Черный Гиппократ - Петров Алексей Николаевич. Страница 6

Блох завел посетителя за ширму, надел на правую руку резиновую перчатку.

Врачиха заполняла в истории болезни паспортную часть:

— Где вы работаете, Нестеров?

— Я безработный сейчас… Временно…

Женщина вздохнула:

— Так много сейчас безработных…

Из-за ширмы донеслось:

— Ой, доктор, больно, больно!..

— Хорошо, — сказал доктор Блох. — Я дам вам пару свечей. А завтра купите в аптеке… вот… записал вам на бумажке.

Доктор и пациент, застегивающий брючной ремень, вышли из-за ширмы. Блох велел Нестерову лечь, спросил жалобы, наскоро осмотрел живот, язык, склеры. Руки у него были нервные, сильные.

— Болезнью Боткина не болели? — глаза у доктора Блоха были черные, взгляд пронзительный, выражение лица напряженное; в нем не было спокойствия, которое почему-то так хотел увидеть пациент Нестеров.

— Нет, не болел.

— Ваш адрес? — спросила врачиха.

Нестеров назвал.

— И домашний телефон запищите, — подсказал Блох. — Или родственников…

— У меня нет здесь родственников, — сказал Владимир. — Я живу в Питере не больше месяца.

— А где? — глаза Блоха сузились; доктор прямо таки зацепился за Нестерова глазами.

— Далеко… В другом городе… — Владимир почему-то не хотел отвечать определенней; наверное, потому, что ему не очень понравился взгляд доктора Блоха.

— Ну ладно!.. — доктор глянул в сторону, о чем-то задумался. — Будем госпитализировать… С камешками не следует шутить.

— Конечно, госпитализировать, — убежденно сказала врачиха. — Я уже и историю заполняю.

Блох направился к выходу:

— Поднимайте на этаж…

Глава четвертая

Как по волшебству, в приемном покое появилась санитарка — дебелая молчаливая тетя. Она поманила Нестерова пальцем и повела его куда-то по коридору. Проходя мимо комнаты отдыха персонала, Владимир увидел в ней работающий телевизор, нескольких женщин в белых халатах — по виду санитарок. Они, не отрываясь, глядели на экран. Показывали какой-то ужастик: трупы, едва не разваливаясь, толпой брели по ночному парку, потом осаждали какой-то павильон… Владимир молча взглянул на часы. Было около двенадцати.

Санитарка завела его в тесную, едва освещенную комнату и властно кивнула на кушетку. Нестеров сел. Покопавшись в каком-то шкафу, санитарка кинула Владимиру на колени дурно пахнущую — все той же карболкой больничную одежду, подтолкнула к нему ногой потертые дерматиновые тапки без задников. Обронила (действительно, обронила — будто серебряный рубль потеряла):

— Одевайтесь!..

И стояла, смотрела, как Нестеров, морщась от боли, стягивал с себя свои частные штаны и надевал общественные. Больничные штаны оказались ему чрезвычайно коротки — чуть ниже колен. Куртка, которую здесь принято называть пижамой, была очень толста и продублена — практически не сгибалась в рукавах; из трех полагающихся пуговиц оставалась только одна. И была пижама столь тесна в плечах, что Владимиру пришлось поджать плечи к голове и в таком положении оставаться.

— Эта одежда мала, — уныло сказал Нестеров.

— Сама вижу, — буркнула санитарка, — но другой нету.

В тапочки вовсе не влезала нога. Благо, санитарка, еще немного порывшись в своем волшебном шкафу, подобрала Владимиру тапочки побольше, — однако невероятно вонючие, и пахли они, увы, не карболкой.

Облачившись во все это чудо модельерского и портняжного искусства, подойдя к зеркалу, Владимир расстроился совершенно и даже на минуту пожалел, что скрыл свою причастность к медицине. Признался бы, что он врач, — так, может, поблажки какие-нибудь сделали бы ему; он мог бы рассчитывать на лучшее отношение. А так нарядили его, словно чучело. Самое время выставлять в огород — распугивать птиц. И не сбежишь в такой одежде — сразу угодишь в дурдом… От этой мысли Владимиру стало смешно.

«Что ж! Назвался груздем — полезай в туесок. Вздумал оригинальничать — иди до конца».

