Конторщица 4 (СИ) - Фонд А.. Страница 30
Я устремилась к небольшому магазинчику на углу, где продавали одежду. Причём нормальной одежды (типа как на меня) застать там было почти невозможно, а вот большие размеры — сколько угодно.
Внутри было практически безлюдно, если не считать дородной тётки, которая придирчиво выбирала панталоны с начёсом, размером с небольшой парашют. Крутила их в руках и так и сяк. А что тут крутить? Эти панталоны, длиной до колена, как обычно, бывали двух расцветок — нежно-голубые и светло-розовые. После Олимпиады они почти исчезли с прилавков в Москве, а следом — и в таких городках, как наш. Всё дело в том, что приехавшие на Олимпиаду негритянки почему-то страстно влюбились в эти панталоны и скупали их тюками (очевидно, для всех угнетённых народов Африки сразу). Причём они носили их как бриджи, вызывая усмешки и недоумение у наших. Но сейчас бум уже потихоньку пошел на спад и вожделенные панталоны снова появились на советских прилавках. Во всяком случае большие размеры у нас были.
У Риммы Марковны тоже были такие. Она как-то пыталась убедить меня в пользе панталон с начёсом для здоровья и о необходимости заиметь и себе. Умом я понимала, что где-то в чём-то она вполне может быть и права, но заставить себя носить это — было выше моих сил.
Я остановилась возле тётки и схватила так легкомысленно отброшенные нею розовые панталоны.
— Куда? Это моё! — вызверилась тётка и торопливо вырвала панталоны из моих рук.
Спорить я не стала, взяла голубые и пошла дальше.
Выбрала пёстренький халат из набивного ситца и ночную рубашку, в рубчик. Возле полки с трикотажем задержалась — не знала, что лучше выбрать, шерстяную кофту (вроде удобно, но цвет землисто-коричневый), или же свитер — цвет получше, нежно-зелёный, но отделка воротника некрасивая. Пока я мысленно пыталась разрешить дилемму, за спиной раздался голос:
— А я-то думаю, куда вы убежали.
Я оглянулась — Урсинович. Стоит, насмешливо рассматривает зажатые в моих руках голубые панталоны.
— Принарядиться решили? — хмыкнул он и, не дожидаясь ответа, вышел из магазина.
И вот что это было? Зачем он следит за мной?
Веру-Лиду я забрала из дурки во вторник и привезла в коммуналку. Невзирая на мои опасения, устроила я её хорошо. Соседей дома не было, кроме Клавдии Брониславовны, но та из комнаты не выходила. Практически бросив Веру-Лиду, я оставила ей вещи и продукты, кратко объяснила, что к чему и побежала собираться в Москву. Ещё нужно было успеть получить главные инструкции от «опиюса».
Москва встретила меня шумом вокзала и тускло-пепельным небом. Толпы встречающих и провожающих, пассажиров, обслуживающих работников, и просто мимопроходящих граждан, сновали туда-сюда, создавая ничем не передаваемую атмосферу привокзально-дорожной суеты.
В делегации нас было пятеро: две невыразительных тётки из тракторного, курпулентная, пышущая здоровьем дама от исполкома, крепко сбитая девица, лет двадцати пяти, от целлюлозно-бумажной фабрики, и я. Бабы ошеломлённо вертели головой по сторонам провинциальным с видом и лупали глазами.
Минут через десять удалось привести их в чувства и, с горем пополам, мы загрузились в расхлябанный трамвай, который, дребезжа, громыхая и подпрыгивая на булыжной мостовой, покатил нас вперёд, к светлому будущему.
Съезд должен был состояться завтра, а сегодня у нас было еще целых полдня. Ответственные товарищи, снаряжая нашу делегацию, продумали о том, чтобы нам не было скучно, и всё свободное время мы могли бы приобщаться к культурной программе столицы. «Опиюс», выдавая задание, отмазал меня от необходимости культурно просвещаться. Поэтому, заселившись в гостиницу «Волна», мы разделились — тётки с недовольным видом отправились посещать Третьяковскую галерею, а я — знакомиться с «объектом» и выполнять по возможности задание.
