Анонимные грешники (ЛП) - Скетчер Сомма. Страница 38

— Ты знаешь, что всегда говорила мама, — тихо говорю я, вытаскивая из пачки ещё одну сигарету и закуривая ее. — Хорошее сводит на нет плохое.

Мой брат на мгновение замолкает, но я слышу, как шестеренки в его мозгу встают на свои места.

— Вот почему ты ушел. Ты думал, мама хотела бы, чтобы ты стал хорошим, потому что это перечеркнет все плохое, что было у остальных членов семьи. Ты ушел из-за мамы.

Это не вопрос, это факт. Я все равно киваю.

— Я также вернулся из-за мамы.

Он резко поворачивается ко мне лицом.

— Что?

Я не отрываю взгляда от горизонта.

— В тот день в Сан-Франциско я шел и шел, и в конце концов оказался в Китайском квартале. Я переходил дорогу, когда передо мной выскочила девушка с большим мешком, — я смотрю на него, поджав губы. — Она продавала печенье с предсказаниями. Сломанные, с фабрики, на которой она работала. Ты знаешь, я не верю ни во что из этого дерьма, но я просто думал о маме, и ты знаешь, как сильно она любила это гребаное печенье с предсказаниями…

— И ты купил одно.

— Угу.

— Анджело, — серьезно говорит он. — Ради всего святого, только не говори мне, что ты вернулся на Побережье из-за печенья с предсказанием. Господи, — фыркает он, запрокидывая голову к небу. — Лучше бы я никогда не спрашивал.

— И, надеюсь, ты больше не спросишь.

— Что там было написано?

— Тебе не стоит об этом беспокоится.

— Серьёзно?

Я не предлагаю ему ничего, кроме короткого кивка.

Если бы я рассказал ему, что было внутри печенья с предсказанием, тогда мне пришлось бы рассказать ему, почему это заставило меня вернуться на Побережье. И это означало бы снять слои лжи, которые я выстроил, чтобы защитить его и Габа от правды.

По крайней мере, разговоры об этом напоминают мне, почему я здесь. Я высадился на побережье ровно неделю назад с конкретной целью, и с тех пор ни хрена не делал. Я был слишком… рассеян.

— Хорошо, ещё один вопрос.

Я стону, проводя костяшками пальцев по подбородку.

— Да брось уже…

— Те парнишки за игрой в покер. Во что ты играл, парень?

Я стискиваю зубы и засовываю руки в карманы.

— Они несли всякую чушь о семье.

— Они несли всякую чушь о игрушке дяди Альберто.

— Скоро она станет нашей семьей.

Я игнорирую удар в живот.

— Да. Вот почему ты пялился на нее весь вечер? Ты просто проверяешь последнее пополнение в клане Бухты? — его взгляд многозначительно опускается на пачку сигарет, торчащую из моего верхнего кармана.

Мои руки в брюках сжимаются в кулаки. Его взгляд обжигает мою щеку, пока он ждет ответа, но когда становится ясно, что он его не получит, он тяжело вздыхает.

— Папа всегда спрашивал нас с Габом, если бы Анджело прыгнул со скалы, вы бы тоже прыгнули? — он ухмыляется при этом воспоминании. — Знаешь, что я всегда говорил?

Позади нас баллада Уитни Хьюстон переходит во что-то более динамичное.

Я качаю головой.

— Без парашюта, — он смеется в ладонь, вытирая рот. Затем он поворачивается спиной к морю, задевая мое плечо своим. — Послушай, — говорит он, понижая голос, так что я едва слышу его из-за песни Марвина Гэя, гремящей на весь зал. — Я всегда буду верен тебе до гроба, и я знаю, что Габ чувствует то же самое. Если хочешь сжечь дотла это гребаное побережье, я одолжу тебе свою зажигалку. Но, пожалуйста, ради всего Святого, не заставляй меня воевать с нашими кузенами из-за какой-то девицы.

И с этими словами он направляется обратно по пляжу к бару, оставляя меня одного на берегу со всеми моими грехами.

