Ночь для двоих - Томас Шерри. Страница 16

Она запомнила мягкую шелковистость его волос, которых коснулась, завязывая на нем повязку, твердость мускулистых рук, за которые ухватилась, чтобы не дать ему упасть.

Игра продолжалась еще долго и завершилась в одиннадцать часов, когда мисс Бичамп уверенно расположилась на коленях у лорда Вира и они оба весело расхохотались, словно еще никогда не проводили время так хорошо.

В половине первого ночи Элиссанда наконец покинула комнату леди Кингсли, которая споткнулась, поднимаясь по лестнице вместе с Элиссандой, и та поддержала ее, не дав упасть. Воспитанная дама ни на что не жаловалась, но мисс Кингсли шепнула Элиссанде, что тетя временами страдает от жесточайших мигреней и, вероятно, почувствовала себя плохо после шумного вечера.

Поэтому Элиссанда и мисс Кингсли сидели с леди Кингсли, пока та не заснула. Затем Элиссанда проводила отчаянно зевающую девушку в ее комнату. Она и сама зевала, спеша к комнате тети Рейчел.

В очередной раз зевнув, она застыла, так и не закрыв рот. В доме кто-то пел. Причем полное отсутствие смысла в совершенно нелепой песне исполнитель компенсировал неподдельным чувством.

— «Папа не купил мне щенка, гав-гав, гав-гав! Папа не купил мне щенка, гав-гав, гав-гав! Зато он купил мне кота, мяу-мяу. А я всегда хотел щенка, гав-гав, гав-гав, гав-гав!»

Элиссанда повернула за угол. Конечно, это лорд Вир. Он пританцовывал у стены как раз напротив комнаты тети Рейчел.

— «У нас было две собаки, большие симпатяги, но папа продал их, сказав, что они дворняги».

Элиссанда в очередной раз скрипнула зубами.

— Лорд Вир, прошу вас, угомонитесь, вы всех разбудите.

— Ах, это вы, мисс Эджертон. Рад вас видеть.

— Уже поздно, сэр. Ложитесь спать.

— Спать? Что вы, мисс Эджертон, ни в коем случае. Ночь создана для песен. Разве я не прекрасно пою?

— Вы поете замечательно, но вы не можете петь здесь. — Где же лорд Фредерик? Почему он не спешит ей на выручку?

— А где мне петь?

— Если вам необходимо петь, выйдите во двор.

— Что ж, полагаю, это справедливо. — Он сделал несколько шагов и подошел к двери кабинета ее дяди. Элиссанда рванулась за ним и ухватила за руку:

— Что вы делаете, лорд Вир?

— Иду во двор.

— Это не та дверь, лорд Вир. Здесь кабинет моего дяди.

— Да? Вы уж простите меня, мисс Эджертон. Поверьте, я обычно не делаю так много ошибок. Обычно чувство направления меня никогда не подводит.

И это, безусловно, так. Или нет?

— Окажите любезность, проводите меня до входной двери, мисс Эджертон.

Элиссанда вздохнула:

— Конечно, следуйте за мной, милорд. И прошу вас, соблюдайте тишину, пока мы находимся в доме.

Лорд Вир больше не пел, но это вовсе не значило, что он соблюдал тишину. Напротив, он говорил, ни на секунду не закрывая рта:

— Вам понравилась игра «Кричи, свинка, кричи»?

— Я никогда не проводила время лучше.

— А я всегда буду помнить, как было приятно почувствовать вашу попку у себя на коленях.

Элиссанда вовсе не собиралась хранить память о твердой части его тела, упиравшейся ей в поясницу, и презирала себя за то, что воспоминание заставило ее покраснеть. Как она могла испытывать к этому недоумку хоть какие-то чувства? Его глупость столь велика, что должна ощущаться даже при легком касании. Она как болезнь. Лихорадка. Лепра.

Элиссанда прибавила шаг. Маркиз не отставал.

— Как вы считает, почему ощущение вашей попки на коленях было приятнее, чем, к примеру, попки мисс Мельбурн?

Если бы Элиссанда хотя бы на мгновение заподозрила намеренную вульгарность, она бы, безусловно, дала ему пощечину. Но ведь нельзя ударить блаженного. Или ребенка. Или собаку.

— Вероятно, потому, что моя попка в два раза больше попки мисс Мельбурн, — сообщила она.

— Да? Чудесно. Я как-то об этом не подумал.

Они подошли к входной двери. Элиссанда открыла ее и вместе с маркизом вышла из дома. Как только они остановились, Вир запел. Элиссанда повернулась, чтобы вернуться в дом.