Но уж очень эта одежда подавляла в нем личность. Трудно было гордо нести голову и смотреть независимо, держаться соколом, когда плечи твои поджаты рахитически к самым ушам, когда у пижамы, застегнутой на верхнюю пуговицу, полы раскинулись балахоном, когда дурацкие, шутовские штаны столь коротки, что сверкают не только пятки, но и икры… Может быть, впервые в жизни Нестеров пожалел, что он человек высокий, с длинными руками и ногами. Но выбирать не приходилось…

Санитарка с каменным выражением лица повела Владимира к лифту. Когда он вошел в кабину, она, ни слова ему не сказав, сама нажала на кнопку, а сама входить не стала. Дверцы кабины закрылись, и лифт пошел вверх. Поднимаясь, Владимир размышлял над тем, почему нечеловечески зла санитарка. Он быстро угадал причину: из-за него, из-за поступившего больного, санитарка пропустила в ужастике самое интересное место — когда трупы сами собой эксгумировались и пошли в атаку на героев триллера…

Лифт остановился. Нестеров вышел на этаж — здесь был холл. Нестеров огляделся: направо — торакальная хирургия, налево — абдоминальная. Медицинское образование подсказывало, что следует двигаться в абдоминальную. И он, открыв большую скрипучую дверь, пошел по темному коридору к виднеющейся вдалеке настольной лампе сестринского поста. Чувствуй он себя похуже, — он мог бы кончиться в этом длиннющем коридоре, и никто бы даже не заметил его преждевременной кончины. Это была печальная мысль: медицина, его поприще, его кормилище, его призвание и даже более того — медицина, его любовь, — не блистала ни добрым обхождением с болящим, ни порядком, ни сервисом… Она как будто вообще ничем не блистала и была тускла, как единственная лампочка в коридоре отделения абдоминальной хирургии клинической больницы № 666… Впрочем эта печальная мысль не была для Нестерова таким уж открытием: он и прежде смутно догадывался, что отечественная медицина не блещет, но надеть этот горб на себя и испытать его тяжесть ему довелось впервые.

Владимир подошел к сестринскому посту и огляделся. Дежурной сестры на месте не было. На столе под самой лампой лежала новенькая и тоненькая еще история болезни. Он прочитал: «Нестеров Владимир Михайлович, год рождения 1966, предварительный диагноз: желчно-каменная болезнь в стадии обострения…»

Да, это было про него…

Из палаты вышла молоденькая симпатичная медсестра с лотком в руках:

— Вас уже подняли?

Она поставила лоток на стол и взглянула на лицевую часть истории болезни. В лотке лежал использованный шприц.

— Идемте со мной, Нестеров.

Медсестра указала ему койку в одной из палат. У двери. Именно койку, а не кровать. В больницах принято называть — койка. В палате стояли еще четыре койки, но кто на них лежал, Нестеров не мог видеть, поскольку медсестра не включала свет. Палата была освещена из коридора.

— Ложитесь пока, но не спите. За вами придут…

Нестеров послушно лег, и сам не заметил, как задремал. Он так намучился за этот вечер… Он увидел во сне Вику: она стояла на мосту над каналом и смотрела на Нестерова. А на другом мосту — далеко в перспективе над тем же каналом — стоял Артур. Вика с сочувствием смотрела на Нестерова. Тот понимал, что видит ее и Артура во сне. И даже не сомневался, что этот сон не случайный, а что-то значит. Значение, разгадка сна была где-то рядом — стоило только чуть-чуть пошевелить извилинами, ухватить ускользающую мысль. Однако Нестерову это никак не удавалось… Вика вдруг птицей подлетела к нему и больно ущипнула его за плечо: «Нестеров, подымайтесь!»

— Почему?.. — воскликнул Владимир и открыл глаза.

Бледное лицо доктора Блоха низко склонилось к нему:

— Выспитесь еще.

Владимир медленно, придерживаясь за спинку, поднялся с койки. Он думал в данный момент не о том, для чего его подняли, а о том, что лицо доктора Блоха отчего-то знакомо ему. Где-то они уже встречались — давно-давно — и, возможно, не один раз.

— Сделаем блокаду, — объяснил Блох и вышел из палаты.

Нестеров никак не мог вспомнить, где он мог видеть это лицо. В Петербурге он прежде никогда не бывал… Может, встречал Блоха в Москве — на какой-нибудь конференции? Это не исключено…