Помещение, где находилась приёмная Терешковой, располагалось в типично-сталинском монументальном здании цвета мокрого асфальта. «Опиюс» выдал мне небольшой пакет документов, который я должна была официально передать секретарю Терешковой и попытаться наладить с нею контакт. Если не получится, у меня была ещё одна попытка, но после съезда. Но это было на крайний случай, там до отъезда времени было совсем мало. Поэтому на эту встречу я ставила очень многое, если не всё.
К моему удивлению, приёмная Терешковой была довольно аскетичной. Минимум неудобной мебели, узкая, словно катафалк, комната, стол-конторка, рядом — небольшой шкаф для документов. И всё. За столом сидела женщина средних лет, сутулая и в очках на длинном носу. Так-то в принципе, она была ничего, но всё портило выражение вселенской скорби на её лице.
— Вам разве назначено? Валентины Владимировны сегодня не будет, — секретарша соизволила оторваться от пишущей машинки и уставилась на меня свозь стёкла очков. Глаза её за толстыми выпуклыми стёклами были, как у стрекозы.
— Нет. Я к вам, — ответила я и представилась. — Я от товарища Быкова. Горшкова. Лидия Степановна. Мне нужно передать вам пакет с документами.
— Положите документы на тот столик, — кивнула узким подбородком секретарша, не отрываясь от машинки.
Мой план по «наведению мостов» рушился прямо на глазах.
Я послушно подошла к «тому» столику и положила пакет. В голове лихорадочно роились заготовки для общения, но, по всей видимости, эта дамочка относится к категории таких, к которым «на хромой козе не подъедешь».
И что же мне делать?
Мысленно распрощавшись с результатом, я уже приготовилась уходить, как взгляд наткнулся на фотографию, вырезанную из какого-то журнала и любовно вставленную самодельную рамочку из открыток. Но фото улыбался с видом кролика-переростка…. Велимир!
Барышня изволит вздыхать по Офелию Велимирову?
Бинго!
— О! Вам тоже нравится творчество Офелия Велимирова? — хищно раздувая ноздри спросила я, разворачиваясь к секретарше.
— А что? — подозрительно уставилась на меня «стрекоза».
— Друг нашей семьи, почти как родственник, — поделилась я и сразу нарисовала себе железное «алиби», чтобы не восприниматься, как конкурентка, — мой муж ведь тоже пианист. Кстати, Офелий Велимиров — это же псевдоним у него. А звать его просто Велимир. Так вот Велимир и мой Валерий учились вместе, ходили на занятия по сольфеджио к одной учительнице.
— Да вы что! — затрепетала секретарша. — он такой талантливый! Он — гений!
— Да, гений, — со сдержанным достоинством улыбнулась я и прибавила, — а хотите я вас познакомлю?
— Да вы что! — затрепетала секретарша.
— Одну минуту! — воскликнула я, лихорадочно соображая, где можно позвонить, — Ждите меня здесь, я уточню, когда он свободен.
— Можно позвонить? — спросила я вахтёра, упитанного старичка-боровичка, сидевшего за стойкой с таким самодовольным видом, словно он генерал.
— Не положено! — высокомерно поджал губы тот и демонстративно отвернулся.
— Мне очень надо! — взмолилась я, а в моих пальцах магическим образом появилась пятёрка. — Я быстро!
— Ну если быстро, — деланно вздохнул румяненький старичок и пять рублей исчезли в его лапах со скоростью падения рубля в лихие годы.
«Хоть бы он был дома», — взмолилась про себя я, набирая заветный номер:
— Аллё! Велимир?
— Слушаю, — донёсся знакомый баритон и я возликовала.
— Это Лида! Лида Горшкова!
— Что случилось Лида?
— Я в Москве.
— О! Ну это же замечательно! Если хочешь, мы можем сходить в ресторан или в кино. Или на ВДНХ завтра. Но на ВДНХ я могу только до обеда. Потом у меня репетиция.
— Нет, Велимир, мне очень нужна твоя помощь, — взмолилась я, — если я приглашу тебя на квартиру к подруге, ты сможешь прийти? Сегодня? Очень надо! Вся надежда на тебя, Велимир!
— Всё так серьёзно? — переспросил он.
— Дело жизни и смерти! — воскликнула я, и старичок-вахтёр вздрогнул и укоризненно взглянул на меня.
— Куда идти и во сколько? — тон Велимира стал деловым.