— Нет-нет, мисс Эджертон, вы не можете уйти. Позвольте мне спеть для вас. Я настаиваю.

— Но я устала.

— Тогда я буду петь под вашими окнами. Разве это не романтично?

Заткнуть бы уши, но чем?

— Хорошо, тогда я останусь и послушаю.

Он пел бесконечно. За это время улитка вполне могла заползти на Монблан, а Атлантида — всплыть и затонуть снова.

Ночью на улице было ветрено и прохладно. Элиссанда дрожала. Ее голые руки и плечи покрылись гусиной кожей. Но маркиз все пел. Даже ночное небо не пожелало ей помочь и выдавить из себя дождь, чтобы загнать певца в дом. В то же время небо было затянуто облаками, и было невозможно предложить маркизу молча посмотреть на звезды.

Неожиданно он замолчал. Элиссанда уставилась на него в полном недоумении. Она уже свыклась с мыслью, что Вир теперь будет петь всегда. Он низко поклонился, едва не рухнув наземь в процессе столь сложного телодвижения, и взглянул на нее с вопросом. Очевидно, она должна была аплодировать. Это пожалуйста. Сколько угодно. Лишь бы избавиться от придурка.

Ее аплодисменты заставили маркиза расплыться в довольной улыбке:

— Рад, что сумел развлечь вас, мисс Эджертон. Я буду лучше спать, зная, что ваша жизнь стала богаче и приятнее благодаря моему голосу.

Элиссанда не ударила его. Несомненно, только за это ее когда-нибудь причислят клику святых. Ведь только святой мог сдержаться и в этот момент не нанести ему какого-нибудь увечья.

Она сопроводила его до двери и даже открыла ее перед ним.

— «Спокойной ночи, спокойной ночи, прощание — сладостная мука» [8]. — Вир еще раз поклонился, шагнул к двери, покачнулся и врезался в косяк. — Кстати, кто это написал, вы не помните?

— Кто-то уже наверняка умерший, сэр.

— Подозреваю, что вы правы. Спасибо, мисс Эджертон. Вы сделали эту ночь незабываемой для меня.

Она втолкнула его в комнату и захлопнула дверь.

Тетя Рейчел спала. Опий помогал ей ускользать от жизни. Иногда — в последнее время все чаще — Элиссанда чувствовала сильное искушение попробовать его самой. Но она опасалась зависимости, в то время как ее единственной целью была свобода. А какая же свобода может сочетаться с зависимостью от снадобья, даже если рядом нет дяди, который, повинуясь собственному капризу, может дать бутылочку или забрать ее.

У нее осталась ночь и день. А вожделенная свобода не стала ближе, чем была два дня назад. По правде говоря, свобода была теперь бесконечно дальше, чем в тот восхитительный момент, когда она впервые увидела лорда Вира, но еще не слышала от него ни одного слова. А лорд Фредерик — умный, добрый, дружелюбный лорд Фредерик — оказался для нее недостижимым, как луна.

Элиссанда поставила на карту все и, похоже, проиграла. И не знала, что теперь делать.

— Уходи, — неожиданно прошептала тетя Рейчел.

Элиссанда подошла к кровати больной.

— Вы что-то сказали, мадам?

Веки тети Рейчел затрепетали, но не открылись. Она бормотала во сне:

— Уходи, Элли. И никогда не возвращайся сюда.

В пятнадцатилетнем возрасте Элиссанда однажды покинула этот дом. Именно эти слова тетя Рейчел прошептала тогда ей на ухо перед тем, как Элиссанда прошла пять миль до Элсмера, оттуда доехала до Уитчерча, а потом до Кру. От Кру до Лондона оставалось три часа езды. Но именно в Кру она сломалась.

К концу дня Элиссанда вернулась домой, снова пройдя пять миль до Хайгейт-Корта. Она вошла в дом за полчаса до возвращения дяди. Тетя Рейчел не сказала ничего, только заплакала. Они плакали вместе.

— Иди, — опять сказала тетя Рейчел, на этот раз тише.

Элиссанда закрыла лицо руками. «Думай, — приказала она себе, — думай!» Она не должна позволить такому препятствию, как ее неспособность соблазнить джентльмена, помешать ее планам. Наверняка Господь не зря напустил крыс на поместье леди Кингсли.

Она подняла голову. Что рассказывала леди Эйвери сегодня вечером? Она застала мужчину и женщину полураздетыми в шкафу, и им пришлось пожениться?