Глава пятнадцатая

Я просыпаюсь до восхода солнца, когда толстая рука Альберто пригвождает меня к кровати, как якорь. Его несвежее дыхание от виски щекочет изгиб моей шеи болезненными, ритмичными волнами. Каждая косточка в моем теле съеживается. Он всегда настаивает на том, чтобы лечь спать, обнимая меня, нашептывая мне на ухо грязные мысли и желания, в то время как его живот и выпуклость неудобно прижимаются к моей пояснице. Я всегда лежу там, неподвижная и безмолвная, пока он не засыпает, а потом выскальзываю из-под него и сворачиваюсь калачиком в углу кровати, становясь как можно меньше. Каким-то образом ночью ему удалось снова найти меня и притянуть мое тело вплотную к своему.

Меня подташнивает, и я знаю, что это не только потому, что вчера вечером я перебрала с джином и тоником. Выбираясь из-под тяжелых конечностей Альберто, я бросаю взгляд на часы на его запястье. Сейчас едва пять утра, а я все ещё не сплю, беспокойство и неуверенность бурлят в моих венах.

Остановившись в дверях, чтобы бросить осторожный взгляд на Альберто, я выскальзываю из комнаты и спускаюсь на кухню. Затем я наливаю себе стакан холодной воды из холодильника и прислоняюсь к раковине, наблюдая за первыми лучами света, пробивающимися над океаном через кухонное окно.

Я беспокоюсь, что сегодня не увижу своего отца. Черт возьми, я беспокоюсь обо всем. О том, что Альберто снова встречается со своим адвокатом, и о том факте, что я до сих пор не знаю, что он планирует. Прошлой ночью я была на задании выяснить это, но случайно… отвлеклась.

Делая медленный, глубокий вдох, я кручу шеей в стороны, но это никак не помогает ослабить напряжение в моей спине. Мне нужна разрядка. Тем не менее, единственная отдушина, которая у меня есть — это Анонимные грешники.

И, очевидно, сейчас это выходит за рамки дозволенного.

Сделав ещё один глоток воды, я смотрю поверх края стакана на океан. Ленивые волны набегают на берег и так же медленно отступают. Оно выглядит спокойным и невозмутимым, в то время как я взволнована и разгорячена.

С непристойной мыслью, проносящейся в моем мозгу, я выливаю остатки воды в раковину и бегу обратно вверх по лестнице. Вместо того чтобы повернуть направо, в крыло Альберто, я направляюсь налево, в свою гардеробную, и направляюсь прямиком к шкафу. Меньше чем через три минуты я спускаюсь по лестнице в спортивных штанах, под ними бикини, а под мышкой полотенце.

Пробираясь по дому, я поражаюсь царящей в нем тишине. Обычно вокруг всегда кто-то шныряет. По коридорам постоянно разносится шум — негромкое бормотание вездесущих охранников, горничные пылесосят несуществующую пыль. Сам Альберто, выкрикивающий требования пугливым официантам. Но этим утром спокойствие подобно глотку свежего воздуха.

Я почти сожалею о своем импульсивном решении в тот момент, когда выхожу из дверей патио и мои босые ноги погружаются в песок. Здесь холодно. Ледяной холод обжигает мои щеки, пробирается в рукава и за воротник. Но я заставляю себя не обращать внимания на стук своих зубов и тихий голосок в моей голове, говорящий мне заползти обратно в тепло дома.

Там для меня нет утешения.

Вместо этого я срываю с себя спортивные штаны, как пластырь, и бреду навстречу волнам. Приближаясь к береговой линии, я перехожу на бег, потому что знаю, что если сбавлю скорость, то остановлюсь, а если остановлюсь, то никогда не смогу погасить жар, разливающийся по моим венам.

Я задыхаюсь, когда вода достигает моих лодыжек. Чертовски близко к удушью, когда он прижимается к моей груди, образуя ледяной коготь вокруг моих легких и не давая мне делать ничего, кроме коротких, затрудненных вдохов. Это обжигает мою кожу, как обморожение, но я продолжаю идти, пока полностью не погружаюсь в воду и не борюсь с течением длинными, сильными гребками.

Именно мама научила меня плавать. Годы спустя она сказала, что ей было так горько, что моему отцу пришлось учить меня всему остальному — кататься на велосипеде, разводить огонь, строить укрытие из выброшенных дров, и она тоже хотела передать этот навык мне. Она отвела меня к озеру возле нашего домика, усадила в лодку и вывезла на середину воды. Прыгай, сказала она, прежде чем сложить руки на груди и выжидающе уставиться на меня.