! — Я качаю головой.

— Я приехала сюда работать. У меня есть волки.

— Они опаснее нас.

— Не уверена, — отвечаю я. — Если только более дикие.

— Разве это не одно и то же?

— Вряд ли. Думаю, это цивилизация сделала нас агрессивными. Мы заражаем друг друга стремлением к насилию.

— Значит, ты бы предпочла жить как твои звери? В лесу, подальше от людей. Но ты сама мне говорила, что они больше всего нуждаются друг в друге.

Я молчу, потому что меня охватывает мгновенная ненависть к нему.

— Что с тобой случилось? — спрашивает Дункан.

— Ничего.

Потом он спрашивает, но без вопросительной интонации:

— Что же ты такое.

В самом деле, что же я такое?

— Кто-то должен защитить Лэйни, — говорю я. — Если ты не будешь выполнять свои обязанности, тогда этим займусь я.

Внезапно глаза его темнеют.

— Не суйтесь в это, мисс Флинн. Слышите?

Его гнев сердит меня. Я представляю, как оскаливаюсь, показывая ему острые зубы.

— Раньше я тоже думала о людях хорошо, — произношу я. — Считала, что они в основном добрые, что большинство из нас достойны прощения.

— А теперь?

— Теперь я поумнела.

Гостиная в доме Дункана маленькая, теплая и захламленная. Мы приехали сюда без лишних слов, повинуясь только инстинкту, по велению которого вообще все происходит между нами. Ошеломительная природа желания берет верх. И нас еще что-то влечет друг к другу, какое-то тихое чувство. Я сижу на старом кожаном диване и смотрю, как он разводит огонь. Красные кирпичи. Серый камень. Жесткий темно-бордовый коврик под его босыми ногами, под моими. В тусклом освещении появляются и снова исчезают предметы мебели, все из дерева, и все так или иначе сломаны, искривлены, или скособочены, или перевернуты вверх дном, один за другим предметы обретают черты, словно всплывают из ниоткуда. Я как будто во сне. Напряженном, рискованном. Я осознаю, что совершенно потеряла власть над собой, и глубоко в душе уже готова сдаться. Дункан, неуклюже двигаясь, встает и направляется ко мне. Я могу отвернуться, но не отворачиваюсь. Хочу спросить его, как он повредил ногу. Я так много у него не спрашивала, так много не хотела знать до этой минуты. Он не предлагает мне выпить, да мне и ни к чему; я пьяна от его присутствия.

Он гадится рядом со мной, и мы смотрим друг на друга.

— У тебя болит лицо, — шепчу я.

— Что же ты такое? — спрашивает он, уже прижимаясь губами к моему рту, и на сей раз это вопрос.

Позже в постели он держит меня в объятиях, таких горячих, словно развел огонь внутри себя. И я понимаю, как сильно я мерзла, как долго.

Я просыпаюсь оттого, что во сне что-то мне дунуло в лицо. Ощущение настолько реальное, что я почти чувствую его и наяву. Но когда я открываю глаза, оказывается, что я лежу в постели Дункана одна.